А. Х. Тойбер.

 

 

ИСТОРИЯ  СОЗНАНИЯ.

Абрис и проблемы.

 

 

 

Предисловие.

Если вас спросить, трудятся ли бобры, когда строят плотины и хатки, то я думаю, скорее всего, вы согласитесь со мной, что трудятся в поте лица своего. Но если вам задать вопрос, можно ли их достаточно осмысленную затрату усилий назвать трудом, то, вспомнив чему вас учили в школе и на общественных предметах в вузе, ответите – конечно нет. И добавите, что трудом можно назвать только сознательную деятельность, а у бобров сознания нет. Но при этом будете продолжать считать, что их действия не могут быть названы бессмысленными ни при оценке результата их деятельности, ни при оценке процесса его достижения. Приходится признать, что бобры в какой-то мере понимают, что они делают, так же как и кошка, которая понимает, в какой момент можно украдкой полакомиться хозяйскими припасами, а в какой не стоит. Более того, риторически прозвучит вопрос, понимает ли шимпанзе разглядывающая себя в зеркале, на чью голову она натягивает шляпу.

Из всего сказанного следует однозначный вывод: животные в меру своих возможностей очень ограничено по сравнению с людьми всё же понимают, что они делают. Но в отличие от человека у них нет сознания. Они не читают и не пишут книг, не ходят в школу, не заседают в парламенте. Хотя этим не занимаются и некоторые народности, про которых считают, что они находятся на ранней стадии развития или задержались в своём развитии. Но при этом они люди, и сознание у них есть. В общем, для перечисленных и многих других проблем выясняется, что надо сначала разобраться с тем, что собственно такое это сознание.

Если под мышлением понимать способность решать задачи, в первую очередь приспособительные или как-то с ними связанные, то, как будет показано в работе, сознание –  это тоже способность решать задачи, но специфическая, собственно человеческая, если иметь в виду, что нам известно о наших земных условиях существования. Это способность решать задачи с помощью интериоризированных, то есть погружённых, усвоенных нашим мышлением, сигналов, регулирующих коллективную деятельность по отношению к действительности.

Из такого понимания сознания следует, что развитие сознания связано с уровнем развития речи, что отнюдь не новость для современного понимания этой проблемы. Но по очень многим причинам их взаимосвязь и взаиморазвитие в исторической ретроспективе в связи и с иными продуктами культуры людей ускользало от внимания исследователей. Фрагментарные исследования, конечно, проводились, но целостная картина эволюции создана не была. А без теоретической модели процесса решение частных задач отдаётся на откуп не только не выдерживающим серьёзной критики концепциям, но и просто досужим домыслам. Особенность человеческого мышления такова, что лучше не иметь никаких знаний, чем заведомо неверные, но лучше иметь на вооружении концепцию, про которую нельзя сказать, что она заведомо плоха, чем не иметь никаких.

Из огромного множества представлений о природе и происхождении сознания следует выделить концепции о сверхъестественной его сути. Как я уже отмечал в предисловии к почти тезисному изложению своих взглядов в работе «Набросок истории сознания», Москва, «Метафора», 1993 г., представители этих подходов, если хотят быть сколько-нибудь последовательными, должны перестать принимать участие в обсуждении этого вопроса. Тем более, если это тайна. Ничуть не лучше представление об инопланетном происхождении человеческого сознания. Вместо объяснения вам предлагают перенестись в принципиально и заведомо недосягаемую область неизвестно куда и когда, оставляя без внимания вопрос, а там-то сознание как возникло. В то время как существует корпус вполне разумных свидетельств и объяснений, позволяющих продемонстрировать автохтонное и естественное происхождение людей, их специфической культуры и особенностей их мышления.                

Проблема истории сознания достаточно поздняя. Впервые она появляется только у Иммануила Канта, посвятившего ей последние три страницы «Критики чистого разума» /5,693-694/, где он сопоставляет развитие философских подходов с этапами взросления человека. При этом «разум» типа человеческого противопоставляется тому, что мы могли бы назвать психикой животного. Эта постановка проблемы породила ее дальнейшее развитие сначала в немецкой классической философии, вершиной которой явилась спекулятивная конструкция Гегеля, заложенная в «Феноменологии духа». Затем она получает иное развитие в позитивизме у Огюста Конта и в марксизме. Интерес к этой проблеме порождает вопрос о промежуточном звене развития между человеком и животными у Чарльза Дарвина, а затем в палеоантропологии, археологии и палеоархеологии. С начала 19-го века, частично благодаря интересу, который проявили к древним культурам йенские романтики, начинается дешифровка клинописи, а затем и древнеегипетской иероглифики, на которые раньше просто не обращали внимание.

Работы Огюста Конта в свою очередь порождают веер научных школ, центром исследования которых становятся древние формы мышления и культуры человечества. На новый уровень поднимается вопрос о происхождении, развитии и древних формах языка в языкознании. Сходные проблемы возникают во всех отраслях истории культуры и истории в целом. Возникает интерес к этнографии племён, находящихся на ранней стадии развития. В новейшее время интерес к феномену сознания и его происхождению и развитию усиливается из-за теоретического тупика, в котором мы оказались, развивая объясняющие модели действительности, без чего невозможно совершенствование как социума, так и обеспечивающей его техногенной инфраструктуры. Да и существование отдельного человека в современной среде требует адекватного органичного самоосмысления, без чего выживание и самореализация приводят к дополнительным внутренним конфликтам.

Вся история возникновения и развития людей из предшествующей стадии делится на антропогенез, в котором и происходило превращение в людей зооморфных его предшественников, и собственно эволюцию вида Homo sapiens. В свою очередь эволюция людей также делится на период развития доцивилизованного человечества и период развития человечества связанный с существованием цивилизации, хотя и сейчас некоторые этносы продолжают существовать на ранней стадии развития в связи с особенностями своего генезиса. Каждый из названных периодов имеет свои внутренние этапы, и переход на новую стадию развития происходит по своим причинам. Но общей причиной, приведшей к антропогенезу и дальнейшему развитию человечества, была и остаётся внутригрупповая борьба, происходящая сейчас на фоне всё более и более осознаваемой необходимости взаимного сосуществования, без которого не сможет выжить ни человечество, ни отдельный человек.

Филогенетически, как это показывают историко-культурные данные, а по отношению к антропогенезу и антрополого-анатомически, люди проходили определённые стадии развития. И на каждой из этих стадий люди были ограничены в своих возможностях и, в том числе, и способности решать насущные задачи. Поэтому можно с достаточной степенью уверенности говорить не просто о сознании людей, как специфически человеческой способности решать задачи, но и об определённых стадиях развития сознания, об определённых уровнях его развития, об уровнях осмысления и понимания и об определённых уровнях решаемых задач. В рамках исследования онтогенеза это было продемонстрировано в известных исследованиях Пиаже. Но критерий способности решать приспособительные задачи определённого уровня сложности, если такую классификацию удастся создать, а именно такая попытка в этой работе будет предпринята, может быть применён и по отношению к взрослому человеку. По крайней мере, в отношении народностей, находящихся на ранней стадии развития это более очевидно.

Но и мы сами и окружающие нас цивилизованные современники также ограничены в своей способности решения задач, как приспособительных в целом, так и в различных сферах нашей деятельности, и при этом лишь частично из-за отсутствия эрудиции в каждой из конкретных областей. Не надо только смешивать, с одной стороны, саму способность найти приспособительное решение, на это способны и животные, благодаря чему они и живы. И, с другой стороны, средства и способ, каким это решение будет найдено. Уже питекантропы пользовались ржавчиной и огнём. Но даже люди до эпохи цивилизации не способны были открыть способ выплавления железа, довольствуясь орудиями из дерева и камня. А осмысление процесса восстановления железа из окислов произошло ещё позже. И таких примеров можно найти множество.

Таким образом, кроме всего прочего именно эвристика, особенный способ, которым совершается творческое открытие, во многом определяет характер предельных приспособительных достижений людей. Часть действий людей на основе того, чем они владеют, оставляет историко-культурные следы. Частично особенности этих действий можно восстановить только по косвенным признакам гипотетически. Впрочем, и прямые следы жизнедеятельности также требуют интерпретации, которая зависит от исповедуемых исследователем взглядов и от предельного уровня эвристики, на который он только способен. Во всяком случае, именно максимальный способ, которым совершаются творческие открытия, характеризует особенности этапов развития человечества, и история творческого решения задач является в то же время историей сознания людей. А так как сознание определяет особенности собственно человеческой деятельности, то именно история развития сознания определяет особенности истории человечества, а не экономические отношения. Экономические отношения самостоятельно без осмысленного их преобразования ни к какой эволюции привести не могут. Экономика в её особенностях, так же как и организация общества и всё остальное, что составляет особенности существования человека, является не причиной, а следствием особенностей приспособительных решений людей.

Всё сказанное было бы легко принять, если бы, по крайней мере, не одна серьёзная для многих окружающих помеха. Это во многих случаях незамечаемое исповедующими, но признаваемое многими предположение о существовании неявного знания, знания трудно выявляемого, чаще всего аморфно представляемого, что даёт возможность для неоправданных манипуляций при рассуждении и в полемике. Знания неизвестно где существующего, что также не украшает носителей подобных представлений, то внедряемого в какое-нибудь специальное «умное место» за пределами мира, в самом мире, будьте добры, объясните, пожалуйста, где, или в голову бога. Или это знание представители подобных взглядов предполагают существовавшим в не существовавшей культуре, или в не существовавшей или не в таком виде существовавшей практике реальных культур.

Такой тип представлений можно назвать представлением о предсуществовании знания. У этого представления есть своя история возникновения. Оно тоже было изобретено в своё время по причинам в то время приспособительной значимости, но в наше время ведёт чаще всего к прямо противоположному результату. Это представление подкрепляется тем, что оно является неотъемлемой составной частью всех современных конфессиональных идеологий. В обыденной жизни оно связано с представлением о существовании людей, носителей какого-то особого высшего знания не важно жрецы они, академики или просто сильные мира сего. Действительно есть многое, чего мы не знаем, и есть специалисты, владеющие своими профессиональными знаниями, которые по каким-либо причинам недоступны нам. Действительно мы застаём определённый уровень предсуществующего нашему рождению знания, накопленного к моменту нашего рождения. Знания  продолжающего развиваться людьми и пока мы взрослеем и осваиваем его, и в период, когда, уже повзрослев, частично освоились с этим знанием и даже, может быть, развиваем его сами. Но из этого не следует, что знание существует извечно, абсолютно, возникло без нас само по себе и самостоятельно размножается естественным вегетативным, половым или каким-либо иным путём.

Допущение возможности предсуществования знания активно поработало и в становлении современного естествознания и в физике, и в биологии, и в других его областях. В математике с этой идеей связаны так называемые теоремы существования, подвергнутые резкой критике интуиционистами, а затем и нашими отечественными наследниками их – конструктивистами. Полемическая борьба вокруг этих теорем показывает, что отказ от идеи предсуществования знания отнюдь не безболезненный процесс. Это становится ещё очевидней при рассмотрении проблем осмысления природы математического и логического знания.

От представления о предсуществовании знания зависит также изложенная Фомой Аквинским концепция абстрактного знания и выросшая из неё концепция получения подобного знания путём непромысляемого процесса абстрагирования, вошедшая в плоть и кровь европейского философствования, в том числе и в марксистскую гносеологию. От Фомы Аквинского мы унаследовали также зависящую от концепций предсуществования знания и абстрагирования концепцию отвлечённо-системных отношений в действительности, от которой, по-видимому, пользы было меньше, чем вреда, да и наличие этой пользы в целом сомнительно.

В гуманитарной области с представлением о предсуществовании связана идущая от Филона Александрийского практика интерпретации при отсутствии каких-либо сколько-нибудь строгих критериев контроля, в каких случаях мы должны рассматривать интерпретируемые феномены буквально, а в каких метафорически, как символы иной реальности. Попытка автора этой работы продемонстрировать лишённую этих недостатков герменевтику, использованную, кстати, при создании концепции истории сознания, натолкнулась на непреодолимые трудности и не опубликована с 1981 года. Хотя копии машинописи исчезают бесследно и к автору не возвращаются.

Многих настораживает сама проблема осмысления такого эфемерного феномена, как сознание, и, более того, что у этого эфемерного феномена есть такое эфемерное свойство, как история. На «нет», как известно, и суда нет. Правда, зачем сознание, а тем более его историю опредмечивать? Не являются предметами очень многие существенные для нас стороны действительности, в том числе и смысл слов. Оппоненту можно возразить тем, что и в его возражениях смысла нет.

Многих пугает глубокая древность событий, в каких-то местах многочисленность, или наоборот малочисленность свидетельств, спорность гипотез, существование альтернативных интерпретаций. А также запрет на создание теорий происхождения языка, принятый в некоторых научных сообществах из-за невразумительности существовавших. Теоретическая концепция должна быть открыта для критики. Но надо при этом помнить, что отдельное суждение может быть истинным или ложным только в рамках концепции, а не само по себе. Принятие или отказ от концепции, в конечном счёте, связан с её приспособительным характером, насколько в массовом масштабе она обеспечит возможность выжить тем, кто примет её установки или окажется в сфере влияния принявшего её сообщества.

Люди не могут жить не осмысляя. Парадокс заключается в том, что мир не имеет смысла. С этим можно соглашаться или не соглашаться, но такое понимание, в конце концов, пробивает себе дорогу в продуктивных приспособительных решениях. Смысл – это только способ нашей ориентировки в мире, и наше осмысление должно быть адекватным реальности, а это может подтвердить только приспособительная практика.

Автора радовало, когда те, кто читал его предыдущие работы или черновой вариант этой, спрашивали, а что собственно он сделал, ведь всё и так очевидно. Но чаще взгляды, излагаемые в работе, для многих оказались непривычными настолько, что работу приходилось перечитывать, что тоже радовало. Автор пользуется случаем поблагодарить всех нашедших время и силы познакомиться с работой и сделать замечания, позволившие улучшить её.

В работе используется распространённая сейчас система отсылок: первая цифра в скобках обозначает номер работы в списке литературы, а вторая - через запятую – номер страницы в этой работе; точка с запятой отделяет различные работы. Если кому-то список литературы покажется мал, то почти в каждой из использованных работ есть своя библиография, на полномасштабное освоение которой одной жизни, скорее всего не хватит. Составленная специально для этой работы сводная таблица важнейших параметров гносеогенеза велика и не способна быть охвачена одним взглядом. Поэтому из предыдущих изданий для удобства впервые знакомящихся с проблемой воспроизводится упрощённый вариант таблицы с соответствующим уточнением терминологии. Выделенные полужирным шрифтом заголовки существенны, соответствуют этапам истории сознания и соотносимы со сводной таблицей. Внутренние заголовки выделенные курсивом сделаны только для того, чтобы сделать текст удобочитаемым. Их содержание рассчитано на то, чтобы если не помочь, то хотя бы не помешать осмысленному чтению основного текста, на что автор и надеется.

29. 12. 98.

 

Этапы гносеогенеза (краткая сводная таблица)

Вид сознания	Специфический приспособительный механизм	Уровень технологии	Способ производства	Способ организации сообщества
Контролирующее ¦сознание	Адаптационный контроль дискурсивного плана	Внедрение технологий в процессы социальной и субъективной реальности	Персональный вклад в технологические процессы	Оперативно контролируемая социальная инфраструктура
Моделирующее сознание мировых религий	Моделирование дискурсивного плана	Сознательное совершенствование технологий	Сознательное взаимодействие	Государство, опирающееся на самосознание населения
Рефлектирующее сознание	Рефлексия в отношении дискурсивного плана	Систематизация технологического опыта	Социальное разделение труда	Государство, опирающееся на аппарат принуждения
Дискурсивное сознание (энеолит)	Ориентировка на внутренний не рефлектированный план	Включение наблюдаемых свойств действительности в технологические процессы	Технологическое разделение труда	Власть, опирающаяся на систему родства
Коллективное сознание (неолит и мезолит)	Включение в ориентировку развитого речевого плана	Обобщение технологических приемов в пределах наличной речевой фиксации	Использование фиксируемых речью технологий	Сообщество, связанное системой родства
Реликтовое сознание (верхний палеолит)	Включение в ориентировку результатов номинации	Усовершенствование технологий за счет номинативно фиксированных свойств действительности	Рутинная жизнеобеспечивающая деятельность с отбором более безопасных и продуктивных приемов	Сообщество со      значимым выделением кровнородственной связи
Протосознание (мустье)	Консолидирующий приспособительный проторитуал - тренинг	Усовершенствованные навыки на основе ритуального тренинга	Рутинное жизнеобеспечение с использованием усовершенствованных навыков	Группа, связанная ритуалом
Предсознание (ашель)	Имитационный предритуал	Возможность усовершенствования навыка в условиях имитационного проторитуала	Рутинное жизнеобеспечение с использованием натренированных навыков взаимодействия	Группа с наложением проторитуального взаимодействия
Досознание (олдувай)	Психологические механизмы ориентировки	Изготовление и использование простейших орудий деятельности	Рутинное жизнеобеспечение с использованием вспомогательных орудий деятельности	Стая

 

 

 

 

 

История сознания.

 

 

* * *

 

За самыми сложными и абстрактными философскими идеями очень часто стоят простые мотивы, которые не всегда просто вскрыть. Но современный автор, излагающий философскую проблему, должен в максимально возможной степени отдавать себе отчет, зачем он принялся за работу. И этот момент должен являться существенной составляющей самой работы, а именно, демонстрацией точки отсчета, с которой согласовывается или не согласовывается дальнейшее исследование и его верифицируемые следствия.

Одним из важнейших осознанных мотивов, побудивших автора заняться исследованием, было несоответствие эмпирической картины мира, которая разворачивалась перед автором, включая его отношения с другими людьми, с текстами и иными объектами культуры, осмысление феноменов личных состояний и внутреннего плана, а также реальности необработанной людьми, с одной стороны. И, с другой стороны, с объяснениями и оценками, получаемыми от окружающих. Излагаемая концепция вряд ли будет представлять интерес для тех, для кого такое несоответствие не заметно, не является существенным, не мешает их полноценному существованию. А также для тех, кто считает, что это просто временные текущие противоречия, связанные с различием наших житейских интересов, временными причинами или ограниченностью речевых средств. В рамках излагаемой модели истории сознания подобный тип отношения может получить объяснение и является результатом ограничения уровня сознания или, точнее, ограничением уровня решаемых задач.

Проблема уровня задач по сложности возникла после того, как знаменитые опыты Кёлера однозначно показали, что животные способны решать творческие  задачи и, соответственно, обладают творческим мышлением, но ограниченным утилитарными интересами особей. Отсюда легко вытекает предположение, что задачи, решаемые людьми, обладают иной запредельной для животных сложностью или, иначе, являются задачами другого уровня. Возникла проблема уровней сложности задач, критериев, на основе которых мы выделяем эти уровни, и проблема классификации этих уровней. Более полувека эти проблемы пытались решить системными средствами и не смогли убедительно сделать это, так как, по-видимому, и это будет показано в работе, появление более высокоуровневых задач - это проблема содержательно-генетическая, а не формально-системная. Новые по уровню типы задач возникали последовательно исторически по мере необходимости ориентироваться во все усложняющемся комплексе лингвосоциокультурных отношений, окружающих сначала предшественников человека, а затем и людей, а само выделение системно-формальных отношений является самостоятельной проблемой, исторически возникшей, а затем подвергнутой рефлексии на определенных уровнях сознания.

 

Проблема самоорганизации и жизнь.

Как мы понимаем сейчас с позиций современного естествознания, мы выявляем в неживой природе различного рода отношения, тенденции, закономерности, которые там как бы присутствуют. Не задаваясь вопросом природы этой упорядоченности, а, только констатируя ее наличие, следует отметить, что возникновение и существование естественных самоорганизующихся и самоподдерживающихся локальных систем возможно только в том случае, если эти локальные системы в своей само ориентации встроены в общую систему связей и как бы учитывают их. Среди множества подобных самоподдерживающихся систем, к которым можно отнести планетарные системы, систему атмосферных явлений или, как их частный случай, круговорот воды в земной атмосфере, поведение кристаллов в насыщенном растворе, процесс горения и тому подобное, следует выделить такую форму самоподдерживания и самоорганизации, у которой эти функции, во-первых, обеспечены их морфологической структурой, стремящейся в результате общеприродных закономерностей восстанавливать себя в случае каких-либо нарушений, не переходящих границу невосстанавливаемого разрушения, во-вторых, у которой эти функции самоподдерживания и самоорганизации обеспечены возможностью неравновесного избирательного отбора необходимых для существования веществ и энергии у непосредственно окружающей среды, и, в-третьих, у которых полноценные фрагменты этих объектов, претерпевших разрушение, способны при благоприятных условиях наращивать себя, воссоздавая свою начальную упорядоченность. Объекты, обладающие одновременно этими тремя свойствами или способностями, а именно, гомеостазом, питанием и размножением, мы условимся называть живыми. Можно также сказать, что любой живой объект на своем собственном уровне уже как бы решает задачу учета взаимосвязей действительности. Правда, из известных нам феноменов, подходящих под это определение, реально процесс эволюции прошли только объекты, в основе которых лежат аминокислотные структуры. Из этого не следует, что невозможны какие-либо иные основы для появления эволюции самоподдерживающихся систем. Из этого следует лишь необходимость исследования причин, обеспечивающих существование в среде известной нам формы жизни, к которой мы относимся и сами, что заодно вскроет в непривычном для традиционной физики ракурсе значимые параметры неживой среды.

Направление биологической эволюции в интересующую нас сторону задается в первую очередь тем, что самоподдерживание только за счет отбора энергии и материалов у неживой природы процесс более трудоемкий, чем поглощение уже готовых вещественных комплексов и аккумулированной  энергии у подобных себе образований. Этим процессам взаимопоглощения живых объектов могли предшествовать или сопутствовать такие способствующие выживанию процессы, как появление средств адаптирующих отношение основной морфологической структуры со средой, и в частности появление защитной оболочки, обеспечившей в первую очередь, по-видимому, защиту основной биологической структуры от других биологических объектов.  А это в свою очередь привело к необходимости появления средств, обеспечивающих полноценную связь основной биологической структуры со средой при наличии оболочки.

Таким образом, можно сказать, что приспособление биологических объектов к среде и друг к другу - это уже в каком-то смысле многоуровневая задача, решение которой в той или иной степени обеспечивает выживание биологического объекта или его типологического вида, и вся дальнейшая эволюция приспособительных средств, так или иначе, обеспечивает это выживание. Более того, в рамках данной модели мы будем исходить из того, что наше осознание действительности, самые отвлеченные формы познания, деятельности, времяпрепровождения будут иметь смысл лишь постольку, поскольку мы чаще всего косвенно и неявно включены в решение задачи выживания и приспособления себя и среды друг к другу.

 

 

 

Психологический тип ориентировки.

Перед тем как перейти к проблеме возникновения и эволюции того, что мы условно называем сознанием, следует рассмотреть еще такой способ решения приспособительных задач, который мы называем психикой. Эволюция приспособительных средств некоторых типов биологических объектов идет в сторону усовершенствования внутренних морфологических структур, анализирующих значимые состояния внешней и внутренней среды и обеспечивающих избирательное приспособительное поведение и восстановление общего состояния внутреннего  динамического равновесия организма. Таким образом, возникает новый психологический уровень иерархиизированных задач, связанных с обеспечением и обслуживанием биологических потребностей. Но эти задачи обладают относительно независимой областью параметров, в которых ориентируются избирательно перемещающие себя полностью или частично организмы.

Решение такого типа задач предполагает возможность выявления и иного типа упорядочения действительности, который хоть и существовал в своей физической основе, но не был значимым, не предполагался до появления носителей психологического типа ориентировки. Но в некотором отношении наличие условий такой ориентировки является продуктом преобразования действительности после возникновения биологических объектов, и только сами биологические объекты своим существованием непосредственно обусловлены и обязаны упорядочениям неживой природы.

Уже по поведению простейших одноклеточных можно судить, что они способны на основании оценки параметров внешней и внутренней среды выбирать и реализовывать адекватное приспособительное решение. У многоклеточных, эволюционировавших, по-видимому, из колоний одноклеточных произошла функциональная спецификация клеток, и задачу выделения и генерализации биологически значимых параметров, выбора решения и контроля его реализации берёт на себя система нервных клеток. Как показал А. А. Ухтомский, генерализующую функцию нервная система выполняет за счёт появления доминантного очага возбуждения. Но формирование такого очага, а также способ реализации принятого решения зависит не только от информации идущей от внешней среды.

Существуют, во-первых, сформировавшиеся в результате естественного отбора врождённые доминантные связи, обеспечивающие основу целостного приспособительного поведения в определённых ситуациях. Такой тип поведения называется инстинктом. У высших животных в этом отношении имеются лишь безусловно-рефлекторные реакции, не связанные в целостный поведенческий акт. У высших животных в особенности также существует возможность формирования генерализующих доминантных связей в онтогенезе в результате научения, во-первых, в результате импритинга или навыка и, во-вторых, в результате фиксации случайных творческих приспособительных открытий.

 

Психологический тип ориентировки. Homo habilis. Досознание.

Попытаемся рассмотреть теперь те способы решения задач, которые мы обнаруживаем у предшественников человека. Следует обратить внимание на то, что поведение и продукты деятельности представителей Homo habilis, одной из разновидностей прямоходящих обезьян (2-1 млн. лет тому назад), считающихся непосредственными предшественниками следующего антропоморфизирующегося  вида Homo erectus, могут быть объяснены в рамках того, что доступно для психологических средств приспособления.

Коллективная деятельность и, в частности, коллективная охота, распространены у приматов, волков и других животных. Прямохождение, правда, непродолжительное существует у многих млекопитающих. Но, если учесть, что среда обитания австралопитековых обезлесивала в течение нескольких миллионов лет, то это вполне объясняет и вертикальное положение корпуса, и превращение кисти нижних конечностей в стопу, и сохранение кисти верхних конечностей для обеспечения привычных приспособительных действий. Гнезда и укрытия делают некоторые высшие приматы и другие млекопитающие, птицы и т.д. Как недавно выяснилось, в естественных условиях высшие приматы не только используют, но и изготавливают орудия деятельности /6,93/. Специфичным для Homo habilis является именно обработка камня и то, что в отличие от приматов хабилисы не расставались с орудиями деятельности сразу же после их применения за ненадобностью. Но первое легко объяснимо тем, что для раскалывания камня нужна большая устойчивость на нижних конечностях. Вторая проблема требует некоторых дополнительных пояснений.

Существует множество достаточно сложных объяснений феномена каннибализма и его сдерживания. Но питание белками однородными с собственными является, по-видимому, оптимальным. Эта идеальная пище в природе не пассивна, а также имеет когти, зубы, мускулатуру, приводящую их в действие, и все остальное, что необходимо для обороны и нападения. Все это обнаруживается уже в раннем возрасте во время игр детенышей и подкрепляется взрослыми особями. Характерно, что хищники одного вида, вступившие в борьбу между собой, сдаются, принимая позы, принятые во время детских игр. Кошки и собаки, воспитывавшиеся вместе с детства, терпят друг друга, несмотря на прямо противоположное значение сигналов умиротворения и агрессии.

С другой стороны, известно, что, как бы приматы искусно не владели орудиями деятельности, в момент драки они бросают их и пускают в ход конечности и зубы, что может быть объяснено неустойчивостью их равновесия на задних конечностях. Археологические данные показывают, что хабилисы наносили удары, в том числе, и друг другу орудиями: камнями, палками, длинными костями животных и т. п. По концепции Дарта использование длинных костей животных и палок предшествовало использованию каменных орудий. Хабилисы, будучи мясоедами, использовали орудия не только как орудия охоты и подсобной деятельности, но, по-видимому, они стали служить у них, в первую очередь, орудием самообороны для сдерживания посягательств со стороны представителей собственного вида внутри охотничьей стаи, что привело в свою очередь к усилению значимости, как орудий, так и орудийной деятельности и деятельности по изготовлению орудий. Наличие постоянно переносимых с собой орудий увеличило безопасную дистанцию боя и вместе с этим и шансы выжить, обеспечивая самосохранение, как индивида, так и вида.

То, что хабилисы не обладали сознанием, подтверждают доводы П. И. Борисковского. Он обратил внимание на примитивность орудий хабилисов, случайность сколов, отсутствие у орудий какого-либо стандарта и отсутствие эволюции в обработке камня на протяжении миллионов лет /1,62/. Мозг хабилисов (средний объем 657 см куб./1,32/, у австралопитековых 522 см куб.(435-600 см куб.)) /1,22/ несколько больше мозга высших приматов (средний объем мозга у шимпанзе 394 см куб., у гориллы - 498 см куб./1,22/). Это, скорее всего, необходимо для обеспечения управления телом при прямохождении, а впоследствии и для управления передними конечностями, выполняющими более сложные манипуляции, и для ориентировки во внутригрупповых взаимоотношениях. Эндокраны (слепки коры головного мозга) у них ничем принципиально не отличаются от конфигурации мозга приматов.

 

Культура Homo erectus. Предсознание.

Внешние особенности культуры и деятельности Homo erectus.

Принципиальное изменение способа решения приспособительных задач возникает только у Homo erectus (питекантропы, синантропы), проживавших в период от более 1 млн. лет до ~300 тыс. лет тому назад. Реальные находки относятся к двум периодам: более 1 млн. лет тому  назад и 700-500 тыс. лет тому назад. Результаты деятельности Homo erectus уже не удается проинтерпретировать и уложить в представление об их утилитарной необходимости ради удовлетворения голода, половой потребности или для самообороны и даже как вспомогательную деятельность по изготовлению и использованию орудий. Как таким образом объяснить крашение обглоданных костей охрой. Или известный археологам случай, когда половина слона была перенесена на стойбище, прислонена к большому камню и не съедена (костяк второй половины туши раскопан в болоте неподалеку, на костях туши, найденной на стойбище нет следов скобления камнем, что приходилось делать, чтобы оторвать остатки сырого мяса от кости, а сами кости лежали у основания камня в анатомическом порядке, как и должны лежать после того, как скелет обрушился, а не разбросаны по стойбищу в местах, где их употребляли).

И эти, и другие особенности культуры Homo erectus, о которых будет сказано дальше, могут быть объяснены появлением и постепенным внедрением в систему приспособительных действий - воспроизведения коллективной охоты в состоянии эмоционального подъема, продолжающимися в этом состоянии выкриками, связанными с работой орудием при отсутствии непосредственного контакта с жертвой обычными для хищников средствами убийства (предритуал - последействие). Затем подобное коллективное действие провоцируется чувством голода и воспроизводится над останками пиршества, для чего они и окрашивались окислами железа, воспроизводя цвет крови (А. Д. Столяр). Возможно, и сам цвет охры был стимулом для организации предритуала.

Связь подобного предритуала с приспособительной деятельностью достаточно очевидна, но лежит за пределами задач, решаемых животными. Животные могут совершенствовать свои индивидуальные навыки, включаться ради выживания в коллектив и овладевать навыками коллективной приспособительной деятельности в процессе самой этой деятельности. Предритуал же является моделью коллективной охоты и не предполагает непосредственного удовлетворения потребностей, а, наоборот, отдаляет время поедания добычи, затягивает время сборов на охоту и даже, как в случае с тушей слона, вообще исключает утилитарную цель охоты.

Будучи моделью коллективной деятельности предритуал помогает совершенствовать и коллективное воздействие во время охоты и позволяет наладить организацию таких сложных видов взаимодействия как, например, перенос тяжестей и подъем их в вертикальное положение. Он позволяет усовершенствовать индивидуальные орудийные навыки охоты в ситуации безопасной для обучающихся, и приводит к изобретению упорно-ударного оружия пики-шеста, как иной формы применения привычного ударного оружия - палки. Предритуал приводит к большей сплоченности группы и большей неутилитарной зависимости индивида от коллектива, что, по-видимому, помогает Homo erectus совладать с огнем и научиться его поддерживать (кострища иногда обнаруживаются на стойбищах). Наличие предритуалов и их влияние сказывается на появлении стандартизированных каменных орудий рубила и кливера. А также на наличии стойбищ, предназначавшихся только для обработки камня (много осколков камня и мало обглоданных костей, что говорит, что стоянка возникла не из-за обилия дичи) /1,74/. Некоторая независимость предритуалов  от непосредственной деятельности ведет и к некоторым их локальным отличиям. А это приводит к некоторым аморфным отличиям культур обработки орудий у Homo erectus, несводимых к особенностям обрабатываемых материалов /1,91/.

 

Ментальные и сигнальные причины особенностей культуры Homo erectus.

Представить появление принципиально нового способа решения приспособительных задач невозможно без понимания того, что могло бы происходить в это время во внутреннем плане и сигнализации Homo erectus. Следует обратить внимание на то, что речь человека, в отличие от сигнализации приматов, производится на выдохе, и это обусловлено структурой гортани и способом крепления голосовых связок. Структура гортани австралопитековых такая же, как и у приматов. Гортань Homo erectus уже позволяет извлекать звуки на выдохе. Появление новых типов сигналов настолько значимых для выживания, что привело к естественному отбору и в отношении органов звукоизвлечения и в морфологической структуре мозга, обеспечивающей как звукоизвлечение, так и обработку восприятия сигналов, опирающуюся на навыки звукоизвлечения, появление таких сигналов связано, скорее всего, с приспособительной значимостью шумного выдоха, происходившего при работе орудием, что закреплялось сначала в индивидуальном опыте в результате импритинга, а затем привело и к анатомическому закреплению в результате приспособительной эволюции вида. Нижняя лобная извилина у представителей этого вида принимает более гоминидный характер, появляется асимметрия борозд, а с ней, по-видимому, как эпифеномен и тенденция к праворукости

В свою очередь изменения, произошедшие в центральной нервной системе в управлении звукоизвлечением, восприятием и интериоризацией сигналов, связанных с опытом существования индивида в среде и в том числе и в новой реальности проторитуала, привела к некоторой реорганизации психологической ориентировки индивида и в связи с этим, по-видимому, и к изменению внутреннего плана. Внутренний план, по всей видимости, есть и у животных. У них обнаруживаются и эмоциональные реакции, и привязанность, и иные отношения с приручившими их людьми. По поведению во сне и сразу после сна по аналогии с людьми у них можно предположить и наличие сновидений, что подтверждают косвенно и энцефалограммы. Вполне возможно, что уже у Homo erectus на его уровне ментальной организации появляется форма немотивированного страха, связанная с особенностями сохранения интериоризированных сигналов в памяти и особенностями выработки приспособительных решений в процессе мышления при недостатке информации. Наличие такого немотивированного страха, по-видимому, способствует социализации индивида, создавая его немотивированную утилитарными потребностями зависимость от окружающего его коллектива и форм коммуникации в нем.

Новый, накладывающийся на предыдущий способ решения задач, который мы обнаруживаем у Homo erectus, всего на одну ступень отличается от приспособительных механизмов животных, и фактически он является способом усовершенствования коллективного взаимодействия, индивидуальных навыков и вспомогательного инструментария. Эти три области подвергаются некоторому дополнительному упорядочению с помощью новой эвристики. При этом происходит усиление значимости определенного типа сигналов, служащих для запуска коллективного неутилитарного действия, названного нами предритуалом, собственно и обладающего способностью приспособления нового типа и связывающего в единое целое ориентировку во внешнем плане, сигнал и приспособительные реакции. Что и обеспечивается новыми структурными особенностями центральной нервной системы этого биологического вида.

 

Мы рассмотрели в первом приближении особенности того способа решения задач, который появляется только у Homo erectus, способа, который заодно создает и новый тип упорядочений, в которых ориентируется индивид, тип, в котором происходит онтогенетическое становление и дальнейшее развитие его мышления. И этот тип упорядочений не может быть им проигнорирован без риска разделить судьбу остальных австралопитековых, являвшихся добычей хабилисов и окончательно уничтоженных, по-видимому, питекантропами и синантропами совместно с другими хищниками.

Таким образом, мы обнаруживаем у Homo erectus достаточно стабильную и характерную для этого вида приспособительную систему, которая, однако, претерпевает эволюцию. Изменению в первую очередь подвергается управление совместной деятельностью. Различные модификации сигнала, связанного с выдохом, который в свою очередь зависит от психофизического состояния индивида, оказывает существенное в приспособительном отношении влияние на результаты групповой деятельности, более тонко регулируя ее и создавая дополнительное поле ориентировки для включающихся в коллективную деятельность, как обыденную, так и в предритуал или охоту, детёнышей, позволяя им качественней сформировать свои реакции и пока еще достаточно примитивные лишь немногим более совершенные, чем у хабилисов, навыки.

 

Культура Homo neandertalitas. Протосознание.

Особенности культуры и ментально-речевого плана.

В процессе естественного отбора различение и подача сигналов становятся более совершенными, как и их влияние на регулирование коллективного взаимодействия. Система подобной обработки сигнала функционально, а затем и морфологически закрепляется в центральной нервной системе, приводя к появлению нового антропоморфизирующегося вида Homo neandertalitas (~300-~40 тыс. лет тому назад), являвшегося непосредственным предшественником человека современного вида.

Результаты деятельности неандертальцев демонстрируют их основные приспособительные возможности, новый тип решаемых задач и новую эвристику, использовавшуюся при совершении приспособительных открытий. Важнейшим результатом в сфере функционирования сигналов является эволюция предритуалов Homo erectus, непосредственно воспроизводивших приемы коллективной приспособительной деятельности. А именно, превращение их в цельное коллективное действо, запускаемое и управляемое проторечевыми сигналами независимо от утилитарной необходимости и непосредственных биологических потребностей членов группы. Это не связанное прямо с прикладными проблемами коллективное действие включало в себя в той или иной степени значимые моменты приспособительной деятельности, что обеспечивало впоследствии приспособительный эффект, но не копировало эту деятельность полностью, отделенную от нее непосредственно и по времени исполнения. На наличие подобного типа деятельности, которую мы назовем проторитуалом, указывают и комплексы явно культового, а не утилитарного характера, и ориентированные захоронения покойников и частей животных, наличествующие в этих комплексах, и самостоятельные захоронения. С другой стороны, предположение о наличии подобного типа деятельности, как будет показано дальше, поможет нам объяснить особенности культуры, свойственной этому виду, и отличающей ее от культуры Homo erectus. В-третьих, наличие подобного типа деятельности может быть без каких-либо натяжек объяснено, как результат эволюции предритуалов предшествующего вида и быть представлено как предшественник и основание приспособительных механизмов людей на самой ранней стадии их развития.

Среди трех реально обнаруженных групп неандертальцев: 300-250 тыс. лет тому назад, 150 тыс. лет тому назад и 80 тыс. лет тому назад /10,36-37/,- самую древнюю переходную от Homo erectus относят к этому виду по проявлению характерных анатомических признаков (форма черепа, особенности строения коры головного мозга) и наличию особенностей культуры, например, наличию гравировки кости. При значительном увеличении среднего объема мозга неандертальцев верхняя граница (1800 куб. см) /1,105/ даже значительно превышает средний объем мозга современного человека (1450 куб. см). Особенное развитие по сравнению с Homo erectus получила та область мозга, которая у современных людей связана со сложными формами пространственно-координированных действий, устной речью и контролем этих процессов /1,105/. По некоторым данным структура гортани неандертальцев ограничивала возможность полноценной по сравнению с современным человеком артикуляции /6,138; 14,450/.

Отсутствие такого феномена культуры как изображение и невозможность выполнить его технически (на гравировках обнаруживаются только прямые прорезанные, процарапанные или пропиленные линии, и то, что можно было бы назвать разным способом осуществленными точками) заставляет предположить, что сигналы неандертальцев еще не соотносились непосредственно с объектами внешней действительности. А соотносились с этими объектами, как и у животных, восприятие и конкретные приспособительные действия. Сигналы же являлись регуляторами коллективной деятельности, в том числе и неутилитарной, по отношению к значимым сторонам действительности. Соответственно и во внутреннем плане интериоризация сигналов происходила совместно с усваиваемым перцептивно, двигательно и гомеостатически отношением к действительности, причем сомнительно, что это отношение было однозначным. Скорее всего, обобщенные значения сигнала сильно отличались по способу обобщения от того, к чему мы привыкли в современных языках даже у народностей, находящихся на ранних стадиях развития. Хотя рудименты подобных значений в современных языках должны существовать, поскольку эти языки эволюционировали постепенно из системы сигнализации неандертальцев, и генетически, да и практически их базовой функцией является функция регулирования коллективной приспособительной деятельности по отношению к действительности.

На таком уровне развития ментальных и речевых возможностей сознательный контроль внутреннего плана неосуществим, но интериоризированные сигналы, включенные в систему ориентации, оказывают на нее и соответственно на внутренний план индивида влияние. У неандертальцев, по всей видимости, происходит дальнейшее развитие форм немотивированного страха, сходное с тем, как это происходит у человека в раннем детском возрасте. Наличие подобных форм ведет к усилению психологической консолидации группы и за пределами утилитарной деятельности ради преодоления стрессообразующего фактора. Именно этим, по-видимому, можно объяснить такие феномены неандертальской культуры, как устройство ритуальных комплексов в труднодоступных местах пещер и не менее труднодоступных местах на высоких и крутых склонах гор, куда они доставляли свою добычу и устраивали ее захоронение. Следует отметить, что их добыча часто и жила в подобных местах, правда не так глубоко в пещерах и не так высоко на склонах гор. Культовые комплексы неандертальцев как бы выражали возможности консолидированной группы и демонстрировали эти возможности себе и подрастающему поколению. В отношении последнего следует отметить, что использование, по крайней мере, некоторых поздних культовых комплексов, как тренировочных  полигонов, исследователями установлено (см. хотя бы работы 1; 9).

Особенности регулирования коллективной деятельности с помощью акустической сигнализации и особенности поведения, опирающегося на решения, выработанные ориентирующими механизмами мышления, включающими в себя и ориентировку в модифицированном внутреннем плане, ведут к появлению иного уровня упорядочения, как самой деятельности, так и ее результатов. В отношении организации деятельности это упорядочение становится в большей степени эпифеноменальным, своеобразной внутригрупповой, а благодаря ее воздействию и индивидуальной внутренней дисциплиной. Возникнув, эта внутренняя дисциплина обеспечивает существование нового уровня решения задач, связанных с регулированием деятельности, и лишь, как следствие, приводит к появлению и закреплению приспособительных открытий, что обеспечивает выживание и относительную стабильность вида Homo neandertalitas.

У  Homo erectus включение индивида в повторное воспроизведение привычных действий постепенно привело от имевшегося у хабилисов навыка обивания камня для придания остроты краю к повторению этого приема в рамках коллективного занятия этим действием, а затем и к обработке ударами всей поверхности орудия. А это, в свою очередь, сделало его более удобным независимо от первоначальной формы заготовки. Привычка неандертальцев совершать более дисциплинированные и утилитарно незначимые действия, привела к более совершенной технологии обработки камня сначала в технике леваллуа, предполагающей большую точность (дисциплинированность) удара. А затем и к открытию менее трудоемкой техники дисковидных нуклеусов, при которой по заготовке камня, поворачиваемой в руках, наносились удары, а затем более сильным ударом отделяли пластину благодаря тому, что предшествующие удары создавали микротрещины, что, конечно, не могло быть тогда понято. Сами орудия изготавливались уже из пластин. Та же привычка совершать дисциплинированные и утилитарно незначимые действия приводит, по-видимому, и к изобретению сверления, опирающегося на навык расковыривания, созданию зернотерок и пестов из песчаника и гальки, открытию способов добывания огня трением, что привело к повсеместному распространению огня у неандертальцев.

Переход от упора длинной палкой-шестом к удару, превращающему шест в пику, произошел, скорее всего, уже у Homo erectus в результате механизмов совершенствования навыка. Сначала это могло быть давление за счёт корпуса на зажатое в кистях и прижатое к телу копье, а затем в результате индивидуального научения к этому могло быть добавлено и регулирование усилий рук. Большая дисциплина мышечных усилий по сравнению с Homo erectus  и возможность более удобной фиксации их результатов приводит, по-видимому, сначала к большей свободе движения руки во время удара, а затем и появлению броска копьем. Тогда же, как показывают археологические данные, появляется метание камней, а также для тренировки и глиняных шаров, как результат объединения навыков, используемых для раскалывания камня за счет броска его на другой камень и навыка метания копья. Тренировкой метания по непортящимся останкам животного в ритуальных комплексах точность броска доводилась до очень высокой степени, о чем говорит наличие останков костей рыб, мелких животных и птиц на стойбищах.

Такие феномены неандертальской культуры, как шлифовка и гравировка кости и камня, вполне объяснимы как эпифеномены совершенствования навыков прямолинейного и вращательного движений кисти руки. Причем, крестообразную гравировку можно произвести, повернув заготовку после проведения первой линии. Как справедливо отмечает А. Д. Столяр, линии и точки могут быть проинтерпретированы нами как нарезы и уколы, что вполне возможно, если допустить некоторый эмоциональный момент в процессе совершения этих действий. Несколько пар углублений, находящихся на равных расстояниях и разбросанных по камню, по-видимому, свалившемуся с потолка пещеры, могли быть нанесены действием двух рук одновременно. Остается, правда, вопрос, каким образом неандертальцы, а затем и люди добирались до потолка. Гипотезу о том, что они строили леса, следует отбросить не только потому, что трудно представить, как они могли их соорудить. Но потому, что непонятно, как они могли бы их протащить в труднодоступные части пещеры, а затем эвакуировать. В любом случае гораздо проще забраться наверх по куче хвороста, но следов подобных действий не осталось тоже. Скорее всего, они взбирались на плечи обнявшихся в большом количестве особей, пока не достигали потолка. Традиционные соревнования подобного рода, кто выше взгромоздится, до сих пор происходят ежегодно в одном из городов Испании.

Осмысленность действий неандертальцев достаточно высока. Для решения технологических задач резания, скобления, прокалывания, долбления, а эти задачи при утилитарной необходимости, по-видимому, решали и австралопитековые, например, для расковыривания кости, неандертальцы создавали разнообразные орудия, о специфике назначения которых уже можно догадаться. С учетом разновидностей исследователи выделяют несколько десятков (свыше шестидесяти) типов изделий каменной индустрии /1,108/. Такое разнообразие может быть связано не только с различием функций орудий или локально-культурными отличиями технологии изготовления, но и с вариантами создаваемыми одним индивидом по разным поводам. Скорее всего, процесс изготовления орудий у неандертальцев становится относительно независимым от совместных коллективных действий, в отличие от Homo erectus, создававших стандартизованные орудия только в квазиритуальной ситуации. У неандертальцев уже есть иглы, и они, по-видимому, сшивали шкуры. По некоторым данным их одежда напоминала штаны.

Дисциплинированный и усложненный внутренний план неандертальцев включает в себя также представление о консолидированности, включенности в группу, куда кроме себя они включали, как значимый момент, и зверя, на которого охотились, являвшегося основным источником пищи и опасности. Это представление о включенности в группу и демонстрируют захоронения. Некоторые крупные животные приходят умирать в определенное место, например, в определенные пещеры. Вначале, возможно, что немощные животные в последние дни жизни просто спасаются там. Есть современное описание случая, когда слоны завалили труп слоненка ветвями, возможно, от растаскивания хищниками. Но неандертальцы не только роют углубления иногда в очень неподатливом материале, но и оставляют вместе с покойником пропитание в виде части животного, для чего необязательно должно существовать представление о загробной жизни. Вообще, в своем социуме неандертальцы заботливы друг к другу. Находки демонстрируют наличие в их группах инвалидов с утерянными конечностями. Лучшие куски, судя по костным останкам, не съедались на месте добычи, а приносились на стойбище в пещеру, где, возможно, находились дети и остальная нетрудоспособная часть группы. Это отношение, по-видимому, распространилось и на покойников, хотя сама практика захоронений не была систематической.

Эволюция предритуалов Homo erectus в уже независимую по отдельным деталям от утилитарной практики проторитуальную деятельность неандертальцев приводит и к более выраженным локальным отличиям культур неандертальцев, и к некоторому увеличению количества этих культур. Так только на территории Западной Европы можно выделить 4 специфически отличающиеся неандертальские культуры обработки каменных орудий, каждая из которых оставляет цельное ощущение при ее общем рассмотрении /1,124/. Отличие культур обработки камня говорит в свою очередь об отличиях в системе коллективной памяти, которую обеспечивали приспособительные ритуалы. А, значит, и сама система сигналов у различных не контактирующих групп в результате эволюции приобретала характерные отличия по фонологическим характеристикам и по их месту в системе внутригрупповой деятельности. Способ использования акустической сигнализации в коллективной деятельности закреплялся при условии, что она успешно выполняет функцию регулирования этой деятельности совместно с иными, в том числе и невербальными и даже незнаковыми средствами коммуникации и взаимодействия. В отношении локальных отличий неандертальских групп следует отметить, что и расообразование начинает формироваться в этот период, но по причинам биологической релевантности.

Таким образом, в отличие от хабилисов, у которых, как и вообще у животных, имеется только индивидуальная память в отношении приспособительных реакций, кроме коллективной памяти утилитарных и технологических действий, что обнаруживается уже у Homo erectus, у неандертальцев появляется и воспитуемое индивидуальное представление в мышлении того, что мы  назовём коллективной памятью, возникающей благодаря интериоризации и закреплению в центральной нервной системе навыков, приобретаемых в коллективном действии совместно с соответствующими сигналами нового типа, регулировавшими эти действия. Спонтанное воспроизведение этих сигналов по каким-либо причинам даже наедине, а это лежит в пределах досягаемости и психики животных, может провоцировать и воспроизведение всего комплекса действий или их части. А, значит, мы можем говорить о появлении у неандертальцев проторечевых понятий, определяющих уровень осмысленности действий особей и осмысленность результатов этих действий, обнаруживаемую нами.

 

Предпосылки формирования представлений об упорядоченности.

Среди того, что современный исследователь оказывается способным выделить среди значимых особенностей культуры неандертальцев, сложную проблему представляет пространственное и ритмическое упорядочение их деятельности и ее результатов. Сложность этой проблемы заключается в том, что концепция пространства  и времени, формировавшаяся в эпоху Возрождения, развитая в трудах естествоиспытателей и мыслителей XVII в. и канонизированная системой государственного школьного образования, уже и при своем возникновении была не единственной. Имелись и предшествующие представления, а затем, по мере развития естествознания, математики и философии, особенно в XX веке после появления квантовой механики, эта концепция вообще перестала удовлетворять многих из тех, кто вынужден апеллировать к представлениям о пространстве и времени в рамках конкретных задач. В рамках общей теории относительности было также выдвинуто предположение, что пространство и время вообще не самостоятельные понятия, и то, что стоит за ними, требует серьезного прояснения. Вполне допустимо предположить, что за этими понятиями, как и за многими другими, в первую очередь математическими, лежит представление об упорядоченности, предпосылки формирования которого как раз и закладываются в исследуемый нами период.

Если не вдаваться преждевременно в подробности выяснения взаимоотношения речи, мышления и действительности, так как это, по-видимому, и невозможно без проводимого анализа формирования этого соотношения в филогенезе, а потому оставить в стороне вопрос насколько наше изложение этого соотношения ориентирует в данной проблеме, то следует обратить внимание, что в отношении неживой природы имеющиеся исследования, так или иначе, предполагают наличие в ней некоторой упорядоченности и пытаются в той или степени выявить её, расходясь лишь в вопросах о природе, причине и характере этой упорядоченности и оспаривая качество вариантов результатов этого выявления, а в настоящее время, оспаривая и сами понятия, в рамках которых мы это упорядочение схватываем, такие как пространство, время, количество, структурный порядок и т. п. Примерно те же проблемы встают перед нами, когда мы пытаемся выявить отношения порядка и в более высоких уровнях организации действительности.

Так как мы все равно, так или иначе, ограничены в своих рассуждениях теми понятиями, которые у нас имеются, попробуем еще раз посмотреть на эту проблему выявления упорядочения. Любая биологическая структура существует постольку, поскольку она в своей организации учитывает реальные тенденции упорядочения действительности неживой и после своего появления способна противостоять деструктивным тенденциям, исходящим, как от физических причин, так и от других биологических структур. При этом в рамках наших представлений об упорядочении пусть и недостаточных и по качеству имеющихся понятий и по уровню генерализации мы описываем эти структуры, как и обеспечивающий их существование неживой мир в терминах пространственной организации и хронологических характеристиках, в том числе и учитывающих особенности повторяемости.

Тот тип упорядочения действительности, который выявляет психика,  достаточно специфичен и ограничен характером информации, обрабатываемой рецепторами. Если говорить о человеке, то это колебания среды, воспринимаемые слухом в пределах от 20 до 20000 герц; это очень узкая, а у некоторых людей, страдающих дальтонизмом, и недифференцированная по частоте, а только по яркости полоса электромагнитных колебаний, зажатая между ультрафиолетовыми и инфракрасными частотами; это не очень большой, даже по сравнению с возможностями других живых существ, набор обонятельных, вкусовых и тактильных ощущений. Но значимых сигналов среды, выявляемых в этой области, оказывается достаточно, чтобы в результате активности психологических механизмов обеспечить приспособительные реакции по отношению к среде даже такие сложные, как строительство укрытий, включенность в групповое взаимодействие или погоня.

У неандертальцев формируется новый тип обобщения упорядоченности действительности, фиксируемый новыми отделами центральной нервной системы, обобщений, направленных на совершенствование приспособительной деятельности, но оказывающий влияние и на выполнение деятельности и неутилитарной, обладающий самоценностью и представленный во внутреннем плане индивида адекватным для выявления на данном уровне мышления образом. На технологическом опыте необходимость пространственной и ритмической упорядоченности мышечных действий подкрепляется меньшими усилиями при обработке камня, точностью броска или положительным результатом при добывании огня, а также при переносе тяжестей, хотя последнее лежит в пределах достижений Homo erectus. Перцептивно-двигательный опыт перемещений и охоты на зверя формирует представление о значимости пространственных направлений и в частности об особой значимости направлений вверх и вниз, куда свою лепту вносит различным образом гравитация, а также вестибулярный аппарат. В ритуальной практике, определяемой существенно внутренним планом особей, влияние оказывает и мышечная и перцептивно-двигательная память. Это и приводит к углублению ритуальных комплексов в пещеры и подъему их высоко в горы, ориентированию захоронений по отношению друг к другу или входу в пещеру, вдоль реки или по направлению к значимым положениям такого заметного объекта как солнечный диск. А также к относительно упорядоченным гравировкам по кости и камню.

 

Homo sapiens. Верхний палеолит. Реликтовое сознание.

 

Если эволюция техники обработки камня от техники леваллуа до техники дисковидных нуклеусов заметна уже на протяжении существования неандертальской культуры, то эволюция приспособительных средств следующего за неандертальцами вида Homo sapiens, существующего около 40 тысяч лет, к которому принадлежим и мы, настолько очевидна и содержит столько этапов, что на каждом из них следует остановиться отдельно. Внешний облик человека при этом практически не изменялся, если не считать грациализации - утончения костей, в том числе и костей черепа, что связано с уменьшением физических нагрузок, на что и были частично направлены приспособительные решения. В структуре головного мозга у Homo sapiens по сравнению с Homo neandertalitas дополнительное развитие получают лобные доли, связанные с формированием точно координированных движений /1,106/.

Находка в восточном Средиземноморье промежуточной ранней формы человеческого черепа с некоторыми рудиментами внешнего облика, унаследованного от формы черепа неандертальцев, по-видимому, снимает вопрос о генезисе Homo sapiens из Homo neandertalitas, тем более что интерпретация историко-культурных данных существенно усиливает этот тезис. Резкое исчезновение культуры неандертальского типа после появления вида Homo sapiens вполне объяснимо конфронтацией различных видов мясоедов вполне способных служить друг для друга дичью, претендующих на ту же экологическую нишу, и не способных из-за различия облика и сигнальных систем коммуникации, различающихся и регионально и по уровню, войти в контакт при превосходстве приспособительных, в том числе и тактико-технических средств у людей. Нельзя исключить и возможность ассимиляции неандертальцев людьми при несомненном превосходстве приспособительных средств последних, если это только было возможно генетически.

 

Особенности ментально-речевых приспособительных средств человека.

Так в чем же могло состоять и на чем основывалось превосходство приспособительных средств вида Homo sapiens по сравнению с приспособительными реакциями Homo neandertalitas, и почему эволюция Homo neandertalitas  привела к появлению вида Homo sapiens. Естественно, ответить на эти вопросы, как и на многие другие, мы можем только гипотетически, так или иначе подкрепляя свои рассуждения свидетельствами истории культуры и иными доводами и ссылками, лежащими в пределах того, что мы можем счесть разумным. Но, казалось бы, такой простой и лежащий на поверхности довод, что более совершенная техника броска и более совершенная технология обработки орудий благодаря большей дисциплине и более точной координации действий сама по себе могла привести к естественному отбору, критики не выдерживает. Владение техническими приемами, к сожалению, не наследуется. Появляющиеся время от времени сообщения о подобных фактах либо не подтверждаются, либо более правдоподобно объясняются иными причинами, так как нельзя отрицать полностью влияние пренатального периода, с одной стороны, и наследование некоторых элитных черт, на чем основывается и искусственный отбор животных, с другой. Но на закрепление подобных черт в ситуации естественного отбора у животных уходит несопоставимо большее время. Если даже какой-либо индивид вида Homo neandertalitas овладеет более точной координацией движений, то передать это умение потомству ни генетически, ни обучением он не сможет. Последнее невозможно из-за ограниченности возможности усвоения посредством участия в коллективном ритуале, обладающем функцией обучения. Сигналы неандертальцев только регулируют  коллективное взаимодействие ради утилитарно осмысленной, навязанной ритуалом цели. Индивидуальный интерес и содержание индивидуального опыта, если они таковы, как мы их описали, эти сигналы передать не могут, а, в лучшем случае, выражают по отношению к индивиду состояния его организма, да и то за счет таких нелингвистических характеристик как тембр, высота, громкость и пр.

Но, как мы показывали, некоторые технологические операции неандертальцы уже, по-видимому, выполняли самостоятельно, а, значит, у них в онтогенезе развивалась в какой-то мере сфера индивидуального опыта, позволявшая им достигать определенного совершенства. В процессе передачи опыта в ритуале, уже отделенном от непосредственной цели деятельности, напряжение действия, адекватное напряжению реальной борьбы со зверем, должно было поддерживаться искусственно, в том числе и сигнально. В ином случае, обучение не достигало бы приспособительного эффекта. Приспособительный эффект заученного сложно скоординированного действия также пропадет, если такая мощная доминанта, как испуг, окажется сильнее доминанты навыка. То есть необходимо не только сформировать навык бросания копья, но и закрепить эту процедуру, обставив процесс усвоения таким образом, чтобы навык не рассыпался в стрессовой ситуации. Еще большим  испугом, как это показывает практика обучения единоборствам, этого не достичь, так как при этом мы сформируем еще более сильную доминанту страха, и результат получится прямо противоположный желаемому - полное безволие.

Но проторечевой внутренний план неандертальцев уже способен и создает доминантные связи, обеспечивающие регулировку коллективного взаимодействия в непредсказуемой и стрессообразующей ситуации охоты. Большая возможность выжить появляется у того, у кого интериоризированная сигнальная доминанта, связанная с техническими навыками охоты, оказывается сильнее страха, если она только не подавляет саму способность ориентироваться. Для координации между ориентировкой в информации, поступающей извне, и в том числе и в форме сигналов, и интериоризированными ранее доминантными связями сигнального и двигательного типа нужна более сложная работа центральной нервной системы. Это и приводит, по-видимому, к эволюции деятельности головного мозга и закреплению положительных результатов отбором.

Со своей стороны более тонко скоординированная работа центральной нервной системы приводит к выделению доминантных протопонятийных комплексов связей в общей массе проторечевых, предречевых и доречевых доминант, связанных с опытом непосредственного группового взаимодействия. Это небольшое количество доминантных проторечевых комплексов при условии морфологической готовности центральной нервной системы оказывается соотносимым в процессе коммуникации с небольшим количеством реальных значимых целей деятельности. В первую очередь с таким психологически, ритуально и, в конце концов, на уровне биологической потребности значимым фактором, как зверь. Возможность интериоризации представления о конечной цели коллективного приспособительного взаимодействия с помощью сигнального доминантного комплекса приводит, во-первых, к оформлению нового феномена внутреннего плана, который мы уже небезосновательно можем назвать речевым понятием, связанным во внутреннем плане с комплексным представлением о своём объекте или объектах. Подобное представление формируется в опыте коллективного регулируемого сигналами взаимодействия с этим объектом.

Во-вторых, наличие понятия или понятий, опирающихся на специфический интериоризированный опыт оперирования новым типом сигналов на выдохе, а, возможно, и с одним модифицированным сигналом-выдохом, запускавшим проторитуал неандертальцев и унаследованным через предритуалы Homo erectus от выдоха, возникавшего при работе с орудием на охоте и при разделке туши, приводит к превращению системы сигналов, только регулирующих у неандертальцев взаимодействие, в речь. По крайней мере, в отношении способности ее именовать конечную цель коллективной деятельности. Появившаяся возможность формировать понятия, включающие доминанты, опирающиеся на интериоризированные сигналы, связанные с коллективным взаимодействием по конкретным поводам, потенциально велика и поначалу ограничена только как рутинной практикой деятельности в целом, так и практикой речевой, на основе которой формируются понятия.

Существование доминантного понятия на основе интериоризированного сигнала или сигналов в том случае, если это понятие сформировалось так, что учитывает стандартные характеристики внешней среды и необходимые для овладения этой средой реакции, обеспечивает более совершенную генерализацию. И хотя появление такого понятия требует у индивида больше времени для своего формирования, но, во-первых, оказывается более емким и гибким средством обобщения коллективно значимой информации, чем новый тип приспособления существенно отличается от приспособительных средств животных. Это и объясняет тот внешне парадоксальный факт некоторого уменьшения объема мозга по сравнению с неандертальцами, так как емкость специфической памяти увеличивается за счет тонкой ее координации, а не за счет просто накопления.

Во-вторых, существование генерализующего понятия или их группы приводит к существенному увеличению скорости интеллектуальных реакций, опирающихся на эффект генерализации, что дало человеку несомненное преимущество при выработке тактических решений по сравнению с неандертальцем. В-третьих, эффект речевой генерализации раз начавшись и обеспеченный морфологическими структурами мозга будет с необходимостью развиваться в онтогенезе индивидов каждого следующего поколения, застающего определенный уровень приспособительной практики и систему сигналов, обеспечивающих коммуникацию и сопровождающих эту практику. В том числе и практику ритуалов, необходимых для социологизации индивидов.

 

Связь ритуала и изобразительной деятельности.

Попробуем рассмотреть особенности культуры верхнего палеолита, который исследователи обычно датируют 35-12 тыс. лет тому назад и делят на два подпериода 35-20 и 20-12 тыс. лет тому назад, разграничивая их в первую очередь особенностями изобразительной деятельности людей этого времени. Эти особенности связаны, по-видимому, с особенностями работы приспособительных механизмов, да, собственно, и сама изобразительная деятельность в этот период, по всему, является одной из составляющих приспособительной системы людей верхнего палеолита. Не вдаваясь в подробности, прекрасно изложенные в работе [9], остановимся на следующих проблемах. Во-первых, изображения не являются академическим изображением натуры. Об этом говорит хотя бы то, что изображения очень часто находятся в трудно доступных частях пещер, куда натуру невозможно доставить. В таком случае изображение должно осуществляться по памяти, а для этого должна быть способность зафиксировать и вызвать необходимые воспоминания и перевести их в адекватные действия руки.

Обратим внимание на то, что доминантное понятие, а изображения являются в первую очередь изображениями зверя, как раз и является тем, что фиксирует кроме всего прочего и обобщенный облик цели действия, в отличие от простой фиксации образа в памяти даже в результате импритинга. В последнем случае образ, конечно, также «всплывает» в памяти, но не контролируемо, его невозможно зафиксировать, как это происходит в сновидении. Но при таком мизерном количестве доминантных понятий и их характере вряд ли индивид был способен без внешних провоцирующих причин обращаться к внутреннему плану своей психики. Такой провоцирующей причиной, по всему, являлся охотничий ритуал, который остается важнейшей составляющей приспособительного комплекса. Присутствие и участие других членов группы в процессе изобразительной деятельности подтверждается и наличием изображений на потолках, что, как уже отмечалось, демонстрировало превосходство сплоченной группы над зверем. В связи с только что сказанным, во-вторых, следует отметить, что наличие важнейших доминантных речевых понятий и фиксация ими образов цели действия усиливает и даже переводит в иной план воспринимаемые стороны действительности. Осознаваемым значением начинает обладать облик зверя, которого нужно узнать. Рога, зубы, когти, которыми зверь обороняется и нападает, органы чувств, которыми зверь обнаруживает людей. Следы его конечностей и когтей, которым поначалу подражали люди, оставляя отпечатки ладоней, в том числе и окрашенных, и так называемые «макароны» - следы, оставляемые пальцами, если их произвольно вести по поверхности, которые также оставляли в разных местах пещер, в том числе и повыше, то есть, оставляли значимые метки присутствия, которые делают и животные. Имеется также меньшее по количеству изображение людей, чаще женщин, и совсем редкие изображения растений.

В-третьих, как это демонстрирует в своей работе А. Д. Столяр, изображения, по крайней мере, вначале, носили функциональный характер, замещая макет зверя, по которому производилось метание в охотничьих ритуалах неандертальцев, и первые изображения были, по-видимому, контуром, обведенным вокруг прислоненного к стене чучела. Некоторые изображения, возможно, служили для этого и впоследствии. Во всяком случае, они и исторически, и по способу создания, и по способу использования связаны с ритуалом. С ритуалом, по всему, связан и состав краски, куда кроме красителей - традиционной охры, а затем и угля - добавлялась, придавшая прочность и стойкость краске, кровь убитого животного и его жир.

Ритуалы верхнего палеолита также, по-видимому, модернизируются и поднимаются на более высокую ступень условности хотя бы благодаря замене примитивного чучела животного его изображением. Живопись 2-ой половины верхнего палеолита сохранила изображение фигуры человека в шкуре зверя, с рогами лося на голове, с хвостом лошади, маской совы на лице и иными аксессуарами /6,145/. По-видимому, это демонстрирует превращение ритуала из средства тренировки меткости в средство включения индивида в непосредственные ощущения, вызываемые коллективным взаимодействием, в средство коллективного преодоления страха, сопутствующего борьбе со зверем. Роль человека - носителя обобщенного образа зверя – это, скорее всего, результат эволюции роли лидера неандертальского ритуала для создания эмоционального правдоподобия действия охоты. О подражании повадкам зверя здесь, по-видимому, говорить еще рано. Во всяком случае, изображение, о котором мы упоминали, ни с каким конкретным зверем не соотносится, а реальные данные, которые могли бы заставить подобное предположить, появляются только в следующий период развития людей.

Изображения мужчин, женщин и растений также, по-видимому, имеют приспособительно значимый характер ради демонстрации отличия опасного от безопасного. Своего, включенного в групповые представления с положительной оценкой, от чужого. Съедобного - от несъедобного и опасного для жизни, пищи от не пищи. Рудименты включения в собственную группу диких животных обнаруживают этнографы и сейчас, например, у нас в стране подобные обряды сохранились у ханты-манси. Существует проблема с оценкой как таковых изображений воды, водопада, солнечного диска, хотя особых причин, по которым такие изображения были бы невозможны, нет, как и нет причин их не включения в группу.

 

Ещё раз о феномене каннибализма.

Если у неандертальцев захоронения носили, скорее всего, несистематический характер, то в верхнем палеолите захоронения людей становятся постоянными. Мясо животных подвергается термической обработке, и на костях исчезают следы скобления камнем. И захоронения, и обработка мяса, какими бы мотивами они ни были вызваны и как бы, казалось, далеко они ни отстояли друг от друга, на самом деле, по-видимому, вначале все-таки были средствами борьбы с каннибализмом. Диетические и вкусовые обоснования полезности приготовленного мяса можно подвергнуть сомнению. Что касается вкуса, то о нем, как известно, не спорят, и до сих пор многие любят мясо с кровью, некоторые пьют кровь только что убитых животных и, кстати, выглядят очень неплохо. Что касается диетологических идей, как раз сырое мясо снабжало предшественников человека всем необходимым, а диких животных в зоопарках кормят только сырым мясом, заботясь об их здоровье. С другой стороны, собаководы рекомендуют давать собакам сырое или вареное мясо в зависимости от того агрессивную или спокойную собаку нужно воспитать. Нужно ли связывать способ питания с запахом крови.

Что касается захоронений стоит задуматься над парадоксальным фактом существования стойкого анахроничного обряда. Почему в час горестный для каждого человека, в час потери близкого, когда из нравственных соображений должен был бы пропасть аппетит, после похорон принято устраивать обильное пиршество и повторять его в годовщину этого печального события или по соответствующим датам? Возможно, что огромное количество издержек нашей цивилизации, особенности питания и педагогики, иногда не в меру ригористичная мораль, система не всегда полезных для здоровья компенсаторных мер релаксации и многое другое - это плата и за сдерживание каннибализма, сведения о котором все равно поступают не только из отсталых сообществ. Во всяком случае, неандертальцы, постоянно пользующиеся костром, мясо не обрабатывают нагреванием и решают проблему сдерживания каннибализма, который у них, по всему, был, более жестким подчинением индивида группе. У человека, более свободно ориентирующегося, в том числе, в системе внутригруппового давления за счет некоторой отстройки и появления значимости, приходится искать иные решения для снижения агрессивности по отношению к сочленам группы. Возможно, что термическая обработка мяса была открыта в этот период как способ снижения внутри групповой агрессивности в результате устранения запаха крови у основного источника пищи.

 

Особенности верхнепалеолитического социума.

Еще одну проблему представляет половозрастное разделение деятельности, во многом определившее дальнейшее развитие человеческих сообществ. Косвенные доводы, на основании которых мы можем обосновать подобное предположение, следующие. Во-первых, средний возраст жизни мужчин начинает превышать средний возраст жизни женщин, и эта тенденция, начавшаяся в верхнем палеолите, продолжается вплоть до середины XX века. Причиной увеличения смертности женщин, по сравнению с мужчинами - охотниками и воинами, является, по-видимому, гиподинамия и сомнительный комфорт в антисанитарных условиях. Причин, которые могли бы вызвать необходимость женщинам оставаться постоянно на стойбище, можно предположить несколько, например, изменение сроков вынашивания, изменение периода выкармливания и изменение периода беспомощности детей. Причем последнее, скорее всего, и является наиболее правдоподобным, так как на формирование нового типа ориентировки у ребенка уходит, по крайней мере, несколько лет и только говорить он начинает к двум годам. Что касается вынашивания и выкармливания, то животным и, по-видимому, еще неандертальцам это не мешало принимать участие в коллективной деятельности.

Следует обратить внимание, что необходимость женщинам в большей степени оставаться на стойбище и отсутствие необходимости отправляться на охоту изменяет некоторые существенные моменты ориентировки в действительности, В большей степени внимание концентрируется на внутри групповых меж субъектных отношениях, благодаря которым индивид может обеспечить себя необходимым начиная от пищи и заканчивая положительным эмоциональным подкреплением, теряя при этом полноценность участия в требующем нетривиальных решений непосредственном соприкосновении с реальностью жизнеобеспечения, так и во вспомогательных видах деятельности, требующих знаний непосредственной. Какие-то навыки можно приобрести и в процессе учебы. Но непосредственному контакту без контакта научиться нельзя. Пищу, образно говоря, можно достать или потребовать, чтобы достали из холодильника. Взамен охотничьих происходит совершенствование иных навыков, необходимых на стойбище и обеспечивающих жизнь группы. Но при этом внутри цельной группы создаются временные функциональные различающиеся по полу подгруппы более тесно общающихся индивидов. В подгруппе, остающейся на стойбище индивидам приходится выяснять отношения по поводу распределения добытой пищи. И наиболее тесные отношения здесь возникают, несомненно, у женщины и ее детей.

Поэтому, во-вторых, косвенным доказательством подобных социальных процессов, ведущих к повышению значимости кровнородственной связи, которая уже может быть выделена мышлением этого периода, является воплощение представления о значимости кровнородственной связи в так называемых палеолитических Венерах, грубых женских фигурках с выраженными чертами материнства, огромными грудью и животом. Скорее всего, их назначение связано не с полноценным ритуалом типа охотничьего, а с подсобной квазиритуальной деятельностью, каковой является обмирщенный процесс обучения и воспитания, в том числе корректируемая взрослыми игра детей. То есть, скорее всего, эти фигурки являются куклами, первыми игрушками, предназначение которых - в рамках ритуально-игровой деятельности помочь усвоить социально значимые роли, постоянно воспроизводимые в каждом следующем поколении. На мысль, что фигурки были игрушками, наводят и их маленькие размеры, явно мелковатые для серьезного ритуального действия, и то, что их обычно находят рядом с кострищем, местом нахождения детей вблизи своих матерей и пищи.

В-третьих, все вышеперечисленные доводы и ассимилирующую их общую картину социума верхнего палеолита косвенно подкрепляют и особенности некоторых типов верхнепалеолитических стойбищ, состоящих из нескольких хижин-шалашей, имеющих каждая свой костер и стоящих самостоятельно недалеко друг от друга или как бы сросшихся в одну длинную хижину, сохраняющую в своей конструкции и очертаниях результат соединения отдельных хижин со своим собственным кострищем. В подобной ситуации и добыча, и добытчики, видимо, тяготели к какому-то определенному костру. С другой стороны, это была, по-видимому, все-таки цельная группа, связанная системой отношений, способствующих общему выживанию и подкрепляемых общим консолидирующим взаимодействием как утилитарным, так и ритуального характера. Несколько кострищ в одном месте находят и на некоторых стойбищах неандертальцев. Но здесь ситуативное разделение группы, скорее всего, не фиксировалось ритуалом и не вело к стабильно значимому и открытому для самонаблюдения половозрастному разделению деятельности. По-видимому, здесь можно говорить только о дифференциации деятельности по возрасту или, точнее, по физическим возможностям членов группы.

В связи с дифференциацией социума в верхнем палеолите и процессами, которые это вызвали, а также в связи с некоторым осмыслением ролевых обязанностей и их особенностей, модифицируется и ритуал. Он продолжает, во всяком случае должен продолжать осуществлять функцию консолидации группы, но реальное его исполнение может значительно варьироваться в зависимости от ситуации, то ли это ситуация общей опасности, то ли ситуация внутригруппового конфликта, который неизбежен при наличии функциональных подгрупп, то ли это ситуация инициации молодежи. Различно должно быть в таком случае в ритуале и место разных половозрастных групп, имеющих различный опыт участия в деятельности, что дополнительно ведет к осмыслению размежевания и, как следствие, к появлению того, что можно было бы назвать нравами, принятым и допустимым стилем поведения в определенных значимых ситуациях, на которые оказывает влияние ритуал. Все это ведет к тому, что, с одной стороны, появляется феномен общезначимых ситуативных культов, а, с другой стороны, появляется квазиритуальная деятельность в ситуациях, которые мы скорее могли бы назвать педагогическими. Обучение, таким образом, по-видимому, теряет постепенно обще коллективный характер за исключением обучения тому, что можно было бы назвать военными действиями, в чем принимает участие только мужская часть группы. Женская часть группы также, видимо, создавала свои микроритуалы, которые должны были сдерживать конкуренцию внутри женской части группы, что иначе вело к её расколу.

 

Особенности исследовательско-познавательной активности.

Индивидуальный характер начинают приобретать, по-видимому, не только некоторые виды обучения в случаях, когда не затрагиваются наиболее важные для существования группы принципы, но и исследовательская деятельность начинает приобретать целенаправленный характер совершенствования приобретенных непосредственно приспособительных навыков, закрепленных не только двигательно, но и на уровне осмысления. Так отмечается, что орудия труда имеют более совершенный и выраженный характер, обеспечивающий значительное разделение функций резания, пиления, скобления, долбления, прокалывания /1,180/. Поиски менее трудоемких приемов приводят к появлению техники отжима кремневых пластин, из которых уже проще изготовить необходимое изделие. Придумывается направляющая для копья – копьеметалка, упрощающая придание копью нужного направления полета, и праща, увеличивающая дальность полёта камня. Появляются такие новые приемы охоты как силки, петли, ловчие ямы, рыболовецкий крючок, обеспечивающие не только более стабильное питание, но и более безопасные, как бы еще увеличивающие дистанцию до зверя. Если неандертальцы, по-видимому, закрепляли концы сухожилий наматыванием, многократным прошиванием и смолой, то в верхнем палеолите вполне могли открыть и способ закрепления подсовыванием конца сухожилия под затягиваемую петлю.

Все эти открытия также требуют некоторого индивидуального дистанцирования от усвоенных в рамках коллектива приёмов деятельности. И это было бы невозможно, если бы смысл каждого из этих видов деятельности был бы закреплен только мышечно в двигательной памяти или даже в коллективной памяти, заставляющей индивида научиться воспроизводить жизненно необходимые в стрессовой ситуации действия в результате подражания действиям лидера ритуала. Для всех этих открытий требуется индивидуальная сообразительность в ситуации отсутствия утилитарной необходимости и стресса, которые заставили бы переключить внимание на решение их собственных задач. Возможность подобных открытий обеспечивается речевыми понятиями, которые являются продуктом интериоризации значимой деятельности, подкрепляемой имеющейся в наличии речью определенного уровня ее развития и неречевыми факторами, обычно сопутствующими процессу обучения, в первую очередь имеется в виду фактор группового воздействия.

Мы уже отмечали, что мышление верхнего палеолита способно не только фиксировать внешний облик значимых объектов, но и воплощать его в изображениях. Для этого мышление имеющимися у него средствами должно решать задачу фиксации конфигурации объекта, его значимых элементов, их пространственного расположения. Передается количество пар ног (пара пар), пара глаз, рогов. Пары отверстий наносятся на различные предметы. Скорее всего, именно в ритуальной ситуации были нанесены метки на лучевой кости волка /6,178/, по-видимому, при переборе массива членов группы, одна риска соответствует одному человеку. Утверждение, что риски на кости группируются по пять, совершенно необоснованно и не подтверждается при внимательном рассмотрении. Столь же не обоснованно утверждение, что отверстия на найденном обломке рога коровы Рантье, суть лунный календарь. Об этом не говорит ни количество отверстий, ни их расположение, ни что иное. Во второй половине верхнего палеолита также появляются обобщенные изображения стада в виде множества ног, сопровождающих изображение оленя.

Среди изображаемых объектов некоторые, видимо, всё-таки имеют отношение не к охоте непосредственно, а являются изображениями того, что имеет другую значимость: солнечный диск, водопад, вода или иные объекты, попавшие в поле внимания группы в связи с какими-то особенностями ситуаций, имевшей для неё значение.

Часть того, что входит в поле изображения, имеет непредметный характер. Частично это черты и точки, которые поддаются интерпретации в качестве порезов и проколов. Но частично это мазки различной конфигурации иногда с соблюдением повторяемости мазка. Но повторяемость эта, как правило, непродолжительна и не очень аккуратна. С одной стороны, подобные квази-символы заставляют задуматься над природой своего появления. По-видимому, за ними стоит какой-то ритуально значимый смысл, в основе которого лежат те же порезы и проколы (Столяр А. Д.). С другой стороны, появление ритмичности заставляет более внимательно взглянуть на проблему ритма, как области овладения им древними людьми.

В принципе, как мы уже отмечали, повторение и ритм свойственны и неживой природе и способу организации живых структур. Психологические процессы, так или иначе, также подвергаются ритмизации. Простейший пример - смена сна и бодрствования, но есть и более кратковременные процессы. Наиболее наглядными для нас являются ритм дыхания и сердцебиения. Но та ритмизация, которая оказалась воплощенной изобразительными средствами - это смена ритма изменения эмоционального состояния группы, на который влияет огромное количество учитываемых и не учитываемых факторов, отражаемых в эмоционально-двигательном состоянии участников культа. Ритм группового взаимодействия, начиная с предритуалов Homo erectus, является также предметом неявного тренинга, эпифеноменом группового неутилитарного действия, влияющим на это действие. Такое заметное явление, как всплеск шума в процессе проведения ритуала, по-видимому, также становится тем, что отмечается мышлением человека и чему придается значение. Возможно, в верхнем палеолите некоторой ритмизацией ритуала уже начинают заниматься целенаправленно, вполне возможно и ради эмоционального удовлетворения, вызываемого и единением группы. Сначала ритмизация, возможно, усиливалась посредством голоса, а затем, а может быть и одновременно, подключались другие шумы. Собственно нечто подобное вполне возможно происходило и у неандертальцев в технологически значимых ситуациях. А у Homo erectus крики и удары в предритуале подстегивались поначалу неостывшим пылом охоты.

Таким образом, проинтерпретировав особенности культуры верхнего палеолита с позиций предлагаемых данной моделью, мы видим, что мышление верхнепалеолитического человека уже способно выделить и зафиксировать большое количество значимых особенностей действительности, с которой человеку приходится иметь дело ради своего выживания и относительного комфорта. Выделение этих значимых особенностей происходит, конечно, в ранее оговоренных границах возможностей психологического аппарата человека, с одной стороны, и внешних средств фиксации, с другой. Но этого оказывается достаточно, чтобы предоставить группам людей возможность не только выжить, но даже получить некоторые преимущества в поисках экологической ниши и в борьбе с конкурентами на ту же область жизнеобеспечения. Преимущества эти связаны со спецификой решения задач, которые для задач высшего для данной эпохи уровня обеспечиваются интериоризированными речевыми понятиями на основе формирующейся значимой речи, соотносимой с существенными моментами деятельности людей.

 

Проблема понятия.

В связи с этим возникает необходимость проанализировать, что такое понятие. Если под понятием понимать значимый для деятельности индивида ментальный обобщенный комплекс, обеспечивающий приспособление индивида, то придется признать, что нечто подобное можно обнаружить и у животных. Так, и инстинкт, и навык, первый, – безусловно рефлекторно, второй - в результате научения, обеспечивают целесообразное поведение и выживание индивида в среде. С точки зрения внешнего наблюдателя пчела или собака, первая более ограниченно, понимают, как поступить при решении типичных для них задач. Творческое решение задач высшими животными также создает некоторые доминанты в центральной нервной системе, позволяющие воспроизвести решение в сходной ситуации. Усложнение центральной нервной системы у предшественников человека  позволяет им в онтогенезе формировать доминанты иного типа, связанные с особенностями сигнальной деятельности, и формировать координацию этих доминант с доминантами, формирующимися традиционным для животных путем. Причем центральная нервная система обеспечивает и мышечные усилия при подаче  сигнала нового типа, и их распознание на основе сличения с механизмами подачи сигнала, и их хранение все в тех же формах памяти мышечных усилий и значимых впечатлений.

С появлением человека, а, частично, и у неандертальца у центральной нервной системы появляется возможность не просто сохранять память о сигнале и его месте в координации деятельности индивида, но и возможность воспроизведения сигнала для самовоздействия по принципу обратной связи. Таким образом, сигнал, становящийся речевым, начинает участвовать в процессе хранения коллективной памяти за счет его способности вызывать у индивида оживление соответствующего опыта в его индивидуальной памяти. И таким образом, с точки зрения внешнего наблюдателя сигнал приобретает значение и воспринимается как речь. При этом ни сигнал, ни представляющий его в центральной нервной системе комплекс ни в каком смысле не находятся в отношении подобия с тем, что они замещают.

Следует обратить внимание, что понятия, в том числе и речевые, а их следует  отличать от исследуемых в логическом анализе понятий дискурсивных, о которых мы будем говорить в связи с особенностями мышления цивилизованного человека, представленные на материальном уровне генерализующими связями в доминантных очагах возбуждения в нервной системе, не соотносимы непосредственно ни с объектами, ни с деятельностью в целом, ни с ее фрагментами, а являются, в первую очередь, теоретически предполагаемыми феноменами внутреннего плана. Для включения понятий-доминант в решение задач приспособительной деятельности необходимо их включение в процессы деятельности центральной нервной системы за счет или филогенетически развившихся связей, или за счет связей, образованных в результате подкрепления. Для речевых понятий, в отличие от сигнализации животных, таким подкреплением является ритуальная или квазиритуальная обучающая деятельность различных уровней и напряженности, обеспечивающая более или менее жесткое соотношение сигнала с целью деятельности и её компонентами, в частности, с обликом добычи. Причем в состав связей с речевым понятием в разных ситуациях формирования будут входить различные соотношения мышечно-двигательной памяти, составляющая органов чувств и эмоционального состояния, представляющего собой выражение внутреннего равновесия организма во внутреннем психологическом плане. Целостное законченное действие, как и представление о его цели, в том числе представляющей собой отдельный предмет, удерживается во внутреннем плане не связанным с ним речевым сигналом, а совокупностью доминантных связей, опирающихся на очаг связанного с сигналом возбуждения.

Поэтому и речевые сигналы в исследуемый нами период не обязательно являлись знаками, жестко привязанными к определенному объекту или цели, хотя такая привязка и могла осуществляться. Скорее всего, они были полисемантичны, и значение их должно было  варьироваться от ситуаций их употребления, в которых значение их становилось более определенным и однозначным для адресата. И как фонетическая сторона, так и значимость сигнала должны были значительно варьироваться на различных территориях и эволюционировать, сдерживаясь лишь практикой употребления и особенностями контактирования между различными группами. Но в значимых ситуациях такая речь все же способна уже служить средством передачи жизненно необходимой информации и способна выразить то, на что не способна сигнализация неандертальцев. Пользуясь такой речью уже можно сообщить, какой именно объект имеется в виду, если даже он находится вне досягаемости восприятия.

Если судить по количеству подробностей и эмоциональной выразительности живописи второй половины верхнего палеолита, а также по появлению обобщенного изображения стада и изображениям нескольких животных не связанных композицией, то можно предположить, что к началу этого периода происходит количественное увеличение и лексических единиц и понятий. Изменяется качество усвоения речи, помогающей осмысленно ориентироваться в окружающей действительности. По-видимому, усиливается требовательность к качеству речи в неутилитарных видах деятельности, особенно со стороны тех, чье времяпрепровождение на стойбище сопряжено в большей степени с выяснением внутригрупповых отношений, ожиданием добычи, воспитанием, рутинной работой, требующей помощи, и тому подобным.

 

Для завершения картины верхнего палеолита следует отметить, что межгрупповые контакты были, по-видимому, достаточно часты и сопряжены не только с конфликтами, но, например, и с процедурами обмена. Обсидиан, месторождение которого в Передней Азии имеется только в районе озера Ван, распространен на верхнепалеолитических стоянках в виде орудий, изготовленных из него по всей этой территории, постепенно убывая по мере удаления от месторождения /13, 69-70/.

Исследователи также отмечают выраженные локальные отличия культур. Последнее можно объяснить тем, что в данный период деятельность, не связанная с приемами непосредственного жизнеобеспечения, где специфика деятельности во многом определяет характер формирующихся навыков, уже зависят не только от традиции выполнения приема, что усваивается в процессе обучения. Но само выполнение приема закрепляется на уровне осмысления значимости, что происходит со всеми удачными вновь открываемыми приемами, остающимися в коллективной памяти группы, и не может быть передано за ее пределы еще недостаточно развитой речью без человека – носителя навыков.

 

Homo sapiens. Мезолит и неолит. Коллективное сознание.

 

Мезолит. Обобщающее сознание.

Период с 12 тыс. лет тому назад по 6 тыс. лет тому назад (или 4 тыс. лет до н. э.) занимает новый большой период, сменяющийся периодом первых цивилизаций. Сам он разделяется на два подпериода: мезолит и неолит, которые считаются отдельными археологическими периодами из-за наличия некоторых особенностей развития культуры. Эти отличия выражаются, в том числе, и в особенностях изобразительной деятельности, но в первую очередь связаны с так называемой неолитической революцией, появлением доместицированных злаков, которые обнаруживаются на стоянках этого времени. Как мы попытаемся показать - это все-таки, по-видимому, единый период, разделяющийся на два подэтапа, как и период верхнего палеолита.

 

Особенности, причины и следствия мезолитического уровня генерализации.

Причиной перехода на новый уровень генерализации, а в чем он выражен будет показано дальше, явился, по-видимому, новый уровень развития речевых понятий. С точки зрения речевого и психологического давления группы для индивида безразлично он оказался участником ритуализованного в той или иной степени действия или он участник действия непосредственной утилитарной значимости. И до поры, пока речевые понятия индивида немногочисленны и не позволяют ему в речевых формах осмысливать свои ментальные проблемы, так как имеющиеся понятия не «соприкасаются» друг с другом, то решение возникающих внутренних проблем, связанных с психологическим дискомфортом, реализуется незнаковыми средствами.

 Но при достижении некоторого уровня дифференциации речи и речевых понятий, при расширении сферы употребления речи конфликт между членством в группе в целом и членством в связанной кровным родством подгруппе преимущественного распределения пищи и иных благ - это уже конфликт несогласованности речевых понятийных доминант внутреннего плана. Несогласованность между мы с мамой и мы все. Так как внешний конфликт должен быть как-то решен ради выживания, а сам он представлен во внутреннем плане как задача несогласованности доминантных представлений, то этот перманентный внутренний конфликт не может быть устранен появлением нового доминантного понятия того же уровня, ибо это, во-первых, ничего не дает и вместо двух доминант высокой эмоциональной значимости мы получим три и только усугубим стресс. И, во-вторых, какую стабильную реальность мы обобщим этим новым понятием, ведь двух одинаковых конфликтов не бывает и общих рецептов их разрешения нет. Поэтому решение проблемы во внутреннем плане психики может быть обеспечено отстройкой от конфликтующих генерализующих доминант, например, за счёт их иерархиизации, ценностной ориентировки, констатирующей и фиксирующей собой новый уровень осмысленного отношения к действительности.

Появление такой генерализации вначале не связано с появлением новых речевых сигналов и обеспечивается все той же накопившейся к концу верхнего палеолита лексикой и тем же набором ритуальной деятельности. А связано оно с неявной ориентировкой во внутреннем речевом плане, с генерализующей отстройкой в рамках имеющейся системы речевых понятий. Новые понятийные доминантные связи, как и понятия, опирающиеся на интериоризированные сигналы, да и как все понятийные доминанты вообще, включены в огромное количество меж доминантных связей, обрабатываемых соответствующими средствами центральной нервной системы при поиске решения задачи и обеспечении деятельности. Но появление доминантных связей нового типа и уровня оказывает влияние на деятельность и ее результаты и позволяет при их интерпретации выявить свое присутствие.

В первую очередь наличие нового уровня генерализации воплощает в себе речь и ее восприятие, о чём можно говорить, к сожалению, только гипотетически. При наличии того же словаря становятся небезразличными формальные параметры словоупотребления. Речь становится способной переносить значимую информацию не только  своими непосредственно значимыми единицами – лексикой, но переносит и некоторую дополнительную информацию, связанную с тем, что мы бы назвали смыслом предложения. То, что «предлагается» одним человеком другому или другим людям, внешне оформляется лексическими единицами социологизированной речи и может быть в той или иной степени воспринято, понято, оценено и переработано внешними действиями в ту или иную сторону. То, что может быть «предложено», представляет собой новый по уровню феномен внутреннего плана, зависящий пока от все еще рутинной практики жизнеобеспечения и от психологических проблем и уровня развития индивида.

Следует обратить внимание на то, что подопытные обезьяны в известных экспериментах по обучению их языку глухонемых и языку изобразительных символов в коммуникативных актах оказывали предпочтение конструкции субъект - действие - объект /12,84/. Поэтому можно предположить, что в основании механизмов, обеспечивающих речевую деятельность и ее понимание, лежит не социокультурное обеспечение, а обеспечение механизмами психики и динамики группового взаимодействия. Но появление нового уровня генерализации делает значимыми для осмысления воспринимающего внешние формальные параметры речи, из-за чего речь в практических ситуациях взаимодействия начинает приобретать те или иные стандарты в отношении своих составляющих, на что оказывает влияние естественный отбор, поскольку речь выполняет приспособительные функции. Можно сказать, что начинается процесс грамматизации речи, появление у нее свойств передачи значимой для коммуникации информации без использования дополнительной лексики, которая впоследствии может появляться за счет заимствований, а также модификации имеющейся лексики для выражения новых генерализующих представлений. На грамматические параметры речи начинает оказывать влияние закрепление приспособительных особенностей типичной практики употребления лексики в значимых ситуациях.

Наличие генерализации нового уровня заметно, по крайней мере, при анализе двух технологических изобретений этого периода. Во-первых, это лук, представляющий собой многокомпонентное орудие, для изобретения которого необходимо осмысленное владение навыками бросания копья, осмысление свойств натянутого сухожилия и согнутого дерева, а также владение навыком связывания. Какие-либо практические нужды или любопытство могли помочь исследованию свойств этих явлений попарно, но для того, чтобы изобрести лук, необходимо было отстраниться в рамках понятной цели усовершенствования оружия от автоматизированных навыков и осмысленных представлений и найти обобщающее решение. Второе технологическое изобретение – это ловчая сеть для зверя и рыбы, требующая для своего изобретения перейти от совершенного умения вязать узлы к представлению о пространственной организации множества сложным образом связанных веревок, предназначенных для охоты. Навыки плетения распространяются естественно и на решение других задач, в частности на изготовление появляющейся домашней утвари, которую начинают делать и из дерева долблением, например, посуду.

Существование генерализующих понятий нового уровня изменяет и характер изображений. В мезолите появляются изображения многофигурных сцен, связанных цельным деятельным смыслом, например: охота, вооруженное столкновение, загон скота, сбор меда, «танец» и другие [4, раздел «мезолит»]. Значительная условность, схематичность фигур, потеря верхнепалеолитической “реалистичности” как раз и может быть объяснена тем, что главным в изображении становится выражение генерализующего, суммарного, обобщающего, непредметного смысла, а не изображение предметов, обеспечивающих выражение этого смысла. Авторы, которые в этот период, по-видимому, еще не вполне независимы от непосредственного влияния группы, как бы не справляются с главенствующим желанием передать непредметный деятельный смысл и одновременно сохранить изображение подробностей, от которых остается только узнаваемая схема. Но при этом и все изображение, и отдельные фигуры приобретают динамичность, подвижность, отсутствовавшие на предыдущем этапе. Появляется, как уже отмечалось, смысловая связанность изображаемого действия с несколькими участниками, тогда как на предыдущем этапе налицо лишь условная схема множества объектов типа стада или не связанное смыслом изображение нескольких фигур животных.

Изменения в этот период затрагивают и тот вид изобразительной деятельности, который мы воспринимаем как орнамент. Одной из характерных черт результатов подобной деятельности становится “строгость” [4, раздел «мезолит»]. Рассматривая подобный орнамент видишь уже не столько желание исполнителя выразить какое-то значение, которое там присутствует, трудно различимо, но может быть так или иначе проинтерпретировано, сколько определенную тщательность при исполнении и некоторый расчет, необходимый, чтобы аккуратно разместить и уместить изображение на поверхности. Частыми приемами, как и в фигуративных изображениях, становятся симметрия и регулярный повтор.

Симметрия и повтор важны для осмысления проблемы упорядоченности, как она схватывается мышлением этого периода. Пока отметим следующее. Во-первых, и орнаментальная практика демонстрирует наличие нового уровня генерализации, обеспечивающего отстройку от непосредственно значимого действия, что позволяет превратить только намечающийся в верхнем палеолите повтор в регулярное действие или повтор с некоторым изменением ракурса действия, как это происходит в различных видах симметрии. Во-вторых, сама возможность отстраиваться от непосредственно значимых действий в рамках ритуальной практики говорит и о появлении второго плана осмысления и в процессе самого ритуала, некоторого наблюдения за ним по крайней мере не в кульминационных его моментах, что подтверждается и появлением его изображения в сцене “танец”, на которой грубо и схематично изображено несколько повторяющихся в линию фигур. В-третьих, наличие регулярного повтора дает основание предположить о возможности существования по крайней мере ритмического сопровождения ритуала, а значит и о существовании музыкальных приспособлений ритмической группы и об искусственной ритмизации голосоведения на ритуальных действиях. Но с достаточной степенью определенности можно предположить и о наличии простейших инструментов типа натянутой струны и вибрирующей пластины типа варгана, позволяющих изменять высоту тона. Подобные инструменты встречаются, например, у наших северных народов.

 

Изменения затрагивают и самый главный вид жизнеобеспечивающей деятельности – охоту. Возможность генерализации нового уровня и связанная с нею возможность отстранения и наблюдения, что обеспечивается и новыми техническими средствами охоты, увеличившими еще раз безопасную дистанцию между человеком и зверем, позволяет перейти от процесса поиска добычи к более стабильному и надежному процессу следования за ее стадами, во время которого заодно изучаются повадки животных и характерные причины и пути их миграции, что фиксируется средствами коллективной памяти группы.

Группы становятся по археологическим данным малочисленными и мобильными. Это связано не только с возможностью выжить для малочисленной группы, но и, по-видимому, в связи с усилением значимости кровнородственной связи, более понятной и подкрепляемой, чем участие в общественном действии, непосредственная необходимость в котором отпадает с появлением более эффективных средств жизнеобеспечения. Именно в мезолите начинается заселение американского континента, куда люди проникают через перешеек, существовавший на месте Берингова пролива. Основными путями специфического мигрирования группы людей в поисках экологической ниши скорее всего служат водные пути, преодолеваемые на плотах и лодках долблёнках. Сухопутные перемещения не исключены, конечно, тоже.

 

Формирование полноценной речи.

Мы не заостряли до сих пор внимание на эволюции приспособительной системы предшественников человека и человека в пределах одного периода, лишь отмечая наличие внутренней неоднородности каждого из периодов и отмечая известные археологам их особенности. Но, учитывая гибкость новой приспособительной системы, следует учесть, что каждое новое поколение вынуждено осваиваться с нею, осваивая навыки овладения и употребления речи на разных стадиях ее развития. Собственно и млекопитающиеся и даже птицы осваивают систему сигнализации в онтогенезе. Птицы, у которых безусловно рефлекторные механизмы во многом обеспечивают их стандартные приемы подачи звука, учатся у своих сородичей подробностям. Существуют диалекты птичьего пения /14,468/. Известны случаи обеднения пения соловьев при исчезновении по каким-либо причинам солистов. Хорошо известно умение некоторых пород птиц подражать другим птицам, животным и даже воспроизводить речь. Некоторые млекопитающиеся хищники имитируют голоса своей добычи для приманивания, а значение внутригрупповых сигналов и реакции на них усваиваются ими в детстве в результате подкрепления.

При всем этом сигналы животных являются выражением их внутреннего состояния, связанного с непосредственной утилитарной необходимостью. Даже человекообразные обезьяны, которые в рамках эксперимента, использующего приемы дрессировки, усваивали язык жестов глухонемых или систему общения с помощью приклеиваемых к магнитным доскам символов /6,98–104/, никогда не изобретают эти способы коммуникации сами, не способны перенять значения сигналов, будучи просто помещенными в среду людей, никогда не используют эти навыки за пределами утилитарных интересов и никогда не используют эти приемы общаясь друг с другом.

Сигналы на основе шумного выдоха, используемые Homo erectus,  видимо, эволюционируют на протяжении этого периода и фонологически и, возможно, количественно, обеспечивая вначале только приостановку утилитарной реакции поедания убитой добычи и подкрепление двигательных реакций, используемых для убийства. Впоследствии физиологические особенности деятельности могли привести к фонетическим особенностям сигналов, побуждающих к проторитуалам, подъему тяжести, обработке камня и т. п. в связи с особенностями каждого из видов деятельности. С точки зрения грамматических представлений можно условно говорить о появлении у сигналов характерных черт повелительного наклонения

Именно закрепление способности различать особенности сигналов повеления морфологическими структурами центральной нервной системы у неандертальцев позволяет им не просто дифференцировать систему глобальных действий с помощью сигналов, но и регулировать и координировать взаимодействие партнеров. Для чего или самой внешней формой сигнала или вспомогательными сигналами, например, жестами, должна обеспечиваться передача особенностей действия и, в частности, его направление. Характерно, что при анализе русские предлоги, стандартно относимые к незнаменательным частям речи, особенно предлоги места и направления, вызывают ощущение осмысленности во внутреннем плане, что можно в первом приближении предложить как опору для понимания уровня вызываемых сигналами представлений в мышлении неандертальцев.

С появлением человека и соответствующих морфологических структур головного мозга система сигнализации позволяет не только на порядок уточнить намерения участников, но и выделить определенную цель намерения, а затем и некоторые существенные детали объекта намерения, например, представляющие опасность рога, зубы и т. п. В процессе эволюции по мере ассимиляции новой системы сигнализации происходили как ее изменения, так и изменения приемов приспособительной деятельности, которую она обеспечивала. Во второй половине верхнего палеолита их совместная эволюция, по-видимому, приводит к более гибкому использованию вербальных сигналов для выделения приспособительно значимых деталей животного, как-то, части поедаемой туши, особенности шкуры, используемой для укрытия тела и жилища, используемых растений, воды и т. п., что и отражает верхнепалеолитическая живопись.

Появление нового уровня генерализации в мезолите создает еще более гибкие условия для эволюции речи, позволяя вербализовать, перевести в речевой план сложившиеся стандарты отношений в групповой деятельности и их типичные детали, что отражается в развитии того, что мы могли бы назвать грамматической стороной речи. И с другой стороны, позволяет перевести в речевой план ту часть содержания деятельности, в том числе и ритуализованной, которую может позволить уровень развития речи и опирающегося на нее осмысления. Это приводит, по-видимому, в этот период к появлению значимой информации, передающейся от поколения к поколению так называемым устным преданием, по всему ещё достаточно примитивным.

С какого-то момента, эволюционировавшие речь и приемы приспособления, которые до конца неолита будут опираться на закрепляемое ритуалами лежащее в основе выживания группы коллективное взаимодействие всей группы, все же развиваются до некоторого стабильного уровня, обеспечивающего новые подходы для решения традиционных задач, используя для этого новый уровень генерализации, создающий и отбирающий в процессе эволюции более удачные понятия и их формы речевого выражения.

Но перед тем как проанализировать ситуацию, складывающуюся в неолите, попробуем подытожить эти рассуждения примером, так как очень часто даже грубая аналогия оказывает большее воздействие на понимание проблемы, чем точные и более адекватные рассуждения. Давайте попробуем, естественно со всеми возможными оговорками, с помощью слов современного русского языка представить, как мог бы выглядеть язык того или иного ментального периода. Так для периода существования Homo erectus для воссоздания его изобретений, деятельности и особенностей культуры вполне достаточно одного специфического сигнала «действуй», добавленного к системе унаследованных от животной стадии регуляторов деятельности в группе. Неандертальская проторечь могла бы предположительно быть дополнена для полноценного воссоздания особенностей неандертальского бытия сигналами «дай», «кидай» и, может быть, «давай», как более мягкой формой сигнала «действуй», да и то в этом нет особой необходимости, так как эта форма может быть передана паралингвистическими средствами. Верхнепалеолитическая речь на границе с предшествующим периодом может быть обогащена одним сигналом «еда», эволюционировавшим из «дай», а затем до середины верхнего палеолита обогащена еще некоторым количеством сигналов в пределах до десятка и в пределах до нескольких десятков во второй его половине. Следует обратить внимание, что с появлением речи, сигналы которой соотносимы с определенной опредмеченной целью, эта тенденция будет стремиться распространиться на другие сигналы. В частности подача голоса в момент разжимания губ при причмокивающей просьбе груди (та же еда) у маленьких детей, по-видимому, и привела к сходству фонетического обозначения матери («ма») в различных языках.

В речи мезолита, если продолжить нашу аналогию, накапливаются постепенно различия между «еда» и «едят», «едут» и «делают» и т.п. Можно еще раз для удобства обобщить, выстроив цепочку из слов  д – дай – еда – ем, которая символически изображает изменения в уровне развития употребления сигналов в разные периоды. Различие в употреблении сигналов в верхнем палеолите и мезолите можно также проиллюстрировать аналогией между фразами «Бизон! Пасется! На горе!» и «Бизон пасется на горе». Вторая фраза явно более гибкая и позволяет выразить большее количество информации, и интонационно позволяет создать большее количество смыслов, да и при нейтральном варианте позволяет дать несколько интерпретаций и соответственно и непосредственных осмысленных реакций на фразу. Глоттохронология при всех погрешностях ее метода дает около 1000 генетически тождественных морфем корневых и аффиксальных для так называемой ностратической группы языков, в которую объединяют афразийские и алтайские языки, и, которая распалась не позднее 8 тыс. лет тому назад, что в целом соотносимо с теми оценками количества сигналов в более древние периоды, которые мы сделали из спекулятивных соображений /17,338-339/.

 

Неолит. Ситуативное сознание.

Особенности существования и самоосмысления.

Более гибкая форма осмысления, возможность для которой предоставляла мезолитическая речь, дает уже заметный хронологический разнобой в несколько тысяч лет в датах начала и конца этого периода для различных регионов, хотя и предыдущие периоды приходится обозначать примерно одинаковыми датами из-за погрешностей абсолютного метода датировок. Самая ранняя дата начала мезолита приходится примерно на 12 тыс. лет тому назад. Ранний неолит датируют с 10 тыс. лет тому назад или 8 тыс. лет до н. э. /13,314/. Границу эту проводят, как уже отмечалось, по находкам доместицированных злаков на стоянках, что говорит о начале перехода от собирательства к земледелию и, по аналогии, и к разведению животных или, по крайней мере, к началу их приручения. Это заставляет исследователей считать неолит совершенно новым уровнем развития людей.

Но, по-видимому, граница между мезолитом и неолитом более условна. Мы уже обращали внимание на то, что приспособительные средства мезолита позволяют исследовать и воспроизводить с помощью вербальных и невербальных средств не только поведение животных, с которыми сталкивались люди при непосредственных поисках добычи, но, перемещаясь за стадами и наблюдая за ними, исследовать их повадки и в иное время. Воспроизведение подобных повадок животных можно обнаружить в охотничьих ритуалах и у современных племен. Наблюдения древних людей могли относиться и к другим жизненно важным областям деятельности, например, к особенностям произрастания растений, которые употребляли в пищу. Формально начало неолита совпадает с концом последнего оледенения, и иногда переход к неолиту объясняют изменением климата. Но есть, по-видимому, и другие причины, собственно и обусловившие переход к неолиту. Тем более что полевой эксперимент показал, как это ни парадоксально, собирательство в экологически незатронутых регионах и сейчас является менее трудоемким видом деятельности.

Для того чтобы, по крайней мере, некоторые группы перешли к земледелию и одомашниванию животных, необходимо было, чтобы, во-первых, важнейшие моменты обращения с этими объектами были ассимилированы опосредованными речью ритуалами и таким образом включены в систему коллективной памяти группы, а, следовательно, эти объекты осознаются включенными и в саму группу, в систему ее внутренних отношений. И, во-вторых, чтобы новые виды деятельности были безопасней, что могло быть обнаружено в результате уменьшения стычек с соседними группами за место охоты и собирательства, особенно, в густонаселенных районах, лучше приспособленных для проживания. Случайное включение каких-либо животных в группу вполне могло происходить и раньше, как и включение человека или его предшественника в стадо или стаю, что происходит иногда и в наше время. Достаточно вспомнить известные случаи, когда волки или олени выкармливали подобранных ими грудных детей. Утерянные семена съедобных растений прорастали на стойбищах и раньше. Но в неолите происходит осмысляемое этим уровнем мышления производственное включение в свою группу объектов, имеющих отношение к жизнеобеспечению, включение, подготовленное приспособительными навыками, сформированными в предшествующий полупериод.

В густонаселенных районах, да и других тоже, при благоприятных отношениях между группами, каждая из которых связана кровнородственными отношениями, возможны и иные контакты экономического, информационного или меж полового характера, что приводит к созданию соседско-родовой общности, не представляющей собой государственного образования. Институт власти, который собственно и определяет переход к эпохе цивилизации, в неолите отсутствует. Ни жилище, ни одежда, ни захоронения и т. п. ни чем не отличает одних представителей группы от других. Повышается лишь роль хранителей коллективной памяти, наиболее старших и опытных членов группы в конфликтных ситуациях внутригрупповой и межгрупповой розни, что позволяет, как показывают современные этнографические исследования групп, находящихся примерно на этом уровне развития, замирить враждующих малой кровью с помощью очистительных ритуалов. Исследование подобных же современных групп демонстрирует и такой феномен обмирщённой коллективной памяти, как сказки о животных /11,41-42/, что само по себе демонстрирует особенности среды, к которой должен адаптироваться развивающийся ребенок.

Особенности изобразительной деятельности, эмоциональная насыщенность изображений и орнаменты, придающие «лицо» предметам утвари, иногда копирующей собой формы животных, по-видимому, связаны с тенденцией осмысленного включения всего имеющего отношение к человеку в свою группу, куда включаются также важнейшие события жизни и сопутствующие природные явления, оказывающие непосредственное влияние на жизнь человека, что выявляется и при анализе обрядов и верований современных малоразвитых племен. Но источник того, что исследователи на феноменальном уровне выявляют при анализе умилостивительных культов, трансформируемых позднее в систематические религиозные обряды, лежит за пределами этого периода, и искать этот источник следует, по крайней мере, в доречевых консолидирующих культах неандертальцев, что отчасти объясняет бесперспективность рациональной критики религиозных представлений. Собственно и сам термин религия, впрочем, как и йога, переводится как связь.

Мы уже отмечали, что особенности жилища людей неолита демонстрируют отсутствие выделенного социального неравенства членов группы. Типы жилища отличаются разнообразием, иногда в чем-то приближаясь к особенностям современного деревенского жилища с рудиментами коллективного пользования, как в Триполье, но иногда выглядят очень экзотично, наподобие сот с лазом сверху, как в Чаттал-Хуюке. По виду жилища, конечно, трудно определить особенности социальной структуры группы, но анализ отношений в современных племенах сходного типа демонстрирует множество вариантов межплеменных связей на основе регулирования брачных отношений, опирающихся на представление о кровном родстве. Сильны в таких племенах и тотемические представления, отождествляющие группу с каким-либо животным, с которым группа осуществляет натуральную связь, но от которого также, так или иначе, зависят и другие важные, выделяемые представлениями людей, особенности окружающего мира.

Более совершенный уровень осмысления ведет и к дифференциации локальных отличий культур, не связанных постоянными непосредственными контактами. Изменяется и уровень самосознания индивида, включающий теперь и осознание принадлежности себя коллективу, его ритуалам и кумирам. При этом группа, в которую включает себя индивид, расширяется до соседско-родовой общности, включая в сферу осознания весь ассимилируемый средствами коллективного сознания образ мира, а не замыкается, как в эпоху верхнего палеолита, в системе узко групповых представлений, обеспечиваемых речевыми средствами, формирующими в первую очередь выделение кровнородственной связи и обеспечиваемых ею благ. Хотя и верхнепалеолитический уровень самосознания является шагом вперед по сравнению с тем, что можно было бы обнаружить на до речевом уровне у предшественников человека. И тем более у животных, у которых некоторый уровень самоосмысления все же присутствует, по крайней мере, как самоощущение тела и ориентировка в сфере утилитарных потребностей, а высшие приматы демонстрируют не только узнавание себя в зеркале, но и известное кокетство, когда украшают себя различными деталями убранства человека.

 

Особенности развития и функционирования языка.

В языках племен, находящихся на уровне развития, отождествляемом с неолитом, можно обнаружить и средства для выражения счета, но, как правило, эти языки используют лексику для обозначения «одного», «двух», в лучшем случае, «трех» объектов и термин «много» для обозначения большой совокупности. Возможны простейшие сопоставления количеств: «один и еще один», «два и еще два», «два и еще один», «больше», «меньше», что демонстрирует уровень речевого освоения типичных характеристик воспринимаемого и используемого людьми упорядочения объектов деятельности в рамках внутригруппового коллективного интереса.

Для усиления внимания к информации, требующей фиксации, используются предметы или их части, изобразительные средства и объекты символической значимости, например, палочки, узелки, черточки и т. п., назначение которых эволюционировало из функции изображения и символов верхнего палеолита, концентрированно фиксировавших ценности группы максимальной значимости. Но при этом сама речь еще не становится предметом подробного рассмотрения, хотя терминологически и оказывается выделенной среди других видов деятельности, а остается интуитивно значимым результатом взаимоотношений между людьми в процессе их деятельности и времяпровождения. Зависимость значения речи от ситуации употребления была замечена исследователями языков современных слаборазвитых племён, когда одна и та же фраза и в целом, и в своих лексических единицах значит совершенно иное в зависимости от места и ситуации деятельности, является ли местом деятельности, к примеру, жилье или берег реки. В. В. Иванов, например, в отношении языка племени аранга пишет, что одно слово здесь обозначает целую совокупность разнородных предметов /12,76/. На это же обращает внимание и В. З. Панфилов в своих исследованиях языка нивхов. Поэтому традиционный лингвистический подход для анализа этих языков не вполне пригоден, так как этот подход формировался в отношении более развитой и систематически организованной речи, а та доля внешне обнаруживаемой системности, которая в этих языках имеется, является результатом ассимиляции речевыми сигналами и их упорядоченностью системы и подсистем коллективного приспособительного взаимодействия носителей речевого сознания. Причем, выявление этой системности должно учитывать как особенности онтогенетического освоения приспособительных средств, так и их филогенез.

Проблема онтогенетического освоения речи, несмотря на более интенсивное ее исследование и большую для этого доступность, выглядит пока тоже скорее как феноменологическое описание. То, чем мы владеем в настоящее время, несмотря на самоотверженный труд исследователей, представляет лишь внешнюю картину этапов и уровней освоения речи с некоторыми предварительными обобщениями. Вина в этом лежит не на исследователях данной проблемы, а в отсутствии адекватной модели структуры субъекта ментальной деятельности, и эта модель, к сожалению, не может быть пока сформирована из-за неготовности научного сообщества к осмыслению проблем, лежащих за границами исповедуемых стандартов. Изменение этих стандартов, о чем пойдет речь несколько дальше, может произойти даже в обозримом будущем, но пока придется ограничиться следующими замечаниями.

Мы уже отмечали, что шимпанзе, обучаемые вспомогательным языкам, предпочитают конструкцию «субъект - действие - объект». Они также научаются по ходу дела различать фразы «я щекотать ты», «ты щекотать я» /12,84/. Такое предпочтение и возможность различения при отсутствии того, что мы называем речевым сознанием, могут быть обеспечены только теми же средствами, которыми животные демонстрируют и осуществляют свои намерения и осмысляют намерения противоположной стороны. Следовательно, еще раз подчеркнем это, упорядоченность и системность речи в том виде, в каком они выступают для нас, обеспечиваются психологическими механизмами осуществления действия и осмысления происходящего, и системность, и упорядоченность речи являются частными случаями упорядочения приспособительной деятельности и взаимодействия.

Для того чтобы речь людей начала усиливать свои генерализирующие возможности, необходимо, во-первых, иметь в наличии какой-то минимальный уровень ее развития, без которого этот процесс теряет смысл для ее носителей, и этот уровень достигается к началу мезолита. Во-вторых, влияние генерализующей способности речи существенней вне ситуации непосредственной деятельности, т. е. в ситуации неутилитарного время провождения. То есть в ритуалах, в частности, в квазиритуалах обучения и воспитания детей, во взаимоотношениях с ними. Или иными словами в ситуациях, когда отсутствие возможности осуществить все подробности выполнения действия или объяснить особенность его осуществления заставляет подыскивать адекватные речевые средства, практически изобретая их и оформляя конструкциями речи важнейшие освоенные деятельностью, выявляемые ею характеристики окружающего мира и социума, их упорядоченности и свойств, формируя при этом то, что восприятию исследователей предстает как категории речи: время, лицо, залог, падеж и т. д.

Язык в его особенностях, как объект формирования, прямо, непосредственно от утилитарного действия не зависит, и формирование его осуществляется в большей степени под влиянием как условий и особенностей коммуникативного акта, так и все тех же психологических неосознаваемых механизмов осуществления и осмысления деятельности. Так как внешние коммуникативные условия и их особенности могут быть различными,  то и упорядоченность складывающихся языков, носители которых не контактируют друг с другом, оказывается принципиально несовместимой, хотя важнейшие характеристики, обеспечивающие приспособительную способность речи, оказываются представленными в любом типе языка. Таким образом, именно в период мезолита и неолита речь под влиянием множества факторов, которые мы попытались перечислить, приобретает, во-первых, новые дополнительные функции генерализации приспособительной деятельности. Во-вторых, становится более экономным, чем ритуал, заместителем его в некоторых ситуациях взаимоотношений. И, в-третьих, речь становится гибким инструментом для решения задач взаимодействия группы и разрешения конфликтных ситуаций внутри нее.

 

Цивилизация. Традиционное сознание.

 

Дискурсивное сознание. Раннегосударственное образование.

Причины появления нового уровня осмысления.

Примерно 6 тыс. лет тому назад (4 тыс. лет до н. э) начинается период в истории вида Homo sapiens, который называется цивилизация,  продолжающийся по настоящее время. Это сопряжено с появлением генерализующих средств нового уровня. Если говорить о внешних условиях, сопутствовавших формированию нового способа решения приспособительных задач, то следует обратить внимание, что при некотором неравенстве развития различных групп все экологические ниши в целом оказываются заполненными. После появления доместикации происходит межгрупповое разделение труда, появляются группы, в основном занимающиеся скотоводством, мигрирующие по определенным маршрутам, оборудованным местами стоянок, и группы, преимущественно земледельческие. В значительной части районов население продолжает заниматься охотой и собирательством. Еще в неолите появляется керамика, хотя и не сразу, и некоторые группы, которым позволяют условия, специализируются на ее изготовлении, не прекращая, конечно, заниматься подсобным хозяйством. Но наличие разделения труда между группами свидетельствует и о наличии определенного уровня обмена, который, как мы обращали внимание, был и в верхнем палеолите.

Если говорить о земледельческих группах, то наиболее благоприятными для земледелия с точки зрения урожайности являются заливные поймы рек, где и осело значительное множество различных групп, по-видимому, и разраставшихся в относительно благоприятных с экологической точки зрения условиях, создавая наиболее плотно заселенные регионы, что вело и к повышению интенсивности контактов между членами групп, в связи с чем можно предположить там и некоторое относительное языковое единство, позволяющее вести контакты технические, меж половые, обмен и т. п. Но консолидирующим фактором группы является ее родовой культ, который не только не может быть заимствован, но очень часто и тщательно оберегается, по крайней мере, в каких-то своих деталях от посторонних. Собственно «лицом» в неолите обладает группа, а не ее члены. Свою индивидуальность на уровне ощущений тела и внешнего облика выделяет и шимпанзе, но социальное лицо у индивида в неолите пока групповое, родовое, семейное. Осмыслить себя как индивидуальность, имеющую собственный внешний облик, человек этого времени может только с помощью макияжа и бижутерии. Большего ему не позволяет неразвитость речи, способной уже обслуживать групповые ритуалы и рутинный быт, но не способной дать возможность обсуждать проблемы метафизического типа. Достаточно стихийному бедствию привести к неурожаю и конфликт в густонаселенном районе, хоть и связанном меж половыми контактами, но разобщенном идеологически, ритуально, становится сам неуправляемым бедствием, усугубляющим тяготы, связанные с недостатком пищи и не исключающим, в том числе, и возрождение каннибализма, а, с другой стороны, этот конфликт является и неразрешимой внутренней проблемой для участника конфликта по рождению и по «семейному положению» находящемуся под эгидой различных ритуалов, так как сексуального партнёра искать приходится на стороне. Некоторые психологические ограничения на инцест возникают, вполне возможно, в верхнем палеолите вместе с выделением кровнородственной связи и закрепляются в мезолите. Теперь, в отличие от границы между верхним палеолитом и мезолитом, приходится не соотносить «мы» то с частью, то с целой группой, а выбирать какую из групп так обозначить.

 Разрешить возникающий новый тип конфликта созданием новой внутренней генерализации невозможно. И исторические свидетельства, и наш собственный внешний и внутренний опыт демонстрируют, что уровень генерализации связей между понятиями является пределом наших возможностей, и опоры для генерализации самих динамических ситуативно возникающих связей нет. Сколько бы мы не предполагали беспредельными возможности нашей центральной нервной системы - единичные текущие ситуации деятельности не обобщаются, и мы просто перестаем понимать, что происходит или о чем идет речь. Даже если подобная связь, как исключение, в связи со своими особенностями поддалась обобщению и оказалась закрепленной, она становится понятием и оказывается в одном ряду с остальными объектами внутреннего плана. В случае же, когда затрагиваются важнейшие доминанты внутреннего плана, подобную генерализацию осуществить в рамках внутреннего плана вообще невозможно, вспомнить хотя бы проблемную ситуацию, в которой оказывается ребенок во время конфликта родителей. Тому, кто это пережил, это объяснять не надо, а тем, кто этого даже не наблюдал, придется довериться мнению медиков и педагогов, вынужденных часто безуспешно заниматься реабилитацией подобных детей.

Такая же проблема возникает и в нашей ситуации, может быть не так утрированно, и накапливается постепенно в локальных групповых конфликтах, а при большой интенсивности контактов напряжение отношений в регионе будет нарастать. Для человека, ставшего участником культов различных групп, этот конфликт выражается еще и в необходимости совмещать во внутреннем плане особенности различных ритуалов, различных речевых ритуальных формулировок, различных тотемов, между которыми необходимо произвести выбор в конфликтной ситуации, чтобы понять, на чьей он стороне. В конфликтной ситуации при относительной победе одной из сторон, а абсолютная победа здесь немыслима, т. к. расправляться придется пусть с дальними, сводными, но все же родственниками, включившими тебя в свою группу, это приведет и к относительной победе культов победителя, его тотемов, его речевых формул, включающих имя тотема. При относительном разрешении конфликта речевые культовые формулы становятся как вполне значимыми символами разрешения конфликта, внешними для тех, кто не усваивал их с детства, так и оказываются в целом подкрепленными физически со стороны более сильной группы. При этом сопутствующая речь не просто интериоризируется, как это происходило ранее, совместно с усваиваемой деятельностью. Но и ее внешняя форма, вначале только акустическая, но вполне дублируемая, например, зрительными образами и символами, использовавшимися и ранее, становится самостоятельным объектом, самостоятельно влияющим на внутренний план человека и регулирующим его поведение. И эта внешняя фонетическая оболочка речи, закрепляющаяся в нашей памяти и возникающая в нашем внутреннем плане как овнешненный голос, произносящий эту оболочку, обладающую известным значением благодаря наличию речевых понятий, или зрительный или какой-либо иной образ, воспринимающийся символически благодаря связи с речевыми понятиями, становятся опорой нового уровня генерализации, уровня понятий дискурсивных.  

Закрепление во внутреннем плане внешней способной быть осмысленной речевыми понятийными средствами оболочки речи, интериоризация ее совместно с остальными аксессуарами чужого ритуала в результате импритинга создает прецедент, который может быть экстраполирован и на остальные области деятельности, так или иначе связанные с ритуалом и его формами. И таким образом ассимилированная речь становится эталоном, позволяющим соотносить новый внутренний опыт с внешними речевыми формулами, придавая им тем самым объективность, нормативную определенность, как бы опредмечивая их, давая возможность подвергать их хотя бы предварительному осмотру и сличению в ситуациях неутилитарного времяпрепровождения. Речь становится объективной опредмеченной реальностью, действенной уже не только своей сигнальностью, значением, дополнительной обобщенной грамматической информацией, но и своей представленностью для органов чувств. Овнешнение, опредмечивание, дискурсивное оформление традиционного опыта и становятся приёмами нового уровня генерализации и его результатом

.

Характерные черты нового типа культуры.

В первую очередь новый уровень осмысления действительности повлиял на реорганизацию самого культа. Во-первых, культовые формулы, ассимилировавшие в себя содержание представлений групп об окружающей их действительности, в значительной степени зооморфизированные в связи с особенностями их генезиса, были дискурсивно оформлены и этим закреплены в дискурсивной памяти групп. Во-вторых, трагические события современной реальности были также обработаны и оформлены ритуалами и дискурсивно, и оказались рядоположены с дискурсивно оформленным представлением первого типа. Причем, в-третьих, обработка и осмысление героического предания происходила с помощью имевшихся представлений и ритуалов, унаследованных от прошлого, что оказало влияние на конечный результат оформления, а традиционные верования оказались в процессе их дискурсивного оформления под влиянием опыта оформления героического предания, что вело к антропоморфизации традиционных культов. В-четвертых, предварительное дискурсивное оформление и ритуализованная фиксация традиционных представлений канонизировало их. Но это не мешало неявному развитию этих представлений у следующих поколений, усваивавших  в меру своих способностей полученный в наследство материал, с помощью которого они осмысляли и решали свои проблемы, создавая тем самым историю осмысления, или иначе, историю нового типа сознания. В-пятых, главенствующее консолидирующее дискурсивное предание фиксирует собою осмысление социального процесса взаимоотношения групп, выделяя антропоморфизированный тотем господствующей наиболее сильной группы, создавая этим предварительную иерархию тотемов,  позволяющую в свою очередь подвести идеологическую базу под появляющиеся отношения власти. В-шестых, возвращаясь к проблеме истории самого дискурсивного сознания, но, отвлекаясь от проблемы его этапов, следует отметить, что даже внешний анализ демонстрирует протекание этой истории хотя бы в плане изменения господства того или иного верховного представителя в иерархии антропоморфизированных тотемов, организованных по аналогии с осмысленной иерархией семьи, и сама эта смена, по-видимому, отражает смену социального господства той или иной группы, связанной с тем или иным божеством.

Новый способ фиксации значимой информации принципиально совершенствует всю систему осмысления действительности не только коллективом, но и индивидом, у которого появляется, во-первых, возможность выразить и зафиксировать речью с коммуникативно-дятельной целью, насколько она позволяет, собственный приобретенный опыт и результат инсайта. И, во-вторых, рассматривать действительность с учетом своего дискурсивного опыта и сформированных на его основе дискурсивных понятий. Причем, этой рассматриваемой действительностью  становятся и культ, и речь, и социум, и человек, и технология, и способы организации деятельности, и весь тот практический опыт деятельности вместе с ее результатами, который хоть сколько-нибудь был опосредован речью, а значит и получил квазипредметный статус и может быть подвергнут рассмотрению и «усмотрению» в нем новых особенностей, способных быть зафиксированными речью. «Усмотрение» становится важнейшим эвристическим принципом решения приспособительных и вспомогательных задач, существенным образом меняющих образ жизни людей, делая  человека с сознанием такого типа практически нашим современником, но с несколько иным значительно более бедным багажом представлений, зависящим также и от локальной культурной принадлежности индивида, представителя цивилизованного сообщества,

Развитие новых средств генерализации, позволяющих в рамках возможного взаимно приспособить окружающую среду к себе и себя вместе с адаптирующими средствами к окружающей среде, вырастает из прежнего достигнутого уровня взаимного приспособления и ментально-речевых приспособительных средств. Главными остаются задачи, центральной глубинной проблемой которых являются все те же «голод, смерть и любовь». Правда, теперь это часто начинает камуфлироваться тем, что дискурсивная составляющая мышления, определяющая новый уровень осознания, одинаково констатирует как проблемы непосредственного жизнеобеспечения, так и вспомогательные решения. И вопрос их ценностной иерархиизации решается на уровне дискурсивной констатации при отсутствии поначалу иных критериев отбора, кроме механизмов отбора естественного, а также промежуточного отбора  решений в рамках коллективного ритуала.

Именно потребность дискурсивного речевого выражения и осмысления проблем, по-видимому, и приводит к более быстрому росту речевых средств, используемых людьми. Но при этом возникает дополнительная проблема выражения этими средствами упорядочения действительности. Мы уже обращали внимание на то, что собственно речь не отражает своей формой подобной упорядоченности  непосредственно, а является промежуточным звеном регулирования коллективного взаимодействия по отношению к действительности. На исследуемом нами уровне речь становится и достаточно стабильным хранителем подобной информации, которую можно извлечь из речи дешифровкой ее смысла, что и происходит, например, в учебном процессе. При этом вскрывается не столько объективная упорядоченность действительности внешней субъектам деятельности, как это, как им кажется, выступает для их осознания, а вся совокупность отношений, складывающихся между субъектами деятельности, соотносящимися с действительностью на всех уровнях своего бытия физического, биологического, психологического и уровня речевого сознания. Открытым для субъекта остается только уровень дискурсивного осмысления, являющийся передовым для исследуемого нами времени. Остальные же уровни оказываются за пределами непосредственного осознания и могут быть включены в область, которую Кант в рамках своей концепции называл трансцендентальной, с тем отличием, что, как было показано, эти механизмы не являются вполне априорными. Так уже уровень мышления мезолита осмысляет в рамках своих возможностей такую форму этой области как ритуал, воплощая это в изображении танцующих тел, а в дальнейшем история сознания будет по мере развития сознания демонстрировать все более глубокое выявление собственных истоков и механизмов. Во-вторых, как это было показано, эти механизмы не вневременные, а развиваются по вполне объяснимым причинам, хотя сами объяснения могут быть и не бесспорны.

Но что, собственно говоря, способно выявить мышление людей в этот период, начинающийся, если судить по археологическим данным ~ 6 тыс. лет тому назад сначала на небольшой территории в междуречье Тигра и Евфрата, затем ~5200 лет тому назад в долине реки Нил, а затем ~5 тыс. лет тому назад в долине реки Инд. Все остальные известные нам цивилизации возникали позже, когда цивилизация Междуречья уже перешла на новую стадию развития после 2400 г. до н. э. Поэтому влияние на вновь возникающие цивилизации могло осуществляться не только со стороны носителей более низкого, примерно равного или немного опережающего, но того же по уровню ментального опыта, но и идеями, опытом, знаниями и т. д., лежащими выше уровнем, что запутывает картину происходивших там процессов. Можно сказать, что указанная причина, локальные отличия культур, хронологический разрыв между сопоставляемыми культурами и общая неразбериха в критериях оценки, - всё это скрывает, что такие внешне непохожие культуры, как Египет Древнего царства с его пирамидами, фараонами, обожествлением кошек и проч., и североамериканские индейцы с их вигвамами, трубкой мира и вождями в перьях, - это сходные в ментальном отношении периоды с точки зрения уровня развития сознания и эвристики решения задач.

Археологические свидетельства, заставляющие предполагать, что мы имеем дело с культурой энеолитического типа, это в первую очередь результаты деятельности, требующие консолидации огромного количества людей, явно превышающего разумную численность даже очень большой группы, связанной непосредственными родственными отношениями. К таким объектам деятельности относятся, например, ирригационные сооружения. Строительство подобных сооружений предполагает, во-первых, усмотрение связи между поливом и урожаем, тогда как заселение пойм происходило скорее стихийно, поскольку они позволяли кормиться там. Во-вторых, рытье каналов примитивной землеройной техникой предполагает наличие внешней по отношению к группам силы, и этой силой может быть наличие власти, внешней к внутригрупповым отношениям и интересам, заставляющей группы участвовать в общем деле. На наличие иной социальной организации указывает и наличие храмовых построек, древнейшей из которых считается самый ранний храм в Эреду, указывающих на наличие общих культов и, опосредованно, и на наличие властных отношений. Вполне возможно, что локальное историческое событие, которое было закреплено строительством храма в Эреду, ставшего по более поздним свидетельствам важнейшим культовым центром Междуречья, привело к началу отсчёта времени от этого события. Этот прецедент, по-видимому, привёл к первому регулярному летоисчислению, с которым и познакомились иудеи во время второго вавилонского плена, и дата от сотворения мира, воспроизводимая в Ветхом Завете, это, скорее всего дата, от которой можно вести отсчёт истории цивилизации, истории нового типа сознания, тем более что эта дата примерно совпадает с данными, полученными другим путём и устоявшимися в исторической науке. Появление же летоисчисления ведёт к появлению того, что уже в полной мере можно назвать историей, становящейся важнейшей составляющей ориентировки нового типа мышления, решающего приспособительные задачи разросшегося коллектива.

 

 

 

Появление стабильных отношений власти.

Мы уже разбирали причины, по которым могли бы возникать отношения временного социального господства, реорганизующие систему приспособительной деятельности людей. Но появление стабильного отношения господства связано, по-видимому, с дополнительными причинами. Та возможность анализа деятельности, которую предполагает новый уровень генерализации за счет дискурсивного закрепления результатов осмысления, позволяет выявить продуктивность разделения труда. Вспомним, что половозрастное разделение труда существует с верхнего палеолита, а технологическое межплеменное, по крайней мере, с неолита, хотя, видимо, и в мезолите геоклиматические условия влияли на особенности деятельности и рацион групп, а обмен, как мы помним, существовал и в верхнем палеолите. Но и в неолите каждый член группы владел всем необходимым арсеналом производственных навыков, используемых по мере необходимости.

Технологическое разделение труда пусть и нестабильное поначалу,  делавшее индивида относительно независимым в непосредственном производственном процессе, где он владел не только навыками, но и являлся носителем дискурсивного осмысления этого процесса, вело к интенсификации обмена, а в последствии по мере профессионализации и к созданию продуктов ради обмена. Нестабильность и неэквивалентность обмена уже не компенсируются полностью кровнородственными отношениями, раз уж индивид решил выделиться, и ведет одновременно с углублением разделения труда и к имущественному неравенству и расслоению общества в этом отношении. Это в свою очередь ведет к нарастанию внутригрупповой напряженности, и поскольку процесс разделения труда необратим в связи с его экономическими достоинствами, имущественное неравенство ведет, несмотря на все старания власти, храма и сообщества, к появлению перманентного конфликта, связанного с самоосознанием личных потребностей. Проявляющийся в столкновениях различной интенсивности конфликт становится присущим обществу видом деятельности, сопровождающей взаимоотношения людей и, как в любой деятельности, процессы групповой динамики приводят к появлению лидера, необходимость которого вызывается постоянным напряжением из-за групповой нестабильности.

Власть, таким образом, суть не что иное, как лидирование на почве объективных внутригрупповых конфликтов общества на определённом уровне его развития. В этом смысле можно сказать, что власть паразитирует на нашей неспособности согласовать свои личные интересы и общественные, на нашем неразумии. Власть может быть органичной и необходимой для поддержания социальной инфраструктуры, когда мы сводим степень своего неразумия до минимума. Власть может сама искусственно провоцировать конфликт, и это хорошо известно из истории обществ, ради своего самосохранения, но и это ей удается сделать по неразумию подвластных и всегда ненадолго, так как рано или поздно это подрывает жизнеспособность общества. В худших своих проявлениях, да простят меня, хочется дать определение власти, как изобретению дураков для сдерживания собственной глупости. Но именно наличие власти при всех превратностях истории обществ и претензиях к этому феномену вело к стабилизации общественных отношений и развитию человечества. Тогда как даже временное отсутствие власти в новых ментальных условиях вело к катастрофам, разобщению, стремительному нарастанию преступности, гражданской войне и отбрасывало общество экономически к последней грани выживания.

Положительная роль власти в разрешении конфликтов оказывается так или иначе замеченной и закрепляется самой властью силовыми средствами, ритуально и экономически. Ритуал реорганизуется. Строятся сооружения для исполнения культов новой общности. Руководство новой общностью и силовое подавление конфликтов требует помощников, что изменяет быт лидера, и это отражается на особенностях его жилья и утвари. Выделенность лидера при жизни отмечается не без помощи его окружения, и после смерти в особенностях захоронения, что выявляется при этнографических и археологических исследованиях.

Наличие власти позволяет консолидировать огромные массы населения для выполнения осмысленных для этого уровня мышления задач. Мы уже упоминали ирригацию, но в этот период ведется и градостроительство, позволяющее повысить безопасность и обороноспособность групп от нашествий подобных же групп и испытывающих экономическое давление неолитических племен. Строятся все более грандиозные культовые сооружения, символизирующие мощь объединенного властью населения. Такие как зиккураты Междуречья и, видимо, не без их внешнего влияния, но для других функций предназначенные пирамиды Древнего царства Египта. Эволюция зиккуратов может быть прослежена по истории культового зодчества Междуречья, пирамиды же по своему внешнему виду никак не могут быть объяснены как результат эволюции более ранних гробниц-мастаб. Сооружения из огромных каменных глыб: менгиры, дольмены и кромлехи создаются культурами  энеолита в других регионах земли. К этому периоду развития, называемому часто раннегосударственным, относят и курганные захоронения. Избыточный продукт или его недостача ведут к появлению войн, которые частично являются результатом необходимости занять население и реализовать его дополнительные возможности.

Одновременно с появлением власти и других ее атрибутов и акциденций этот период характеризуется и переходом к патронимии. Занявшие определенную с верхнего палеолита ритуально закрепленную социальную нишу женщины и дети в период катастроф фактор явно не стабилизирующий внутригрупповые отношения и не укрепляющий обороноспособности группы. Сомнительный комфорт, господство у очага и возможность наживать болезни из-за гиподинамии оказались дороже свободы, неразумное пользование которой в моменты, требующие максимальной самодисциплины и концентрации усилий группы, видимо было подавлено жизнеспособными группами. Во время войн между шумерскими городами Междуречья победители уничтожали мужскую часть взрослого населения, а женщины добровольно вместе со скарбом и потомством отправлялись к новым кормильцам. Культовый эпос Междуречья сохранил в преданиях о Думузи воспоминания о страстях разгневанной женщины, представленной там богиней Инанной, пострадавшей в результате собственной неудачной прихоти и насылающей своих родственников на возлюбленного, чтобы его убить. Отголоски подобных, можно сказать, архетипических страстей не трудно обнаружить и сейчас. Во всяком случае, иерархиизации подвергаются и семейные отношения, создавая прецедент неполноправного членства. Постепенно это неполноправное членство распространяется и на других людей, попадающих в экономическую зависимость, создавая ранние формы патриархального рабства.

 

Особенности культуры.

В этот же период возникает обработка металлов, а затем и металлургия. Охрой, окислами железа пользовались еще питекантропы, знавшие, кстати, и огонь. Но технологическую цепочку, исторически начавшуюся с конечных процедур ковки мягких цветных металлов, а завершившуюся получением губчатого железа из руды, сумели выстроить только в этот период. Технология этого периода еще связана с рудиментами предшествующих представлений. Так, опыление финиковой пальмы шумерами, по всему, сопровождалось оргаистическими культами плодородия. Подобные обряды существовали и в других культурах.

Хозяйственные нужды, ведение учета в общественных закромах, обмен, перемер земельных участков после разливов и деления семей - все это заставляет искать убедительные наглядные критерии и доводы для этих процедур. Закон сохранения массы осмыслен и сформулирован в чуть более позднем тексте древнеегипетской «Книги мертвых», в которой душа умершего перед лицом бога Озириса в числе прочего клянется: «Я не подменял гирю»,- но сами процедуры сопоставления веса, количества, размера становятся постоянными, вырастая из ритуально определенных сопоставлений в пределах мышления предыдущего периода. Частая процедура пересчета приводит к автоматизации навыка сопоставления добавляемых количеств сначала с небольшими совокупностями, а затем, по мере овладения, и к появлению наименований для количества и экстраполяции навыка сложения на множества большей мощности. Вычитание, по-видимому, производится методом подбора необходимого слагаемого к разности или вычитающему, чтобы получить вычитаемое. Во всяком случае, более поздние тексты следующего  периода сознания демонстрируют математические операции, которые невозможно ни изобрести, ни усвоить без автоматизированного ментального навыка сложения. К этому времени, по-видимому, относится и практически необходимое умение делить единицу на равные доли; операции с долями также обнаруживаются в чуть более поздних текстах. Дискурсивно осмысляются свойства прямого угла, без чего невозможно размежевание участков. Изображение египетского треугольника со сторонами 3, 4, 5 встречается и на неолитических орнаментах, использовавших ритуальнозначимые симметрию и расчет.                  

Мы не задаемся здесь вопросом о природе счетности действительности, о природе пространственной упорядоченности и тому подобном, так как по этому поводу в литературе сказано уже более того, что возможно осмыслить, и это является достаточно важным признаком, что осмысление зашло в тупик. Уже Хайдеггер, столкнувшийся с этим, высказал предположение, что природу математической области мы не поймем без анализа истории формирования математических представлений, процесс становления и эволюции которых мы и реконструируем в меру владения наличным историко-культурным материалом. Наши рассуждения могут оказаться и подспорьем при анализе онтогенетического формирования математических навыков и представлений, особенности анализа которого обусловлены тем, что ребенок овладевает современным уровнем знаний и навыков. И часть навыков может быть не сформирована осмысленно, а практически выдрессирована, что может быть и приемлемо для ограниченного использования этих навыков в жизни, но не пригодно для творческого решения задач и обсуждения проблемы специфики математической области.

С этим же периодом и типом ментальной деятельности связано изобретение средства более полноценной фиксации речи, чем узелки, изображения и предметные символы. Передача распоряжений, учет складируемого и долговые обязательства требовали фиксации подробностей. Подробности изображались. Затем они оказались стандартизованными в процессах деловой коммуникации. Количество идеографических знаков не соответствовало количеству единиц речи, так как древние системы записи использовали детерминативы, вспомогательные изображения, уточняющие смысл основных. Таким образом, складываются системы письменности, процесс усвоения которых ведет к их унификации и стилизации. Для того чтобы письменность могла возникнуть, необходимо, чтобы содержание речи и смысл ее лексических единиц был способен быть визуализированным, что с современной речью сделать невозможно. Для примера можно предложить желающим изобразить содержание этого абзаца. Хотя кое-что визуализировать удастся, так как наша речь, как и наше мышление, не утрачивают своих предыдущих приспособительных составляющих, усваиваемых в онтогенезе, что обеспечивает преемственность культуры и сохраняет ее значимые моменты для последующей передачи.

Что касается содержания древнейших письменных текстов, то это тексты хозяйственной значимости. Содержание несколько более поздних «Текстов пирамид» или плиты фараона Нармера, которую текстом можно назвать только условно, фактически является констатацией хозяйственно-политической деятельности государя: кого победил, кого подчинил, сколько взял, чем владел, что построил и т. д. Культовые и квазикультовые тексты в это время в записи, по-видимому, не нуждались, передаваясь в процессе обучения самой деятельности, и к тому же их запись, по-видимому, была и невозможна ограниченностью системы письма и эмоциональностью ситуаций употребления. Появление письменности оказывает влияние и на упорядочение самой речи, создавая условия для ее последующего осмысления как объекта.

Единство содержания текстов в этот период обусловлено ситуацией коммуникативного акта, вызывающей необходимость порождения текста в зависимости от того, передача ли это информационного сообщения, речевая составляющая целенаправленного действия, или это ситуация, связанная с эмоциональными факторами, что накладывает отпечаток на стилистику текста. Появляются жанры неделовых, фиксируемых устной традицией текстов, функционирующих в микроритуалах общения, воспитания, лечения и т. п. Таких жанров, как эпическое предание, эволюционирующее из сказительства, поучение, эволюционирующее из прикладного назидания, тексты типа заклинания, эволюционирующие из обмирщаемого ритуала, такие как колыбельные, лечебные заклинания, обращения к богам и другие разновидности. Значимое единство в этих текстах достигается единством излагаемого события, представлением об адресате речевого воздействия или единством осмысленной цели действия. Наличие подобных текстов также демонстрирует изменение особенностей быта и мышления людей этого времени.

Разделение труда предъявило новые требования к усвоению профессиональных навыков в усложнившихся областях деятельности, таких как земледелие, строительные работы, металлургия, письмо, счет и т.д., включая культ и его вспомогательные виды деятельности. Те навыки, которые могут быть переданы для усвоения, передаются как сопровождаемый речью наглядный прием. Именно поэтому с таким трудом передаются навыки поэтического мастерства. В изобразительном искусстве такой способ передачи и освоения приводит к стандартизации и формализации приёмов изображения, что воспринимается исследователями как канон. Умению добиваться действенности результата художественной деятельности научить, по-видимому, вообще нельзя, так как она включает, во-первых, неутилитарную заинтересованность автора быть включенным своими внутренними проблемами в проблемы коллективного бытия людей. Во-вторых, это связано с умением овладевать материалом в процессе его оформления. В-третьих, с желанием авторов тратить усилия на вживание в этот вид деятельности. В-четвертых, учить этому трудно потому, что и сам результат художественной деятельности и его оценки неоднозначны не только по субъективным или локально-культурным причинам, но и потому, что и порождение результата, и его оценка осуществляются с позиций определенного уровня сознания.

Изменения в новый период затрагивают и самосознание индивида. Человек теперь включен уже в более широкую общность людей, объединенных отношениями власти и подчинения ей, людей опосредующих эти отношения идеологией. При сохранении и прежних представлений, связанных с опытом детских впечатлений и последующих непосредственных контактов. Описание человека в литературе представляет собой описание его внешних поступков, в том числе и речевых, внешних воспринимаемых качеств, упоминается о наличии сновидений. Появляются овнешненные социально-значимые характеристики, такие как опытность, храбрость, доблесть, причастность к власти, принадлежность роду и т. п.

Ориентировка человека в дискурсивно определенных знаниях и рассматриваемой с их помощью действительности создает условия для неявных ментальных процедур сличения в отношении интериоризированного дискурсивного и не дискурсивного опыта взаимоотношений с реальностью. А также и для формирования не только реакции, но впоследствии и вербальных характеристик совпадения или несовпадения результатов этого сличения. Таких как согласие-несогласие, правда-неправда, истина-ложь. Подобные термины можно обнаружить, по крайней мере, в поздних текстах этого этапа сознания, например в Ригведе. Возникают вербальные значения эти, по-видимому, уже на самых ранних этапах в процессе разрешения межгрупповых конфликтов. Но сам процесс решения задач на этом уровне, по-видимому, пока ещё не дискурсивен, а внутренний дискурсивный план только вовлекается в процесс решения как важная генерализующая его составляющая.

 

Рефлектирующее сознание. Государство.

Общество в эпоху традиционной рефлексии.

Но на следующем этапе развития дискурсивный план начинает вовлекаться опосредованно в процесс решения задач как самостоятельный объект исследования и воздействия на него. Это происходит вследствие того, что интерпретация содержания идеологических речевых установок носителями развитого дискурсивного сознания не может быть однозначной у членов группы, различающихся своими интересами в связи с их различным местом во властных, экономических и культовых отношениях. Социальная стратификация создает не только напряженность в обществе, ведущую к разладу, гражданским войнам и распаду государств, но и к открытой речевой полемике, затрагивающей не только проблемы утилитарного интереса, но и всю, охваченную речью сферу общественной жизни в меру ее осмысления.

Эта полемика знаменует собой начало нового этапа сознания ориентированного по своему происхождению на дискурсивно осмысленную традицию. Эту форму сознания можно также охарактеризовать как рефлектирующую в отношении дискурсивно определенных внешнего речевого и внутреннего плана мышления. А это ведет, во-первых, к более подробному и адекватному осмыслению открытых исследованию проблем. И, во-вторых, в связи с этим и к несколько более быстрому поиску и смене генерализирующих дискурсивных понятий, усваиваемых новыми поколениями, что не происходит беспроблемно, так как поиск новых генерализаций идет практически вслепую, и только преемственность традиционных средств приспособления у основной массы населения, своеобразный здоровый консерватизм, спасает эту массу, тормозя, правда, при этом процесс ее саморазвития и приводя часто к уничтожению наиболее радикальных ее представителей.

Выход на новый этап генерализации в первую очередь сказывается на осмыслении культа и его места в жизни общества. Характерно заявление из «Речений Ипусера» конца первого меж династического периода Египта с требованием восстановить власть и общегосударственный культ ради прекращения перечисленных в тексте бедствий и восстановления общественного порядка /16,49/. Но восстановленный культ уже отличается от нерефлектированного культа предшествующей стадии. Об этом говорит хотя бы изменение архитектурных декораций ритуального спектакля. На смену пирамидам и сфинксам Древнего царства приходит величественный и таинственный лес колонн храмов Среднего царства. Несомненно, реконструируются и при этом переосмысливаются и сами ритуальные действия и их вербальная составляющая. Нечто подобное, по-видимому, чуть ранее, около 2400 г. до н. э. происходит в Аккаде, новом государственном образовании Междуречья.

Осознанная боязнь утраты приспособительной и консолидирующей традиции объясняет происходящие повсеместно в этот период сбор, запись, обработку и канонизацию бытового фольклора и текстов культового характера. Идет настойчивый и последовательный в меру ограниченных возможностей поиск упорядочения в себе, в речи и ее содержании, в обществе и всей остальной охваченной речевым осмыслением действительности ради решения основных и вспомогательных задач, волнующих человека на фоне рутинной, иногда сотрясаемой конфликтами жизни основной массы населения. Дискурсивное сознание своими средствами решения задач позволяет человеку определить свое место в экологической нише сообщества. Рефлексия, если она адекватна, позволяет это устройство общественной деятельности пытаться усовершенствовать в меру своего понимания, ограниченного не только наличным знанием, но и его характером, привязкой к знаемой или воспринимаемой реальности. А это значительно ограничивает как возможности поиска решения, так и способ фиксации найденных решений, так как в ином случае они не смогут быть поняты окружающими.

Реорганизации подвергается и власть. Она тоже оказывается не только осознанной в своей необходимости, но и институализирутся. Кроме подсистемы управления, куда на службу нанимаются за определенную форму оплаты или поначалу кормления чиновники, появляется судебная деятельность, которая через некоторое время вызывает к жизни законодательство, систематизирующее представления сообщества об особенно важных нормах общественной жизни некультового характера. Появляется перечень обязанностей сановников и дворцовый протокол /16,74-78/, дипломатические договоры и обмен посольствами между Египтом и хеттами /16,79-83/, отчет и распоряжение о мобилизации войск ассирийским военачальником /16,183-184/. Полицейские функции в зависимости от масштабов выполняют местные власти или войска. Общество в таком государстве социально расслаивается, и это расслоение фиксируется и речью, и системой социальных символов, и неявно в законодательстве. Древнейшим из известных нам законодательств являются законы Ур-Намму 21 в. до н. э. /16,146-148/. Законы Хаммурапи, датируемые 17 в. до н. э., представляют собой уже систематизацию существующих тогда законодательств различных территорий, объединенных в единое государство.

На еще более поздних этапах развития рефлексии возникают попытки сознательно реорганизовать как культ, так и, по крайней мере, внешние атрибуты власти. Одна из этих попыток, несомненно, не зависит от идеологии более высокого уровня. Это попытка Эхнатона. Другие попытки, если не считать не столь ярких и просто плохо известных нам реформ в Междуречье, не совсем стерильны в этом отношении, по крайней мере, попытки Платона и Цинь Ши-Хуана. Что касается Заратустры, то оценка его деятельности зависит от дат его реальной жизни, в отношении которой у историков нет общего мнения.

 

Особенности осмысления в период традиционной рефлексии.

Необходимость поиска решения в рамках полемики, когда убедительность обосновывается не буквальным рассмотрением проблемы, а способностью апеллировать к значимым утверждениям, нейтрализующим оппонентов и  располагающих к себе аудиторию, ведет к изменению эвристики, надстраивающейся над предшествующими приемами поиска решения. Такой эвристикой становится систематизация, предполагающая просмотр, перебор, выделение, сопоставление, а затем иерархиизацию или иные способы упорядочения дискурсивно определенного материала, что и ведет к новому уровню генерализации, компактному представлению дискурсивно определенного материала, своеобразному обобщению его, закрепляемому речевыми, символическими, графическими или иными средствами. Систематизация в каком-то смысле также является своеобразным усмотрением решения, но применяемого не к дискурсивно оформленной реальности, к которой всегда можно вернуться, а к дискурсивному оформлению реальности, с которым и проводятся перечисленные процедуры.

Логические приемы рассуждения для подобной эвристики, собственно говоря, не нужны, кроме, может быть, похожих на логические приемы процедур сопоставления и перебора. Но и они обеспечены приемами предшествующих уровней решения задач. Причем апелляция всегда производится к опыту взаимоотношений со зримой дискурсивно оформленной реальностью. Таким образом, говорить о появлении логики в этот период не имеет смысла. Наличие чего-либо похожего на логические учения в до буддийских текстах не обнаруживается за исключением одного из важнейших терминов логики - «истина», о чем мы уже говорили ранее. Во всяком случае, переводчики используют этот термин или его более адекватно выражающие суть аналоги в переводах текстов этого периода /3, 39/. Зато в отличие от логики, искусство спора имеет почву для развития, и наличие этого искусства упоминается в текстах /3,120/.

Установка на дискурсивное оформление материала опыта несколько ослабляет зависимость процесса поиска решения от проблем непосредственно воспринимаемой действительности. Появляется интерес к тому, как устроены речь, художественные произведения, государство, культ, природа, человек. Сначала рассмотрению подвергается знание, накопленное до появления рефлексии. Затем следующими поколениями исследуется то знание, которое они знают как данность. Поздние рефлектирующие культуры как данность начинают рассматривать идеи, занесенные к ним извне из культур, обладающих в лице своих представителей еще более высоким уровнем менталитета. Осмыслить в полной меру подобные новые идеи рефлектирующие традиционные культуры не могут. Так это происходило в древней Греции и древнем Китае в после буддийский период по мере проникновения к ним отдельных идей, развивавшихся постепенно в самой Индии и попадающих в Грецию и Китай на все более и более подготовленный уровень обсуждения, хотя и ограниченный возможностями рефлектирующего сознания.

 

Возникновение философской рефлексии как способа консолидации несопоставимых идеологических установок различных культур.

Сопоставление различных древних культур рефлектирующего типа позволяет не только утвердиться во мнении, что эти культуры в своем развитии проходили определенные этапы своего ментального развития, но и попытаться выделить особенности поиска решений на каждом этапе. По крайней мере, это можно сделать в области так называемой «мудрости», которая более гибко, чем связанный с воспроизведением стандартных действий культ, реагирует на изменение способа поиска и принятия убедительного для исследователя и окружающих дискурсивного решения. Наличие такого интеллектуального явления, подвергавшего дискурсивному рассмотрению современную идеологию, можно обнаружить и в Междуречье, и в древнем Египте, вспомнить хотя бы «Песнь арфиста», «Спор разочарованного со своей душой» или «Вавилонскую теодицею».

Несколько большее количество подобных текстов, но также связанных с некоторой хронологической неопределенностью, выявляется в Древней Индии. Арийские племена, попавшие на ее территорию, застали там развитую цивилизацию в момент упадка, по-видимому, связанного со сменой раннегосударственного образования новыми еще не выявившими себя способами консолидации общества, тогда как сами арийские племена, скорее всего, представляли собой форму родоплеменного раннегосударственного союза. Арийские племена попали в совершенно незнакомые геоклиматические условия и были вынуждены перенимать приемы приспособительной деятельности и сведения об особенностях среды проживания у автохтонного населения при том, что политическое господство понуждало их и к укреплению господства своих культов. Не случайно, по-видимому, Атхарваведа, наиболее адекватно, по мнению исследователей выражающая представления покоренного населения, была канонизирована последней.

Застав совокупность приспособительных приемов и представлений готовыми, арийское предание осмыслило и зафиксировало это как предсуществующую, вневременную, а затем и абсолютную основу своего существования, задав тем самым определенное направление и границы, в которых начала развиваться древнеиндийская рефлексия. Это привело ее как к неуважению к идее хронологии, так и к впоследствии развивающейся из осмысления хронологии и опирающейся на нее идее историзма. На самом деле практические нужды все же заставляли их пользоваться измерением темпоральных параметров, и даже в самой систематизации мудрости индийская традиция сохранила сведения, что араньяки и брахманы следовали за ведами, но предшествовали упанишадам, и что сами упанишады конкретно делятся на ранние и поздние. Интересные результаты дает сличение этих блоков текстов с хронологически более точно выверенными произведениями, созданными в древней Греции и Китае соответствующего периода развития, оказавшегося между текстами раннегосударственного периода и периодом явного проникновения на эту территорию идеологии мировых религий.

Сразу следует оговорить, что с хронологией древнего Китая дело обстоит чуть лучше. Но уничтожение всех книг, кроме книг по медицине, земледелию, военному искусству и гадательных, в царствование Цинь Ши-Хуана, а затем восстановление их по памяти при его преемнике, усложняют картину. В отношении текстов Ветхого Завета достоверно известно, что он неоднократно редактировался в угоду тем или иным политическим веяниям, существовавшим в период его компоновки /2,541-547/. То же самое, по-видимому, происходило и с Авестой, с хронологией которой дела пока обстоят почти никак /2, 491-493/.

 

Локальные особенности ранней философской рефлексии.

Особенности индийской, греческой и китайской рефлексии отличаются еще и тем, что, во-первых, эта рефлексия возникла не в ситуации, когда человечество еще ничего подобного не знало, как это было в Междуречье и отчасти с небольшим отставанием в Египте. Поэтому идеи относительно более развитых культур могли к ним проникать. Во-вторых, у каждой из этих культур были кроме локальных отличий свои особенности ассимиляции более развитых идей. Индийская рефлексия развивается после долгой ассимиляции более развитой культуры дравидийской цивилизации Инда, имевшей тесные контакты с Междуречьем. И диалог, и полемика арийской и дравидийской культур продолжались в течение всего периода развития индийской рефлексии. Греков, расселившихся, где только не удастся, извне окружали древнейшие культуры Ближнего Востока, откуда и поступала информация через вторые руки обоюдных военных и торговых экспедиций и через контакты с окружавшим их колонии населением. А затем и насколько удастся непосредственно через отправлявшихся за мудростью великих греческих мыслителей. Китай же был окружен народностями, находящимися по свидетельству древнекитайских источников в состоянии варварства по отношению к инфраструктуре и менталитету китайского сообщества, и китайская рефлексия, возникшая практически одновременно с буддизмом, подпитывалась опосредованно именно им.

Что касается иных культур, оставивших нам литературное наследие, то персидское общество также значительно отставало от захваченного ими впоследствии Междуречья, но произошло это позже, чем появление ариев в Индии. Древнееврейское сообщество неоднократно завоевывалось и пленялось. В любом случае приходится исходить из исторического свидетельства, что только в трех культурах рефлексия оформилась в феномен философствования. А остальные культуры, либо не втянутые в интенсивный диалог, как архаичные Междуречье и Египет, не дали такого специфичного явления, либо, как более молодые культуры, втянутые в диалог, уже оказались под превосходящим влиянием аргументации культур философствующих, что происходит и по настоящее время. Завоевание Американского континента конквистадорами лишило нас последнего шанса получить еще какой-либо вариант самобытного самостоятельного философствования и заставляет лишь выявлять локальные особенности рефлексии различных культур. Но и имеющиеся три философские культуры настолько специфичны, что поиск аналогий между ними до сих пор в лучшем случае демонстрировал редкие внешние совпадения, заимствования, преемственность и зависимость там, где их удавалось обнаружить. Мы же попытаемся сопоставить их по общности использования средств на каждом из этапов развития мышления, менявших в этих культурах хронологически друг друга, создавая общие особенности философствования на каждом из этих этапов.

 

 

 

Медитирующая рефлексия.

На первом из трех больших этапов рефлексии в отношении дискурсивно оформленных проблем господствуют попытки дать вразумительный для окружающих ответ за счет вчувствования, уравновешивания и воспроизведения имеющегося материала и объяснений, частично восполняя лакуны из иных источников, частично досочиняя связующий материал полностью или по аналогии. Это период Араняк и Брахман в Индии, аутентичных текстов Конфуция, Лао-Цзы и Мо-ди в Китае. Это огромный пласт творчества от Гесиода по Анаксимандра, Анаксимена и Пифагора включительно в древней Греции.

Эмоциональная, образная и интеллектуальная насыщенность построений этих и последующих авторов заставляет определенную группу исследователей предполагать, что авторы этого периода использовали какую-то несохранившуюся традицию, в которой они черпали как из источника свое вдохновение. Но никакой иной традиции, кроме дискурсивной и еще более ранних форм мышления и культуры, по тем достоверным свидетельствам, которые мы имеем, не было. И предположение о наличии такой традиции неявно приводит только к гипостазированию ее в совершенно неадекватный материал без всякой возможности перепроверки и контроля. Если эту позицию проводить сколько-нибудь последовательно, мы получим концепции любой степени абсурдности. Например, предположим, что если не амебы, то динозавры уж точно философствовали. То, что мы предполагаем в более древних периодах, на самом деле является продуктом творческих усилий авторов периода исследуемого. Особенно осторожно следует препарировать результаты древнекитайской рефлексии, так как источник ее особенной эмоциональности с самого начала лежит вообще за пределами того, что может самостоятельно создать рефлексия, ориентированная на традицию.

Посмотрим, какие типичные приемы использует начальная форма рефлексии. Во-первых, это иерархиизация иногда достаточно отвлеченного материала  культового предания, использующая принцип - кто кого или что породил. Этим приемом создается огромное количество цепочек в различных фрагментах ранней древнеиндийской мысли. Здесь же часто воспроизводятся в хронологической последовательности, видимо, реально имевшие место локально значимые события /3, 41/. Связанную порождением цепочку создает и Гесиод в своей «Теогонии», отталкиваясь от несистематических высказываний у Гомера. Аналоги этого приема можно найти и в других, в том числе и нефилософских культурах.

Второй прием во многом связан с первым и заключается в объяснении какого-либо феномена сочинением сюжета с любовной подоплекой, одна из сторон связи при этом имеет божественное происхождение. К таким сюжетам, например, относится предание о Пурурвасе и Урваши из Шатапатха-Брахманы /2,401-404/ или идентичное ему по приему объяснение в отношении созвездия Большой Медведицы у Гесиода /18,82 /. Различается здесь лишь материал обобщения. В индийском тексте идет речь об осмыслении деталей ритуала, видимо чужого, потому что, как об этом намекается в тексте, сообщаемое невозможно ни понять, ни даже просто перенять.

В-третьих, заметным приемом этого периода является связанная с идеей рождения идея перерождения, превращения, метаморфозы реалий, нарушения привычного, считающегося естественным хода событий ради выражения опыта, видимо, полученного участием в ритуале, опыта необыденного, корни, истоки, основание, причины которого непонятны. Подобные идеи можно найти, например. У Лао-Цзы или в конце того же предания о Пурурвасе и Урваши.

В-четвертых, это попытка вскрыть иной необыденный смысл с помощью подбора фонетически гомоморфных слов, например, фрагмент IV, 1,1,1 из Шатапатха-Брахманы, где слово «риши» (ведические мудрецы) сопоставляется с «риш» (рвать, ранить) и «ришта» (поврежденный, израненный). В этом же фрагменте идет речь о возникновении из не сущего (несуществующего), как и в более раннем гимне Ригведы Х, 29, что так характерно особенно для поздней индийской традиции, начиная с буддизма. Но в отличие от буддизма, говорить здесь о не сущем, как о субстанции, по-видимому, нельзя. Речь здесь идет скорее о том, что вещь или есть, или нет, если говорить о содержании этого места в гимне Ригведы («Связку сущего и не сущего отыскали, восприемля в сердце, прозорливые мудрецы»). И о том, что пока вещь не появилась, ее еще  нет, если говорить о содержании этого фрагмента Брахманы: «Поистине не сущим было в начале (всё) это. Поэтому и спрашивают: «Чем было это не сущее? Это не сущее было вначале риши»» /3,52/. Тут же в дальнейших фрагментах метафорическое описание процесса творчества, где вперемешку передаются как наблюдения за медитативным процессом, так и попытка описать механизмы порождения в природе.

Таким образом, мы видим, что если отвлечься от локальных особенностей культур и осмысляемого материала, то с точки зрения приемов генерализации знания они идентичны. И этот первый период рефлексии мы будем называть медитирующим по характерному общему для всех перечисленных приемов аморфному вчувствованию в материал осмысления, который генерализуется и упорядочивается за счет труднопроверяемой, но убедительной для современников аналогии с хорошо известными им представлениями о родственных связях, со значениями известных слов или самоощущениями участника ритуала или иного эмоционального неординарного события, пусть даже такого типичного для внешнего наблюдения, как эротическое влечение.

С другой стороны, этот период можно назвать метафоризирующим в связи с характером результата, который получается при решении такого типа задач. Так как результатом является в той или иной степени развернутая метафора, убедительная для способа усвоения доводов носителями речевого сознания, не владеющими иными средствами перепроверки, кроме внешнего завораживающего подобия известному, и лишь в редких случаях и чисто случайно ведущая к такому изменению плана дискурсивных понятий, которое позволяет лучше ориентироваться в упорядочении действительности, а не только встраиваться в нормативный аппарат культа. Как это происходило с носителями сознания дискурсивного, для которых символическая, замещающая сторона знака или образа существовала действенно, но ещё не была открыта для наблюдения.

 

Аналитическая рефлексия.

Не углубляясь пока более подробно в некоторые особенности процессов происходивших в области теоретизирования, можно сказать, что наличие подобных явлений без каких-либо критериев согласования их приводит к разбуханию количества концепций и их несогласованности, которую уже невозможно устранить вчувствованием в сопоставляемые подходы. Это приводит к систематическому пересмотру результатов рефлексии, включающей в оборот и обсуждение проблем обыденной сферы, подвергаемой речевому осмыслению имеющимися приемами. Появление этого систематического пересмотра и попытка внешнего упорядочения и согласования концепций, подвергаемых переинтерпретации, и определяет особенности рефлексии на следующем ее большом этапе, который мы условно назовем аналитическим.

Это период ранних Упанишад древней Индии, систематически исследующих смысл культовой основы, зафиксированной в действиях ритуала и текстах ведических гимнов. Для древнего Китая это следующий период, включающий учения Мен-цзы, Чжуан-цзы, поздний моизм и весь остальной “классический” этап развития древнекитайской философии, тогда как Хань Фей-цзы по стилистическим особенностям, связанным с новыми приемами, которые он использовал в процессе творческого мышления, уже, по-видимому, должен быть отнесен к следующему ментальному этапу, несмотря на то, что он был младшим современником Сюнь-цзы, мышление которого формировалось в иной исторической и эмоциональной обстановке. В древней Греции этот перид формировался от Парменида и Гераклита до Демокрита, Сократа и Архита Тарентского, включённого в этот период по характеру стилистики ментальных приемов приписываемых ему работ.

Так как перебор, отсев и творческое согласование происходит в различных культурах на различном материале, то совпадения в систематизации осмысленного материала на этом уровне даже там, где оно есть, не очень убедительно, так как не эти совпадения, а именно приемы осмысления в большей степени определяют эту стадию. Характерным для нее является также гносеологический оптимизм, вера в способность утрясти наличный материал и в огромную пользу от результатов этой утряски, так как некоторые положительные результаты достаточно демонстративны при решении задач внутриобщественной организации. Систематическое сопоставление концепций делает более выраженной ассоциативную аналогию, применявшуюся более аморфно и неявно на предыдущем этапе.

Посмотрим на пример подобной аналогии - фрагмент из Чхандогья-упанишады (III, 12, 2): “Гаятри (стихи Ригведы, посвященные богу солнца Савитару) - это земля, ибо все, что существует в этом мире, опирается на нее и не находится вне ее”. То есть так же, как все предметы опираются на землю, всё, что мы знаем о существующем – результат осмысления ведических стихов. Видеть в этом фрагменте нечто большее с логической точки зрения, например, неявную дедукцию, было бы натяжкой, игнорирующей реальные особенности ментального процесса, во-первых, и, во-вторых, не позволяющей понять генезис логических форм, происходящий лишь с появлением нового уровня генерализации, связанного с возникновением нетрадиционных мировых религий, исторически, в первую очередь, с буддизмом.

 

Скептическая рефлексия.

Постоянные попытки пересистематизации, провоцируемые как количественным ростом пересматриваемого знания, так и необходимостью отвечать оппонентам и ученикам, за несколько поколений приводит к такому его количественному росту в целом и накоплению дифференцированных учений, обладающих собственным внутренним порядком, не сочетаемым с внутренним порядком других учений, что никакое упорядочение знания имеющимися средствами пересистематизации оказывается невозможным.

В индийской традиции, которой неоткуда было взять решение этой задачи в рамках рефлексии, апеллирующей к воспринимаемому и знаемому, это на следующем этапе, в конце концов, привело к гносеологическому пессимизму, отчаянию и ощущению беспомощности при попытках средствами разума найти ответы на важнейшие мучившие человека проблемы, это привело к фиксации внимания на осознании бренности жизни человека, его беспомощности, смертности, подверженности болезням, напастям, страстям и т. д. Желающих подробностей можно отослать к фрагменту I, 3-4 из Майтри-Упанишады. Нечто подобное можно обнаружить и в древнеегипетском “Споре разочарованного со своей душой” и в последних таблицах эпоса о Гильгамеше. К сожалению, за неимением абсолютных датировок трудно оценить, в какой период рефлексии создавались эти тексты.

Но как видно из текстов этого периода, в том числе, и текстов других культур рост осознания нигде не выходит за рамки квазипредметного осмысления реальности, совершенствуется в этом все более и более, приводя к количественному росту знания подробностей о данной восприятию действительности без какой-либо возможности решать главные проблемы человеческого общежития и выйти из этого тупика имеющимися ментальными средствами.

Это рассмотрение проблем бытийности человека, учитывающее недостаточность приемов предшествующих стадий рефлексии, и является приемом последней третьей стадии рефлексии. Назовем этот прием скепсисом, что, собственно, переводится как рассмотрение. Этот этап в Греции и Китае развивается на несколько иной основе, чем в Индии, но также приводит к нарастанию подробностей, не позволяющих создать целостную картину действительности, а в греческой традиции, особенно к концу этого периода, и к осознанному опредмечиванию исследуемых реалий. В Греции этот период начинается с послесократических учений, а в Китае - с Хань Фэй-цзы и продолжается до открытого проникновения на эти территории учений мировых религий, после чего взаимодействие старого и нового учений протекает уже на основе непосредственных контактов и взаимодействия носителей, как, собственно, и в самой Индии после возникновения буддизма.

 

Дополнительная переодизация этапов развития рефлексии.

Анализ древнекитайской и, особенно, лучше изученной нами древнегреческой философии позволяет выделить и дополнительные подэтапы в отмеченных нами этапах развития рефлексии. Так в первый подэтап медитирующей рефлексии попадает Гесиод и авторы произведений, приписываемых великим эпическим персонажам древности. Второй подэтап будет олицетворён персонами Ферикида Сирского и Фалеса Милетского. Если присмотреться к произведениям этих подэтапов, то можно предположить, что в них в аморфной форме представлены в первом - наивная медитация, на втором – робкий медитирующий анализ накопленного материала. А затем происходит и предварительное итожащее медитирующее расмотрение, проведённое Анаксимандром, Анаксименом и Пифагором, асимиллировавшими в своих представлениях о беспредельном как таковом, или беспредельном и пределе оформленным рядом чисел, или представлением о не имеющем границ воздухе, буддийскую идею субстанциональной пустоты-шуньи.

На следующем аналитическом этапе также можно обнаружить некоторую закономерность. Слегка медитируют образами над анализируемым материалом Парменид и Гераклит. Невыносимым для современного читателя образом пытаются упорядочить имеющиеся знания о природе Эмпедокл и Анаксагор, действуют старшие софисты, приводящие в порядок приёмы полемики, накапливает пифагорейские тексты Филолай. На последнем подэтапе аналитической рефлексии систематизирующему рассмотрению подвергает учения своих предшественников Сократ, Архит, младшие софисты и Демокрит, захвативший своей долгой жизнью следующую эпоху, игнорировавший новые веяния в интеллектуальной среде и осмысляющий новые проблемы привычными для себя средствами.

На следующем этапе скептической рефлексии такие фигуры, как Платон и, как это ни покажется странным, Аристотель, пытаются каждый по-своему медитационным вчувствованием упорядочить насколько это возможно плохо поддающийся этому материал учений предшественников. Этот материал они уже воспринимают не просто как отдельные проблемы, а как целостные учения определенных людей и школ. Затем  Теофраст, Эпикур, Пиррон и ранние стоики подвергают таким образом рассматриваемый материал аналитическому отбору. Особенно это видно в работах Теофраста и стоиков. Теофраст в своих «Характерах» использует тщательно подобранный иллюстрированный материал, собранный им частично, видимо, в драматургии, а частично, вполне возможно, из сплетен своих сограждан. Стоики же провели огромную работу по выявлению терминов, характеризующих проявления внутреннего мира человека, таких как страх, забота и т.п. На последнем этапе, куда можно отнести позднюю Академию и среднюю Стою, а также начало оказавшейся под греческим влиянием римской философии в лице Цицерона, видна дробность проблем, их эклектическое перемешивание, малопродуктивные в массовом масштабе попытки догматического нормативного противостояния, последовательное опредмечивание, тотальный критицизм, жалобы, отсутствие цельности построений и т. п.

 

Эволюция системы письменности и обучения.

Эти ментальные приемы, эволюция которых проявлялась, видимо, и в истории более ранних сообществ на культовом, идеологическом или иным образом значимом материале, приводят к творческой реорганизации всего пласта культуры, находящегося под влиянием этих средств. Первое, на что хочется обратить внимание, эволюция системы письменности, которая происходит к началу периода рефлексии. Письменность древнейших культур утрачивает свою непосредственную образность, которая для писца и читателя связывала идеографический знак со смыслом записываемого. Значимые элементы письменности становятся стандартными знаками, символами, значками. Эти знаки связываются с записываемым и читаемым сохраняемой и передаваемой при обучении совокупностью правил, обобщающих накопленный опыт передачи речи записью.

Сами эти правила теперь могут быть обсуждаемы, как и сама речь. Это позволяет и совершенствовать правила записи, и рассматривать речь как объект, выявлять ее внешнюю форму, ее упорядоченность, что, в конце концов, приводит к появлению учений о речи, описывающих эту внешнюю упорядоченность, выявленную при сопоставлении значимо выделенных фрагментов. Наличие подобного учения Веды Вед упоминается в Чхандогья-упанишаде (VII, 1, 2). У древних греков исследования на более серьезной основе развиваются, по крайней мере, со старших софистов. Но уже в Междуречье и древнем Египте были сложены дошедшие до нас хвалебные поэтические произведения, посвященные письму, заставляющие предполагать серьезное отношение к этому делу  /2,102/,  /2,140/.

Но не только письменность, хотя и она тоже, и может быть даже в первую очередь, но и другие области профессиональной деятельности требуют систематического обучения, в целях и при содействии которого, в связи с особенностями процесса преподавания и усвоения, систематизируются предметы обучения. Именно эта генерализующая систематизация и приводит к представлению о системных отношениях в природе явлений и в наших знаниях об этой природе. Действительно, и природа, и знания, как они начинают выступать для людей, демонстрируют некоторую упорядоченность, без которой природа не обладала бы хоть какой-либо устойчивостью, а знания не способны бы были служить инструментом генерализации. Но система наших знаний, по-видимому, является лишь средством временного и даже долговременного, в зависимости от качества, обобщения генерализуемого материала с целью его хранения и передачи в процессе обучения, и системность отношений в знании и действительности, как она оформлена в знании, не должна заслонять собой реальную приспособительную деятельность, которая и имеет непосредственное отношение с каким-то образом упорядоченной действительностью.

 

Систематизация математических процедур и технологического опыта.

Именно в этот период систематизации подвергается и оперирование математическими процедурами. Очень важно понять, не какие математические операции появляются в этот период, но, собственно, как ими пользуются. Например, появляется операция умножения. Но, сказав только это - это почти ничего не сказать, дезориентировав читателя, который это сведение проинтерпретирует, опираясь на свой опыт пользования процедурой. Реальная операция умножения в этот период представляет собой многократное удвоений одного из сомножителей, что фактически сводится к сложению этого сомножителя с самим собой, а затем с собою складываются суммы. Затем второй сомножитель представляется как сумма степеней числа 2, например, 11 = 8(т.е. 2³) + 2(т.е. 2¹) + 1(т.е. 2⁰), что также можно представить как результат использования операции сложения. Если мы умножаем 7 на 11, то вся процедура в современной записи будет выглядеть так:

7 х 2¹ = 7 х 2 = 7 + 7 = 14,

7 х 2² = 14 х 2 = 14 + 14 = 28,

7 х 2³ = 28 х 2 = 28 + 28 = 56.

Затем производится выборка и суммирование, что в современной записи можно выразить так:  7 х 11 = 7 х 2³ + 7 х 2¹ + 7 х 2⁰ = 56 + 14 +7 = 77. Процедура умножения на этом уровне является систематическим упорядочением, но не свойств числового ряда, как можно было бы подумать, опираясь на современный опыт, предполагающий и представление о дедукции. Она опирается на систематический опыт владения операцией суммирования, которая экстраполируется для применения на иерархиизированной сложной процедуре с помощью подкрепленного опытом убеждения о действенности ассоциативной аналогии в отношении проверенных приемов.

Естественно, что для такой головоломной процедуры придумать обратную технически связанную с умножением операцию невозможно, и деление в сложных случаях проводилось с помощью таблиц, что заодно позволяло проводить некоторые операции с дробями. В целом поле арифметической деятельности составляли процедуры, в которых использовался навык оперирования более низкого порядка, и систематизация ограничивалась фиксацией вновь изобретенных приемов и некоторых вытекающих из этих приемов следствий.

Практически к тем же выводам можно прийти, анализируя процессы, которые привели в некоторых регионах, в частности в Междуречье, к появлению позиционной системы записи числа. Правда, не знавшей нуля, что характеризует особенности рефлексии, ориентированной на предметную реальность, мышления, которое может рассуждать, что чего-то нет, например, было, но украли, но не способного изобрести знак для обозначения отсутствия и включить это понятие в систему математических рассуждений. Но в это время уже решаются некоторые уравнения с конкретными коэффициентами, вычисляются объемы сложных тел, выделяются поддающиеся сопоставлению свойства некоторых фигур. Сопоставительная и систематизирующая деятельность приводит к созданию учебных задач, уже не связанных с нуждами утилитарной практики, а демонстрирующих свойства самих математических навыков /6,224-236/, /8,37-49/, /7,8-46/.

Систематизирующему обобщающему рассмотрению подвергается и технологический опыт. В этот период упорядочиваются и записываются различные сведения из области хозяйствования (агротехника), прикладные жизнеобеспечивающие области (медицина, архитектура, искусство предсказания, военное дело, искусство полемики и т. п.). Значительная часть перечисленного известна нам их текстов культур, развившихся уже после появления буддизма. Но и в до буддийское время можно обнаружить нечто подобное, пусть и не в столь развитой форме.

 

Изменения  в художественной практике.

Оформление досуга, как коллективной формы время провождения, относительно независимой от культа, но заимствующей от него различные приемы, что в целом началось еще на этапе дискурсивного не рефлектирующего сознания, приводит к выделению художественной деятельности в самостоятельную область, распространяющую свое влияние и на архаичные формы бытовой досуговой деятельности. В первую очередь за счет изменения и усовершенствования навыков, обеспечивающих этот вид деятельности, и установкой на достигнутые стандарты. Эта установка на внешние особенности, с одной стороны, ведет к появлению того, что можно было бы назвать художественной школой, а, с другой, к подражательству, эпигонству и, в-третьих, к появлению теорий художественной практики, осуществляющих предварительное осмысление этого вида деятельности, что необходимо при обучении.

Если говорить о художественной практике в первую очередь древнейших цивилизованных сообществ, то она так же, как и остальные виды деятельности, подвергалась влиянию нового вида генерализации, как со стороны авторов-исполнителей, так и со стороны потребителей, предъявляющих к результатам этой деятельности претензии. Если говорить об этой второй части сообщества, то оценка художественной деятельности осуществляется в этот период в основном установкой на узнаваемость, во-первых, и, во-вторых, в связи с тем, что существует некоторый предел насыщения восприятия, желанием некоторого разнообразия.

Именно в этот период систематизируется и записывается эпическое предание и иные фольклорные тексты. Эпос, который в энеолите, по-видимому, представлял собой отдельные песнопения, посвященные конкретному эпизоду жизни сообщества, воспринимается теперь как целостное повествование, связанное единством героя или события, и в таком виде фиксируется не без поправок, реконструкции, а то и до сочинения связующих фрагментов по вкусу и представлениям современников. Такой обработке, видимо, подверглись поздние версии эпоса о Гильгамеше, Махабхарата, поэмы, приписываемые Гомеру. Прием систематизации был использован и при компоновке дописываемых фрагментов. Так, в эпосе о Гильгамеше одним из авторов была проведена работа по сбору, а может быть и досочинению проклятий, которыми Энкиду осыпает свою возлюбленную Шамхат в момент гнева и отчаяния /2,194/. В древнем Египте в этот период появляется любовная лирика, сохраняющая эмоциональное единство текста за счет стабильного осознанного переживания, составляющего глубинное содержание текста, воссоздающего состояние в значимых внешних деталях, выделенных сознанием пережившего это состояние автора.

В это же время, по-видимому, канонизируются стихийно сложившиеся ранее ладовые и ритмические приемы музыки. Закрепляются особенности искусства танца и иных форм движения, таких как пантомима, акробатика, жонглирование и т. п., вырастающих из культового сопровождения так же, как, по-видимому, и система йоги. В изображениях часто используются сюжеты предания как обыденного, так и сакрального. Скульптура пытается передать значимые внешние черты изображаемых лиц, тогда как в энеолите можно с уверенностью говорить только о передаче этнических черт при изображении людей и их социальный статус. Орнамент еще в большей степени, чем в энеолите, приобретает черты украшения и условности.

 

Изменение самоосмысления индивидом.

Изменяется самосознание человека, включенного в сообщество сограждан или подданных, стратифицированных системой политических отношений в обществе и их аксессуарами. Государство как способ оформления отношений между людьми предстает перед субъектом столкновениями с этой реальностью, что фиксируется в опыте и экстраполируется на отношения в коллективе и на оценку себя и других людей.

Квазипредметные аналоги ментально-речевых процессов человека можно обнаружить уже в текстах развитого энеолита, хотя, возможно, и не без влияния идей параллельно развивавшейся рефлексии Междуречья. Впрочем, по-видимому, эти моменты всё же привносит новый уровень мышления. Таковы отсылки о взаимоотношении со своим сердцем из сказки Древнего царства Египта, сюжет которой был обработан и записан в начале Среднего царства /2,33-38/. Или фраза «...воспринятое в сердце мудрецами», - из поздних текстов Ригведы /3,34/. Поздний эпос о Гильгамеше дает и описание сновидений, и передачу переживаний героев выразительными внешними подробностями и сравнениями.

В систематизированном эпосе и прозе, возникшей позднее, в эпоху рефлексии, особенно искушённой пост буддийскими веяниями, акцент делается не только на событийной канве, но и на переживаниях и приключениях души героя, попадающего в различные ситуации, и на связанном с этим сопереживании слушателя и читателя. Об особенностях изображения человека в живописи и скульптуре говорилось выше. Возможно, что и музыка, и танец также более внимательны к проявлению чувств, как это делает лирическая поэзия. Философские тексты древней Индии, используя культовые представления, пытаются исследовать важнейшие термины, обозначающие феномены ментально-речевой области.

В связи с последним хочется отметить, что автору этих строк так и не удалось в доступном ему материале обнаружить идею круговорота души в до буддийских текстах. Душа древних египтян «ка», как квазипредметный феномен, покидала тело навсегда, и было бы удивительно, если бы египтяне, владевшие искусством мумифицирования, думали бы иначе. Пифагорейское учение хронологически возникает чуть позже буддизма, и то, что мы знаем об этом учении, это вообще более поздние реконструкции. В древнеиндийских текстах можно отдельно обнаружить идею круговорота вещества в природе и идею столь же вещественной, но более тонкой души. Смотри об этом разговор Уддалаки со своим сыном Шветакету в Чхандогья-упанишаде (VI, 1-16) /3,111-119/. В текстах можно обнаружить либо идею прижизненного воздаяния за поступки и влияние поступков на человека: благим он становится в связи со своими поступками или наоборот /3,152/, либо идею бессмертия духовно-ритуальной компоненты квазисубстанции души – Атмана, при явно высказанной идее смертности человека и всех его составляющих /3,181-184/. Соединение всего этого, несмотря на мнение комментаторов, если исходить из внимательного прочтения текстов источника, происходит только в концепции Будды о перерождении и зависимом возникновении и дальнейшем их развитии.

 

Цивилизация. Нетрадиционное сознание.

 

Моделирующее сознание.

Появление нового способа решения проблем.

Значение учения Будды для дальнейшей судьбы человечества до сих пор, по-видимому, не осмыслено по настоящему. Буддизму отдают дань как одной из трех мировых религий, завладевшей думами огромного количества людей, реже как первой из мировых религий, но в связи с этим и снисходительно, как не очень промысленной. Само осмысление буддизма затруднено из-за отсутствия идеи историзма в регионе, в котором он возник. Христианская традиция, значение которой ни в коем случае не следует умалять, из конфессиональных соображений так же не станет уделять серьезное внимание конкуренту. Тем более что хватает и своих внутренних проблем, особенно в последнее время в связи с проблемами современного этапа осмысления действительности.

Конфликт, назревший к концу развития рефлексии, ориентированной по своему происхождению на аутентичную, хотя и реорганизованную рефлексией традицию, на осмысление предметно-нормативных, выраженных и зафиксированных речью реалий, заключается в невозможности найти продуктивную идеологическую связующую точку отсчета средствами открытого рефлектирующего обсуждения, ведущего только к дроблению знания о еще какой-либо стороне действительности. Как показывают тексты этого периода, все это отягощается не только гносеологическим пессимизмом, но и осознанием бесперспективности деяний человека вообще из-за его смертности, болезненности, беспомощности и т. п. Такое понимание явно не согласуется с биологическими потребностями человека, особенностями его психологической ориентировки и необходимостью ради выживания в наличном социуме вступать в различные отношения с другими людьми, дискурсивно оформлять свои намерения и осваивать необходимый объем знаний.

Задача, которую мы только что сформулировали, не может быть решена прежними, унаследованными от традиции, средствами. Это задача для самоуглубленного личного осмысления, и она была решена одной личностью, подготовленной для этого особенностями влияющего на нее состояния лингвосоциокультурной среды. Если мы вспомним, что об этом событии сохранила буддийская традиция, то, кроме всего прочего, следует обратить внимание и на последний этап принятия решения Буддой, чему предшествовало несколько дневное само углубление. Если же проинтерпретировать само решение, вычленив в нем то, что оказало влияние на особенности развития не только самой религии, а оказалось преломленным в решениях самых различных областей человеческой деятельности вплоть по наше время, то оно до наивности просто. Если нет решения жизненно важной проблемы в привычной предметно-нормативной реальности, то решение существует за ее пределами, как бы странно не звучало это поначалу. И собственно, самоуглубление автора этой идеи было одним из вариантов ее неявного применения.

Другим примером преломления этой идеи является буддийский принцип непривязанности, понимаемый автором этой идеи достаточно конкретно, но в целом оказавшийся еще шире задуманного, так как вел не только к отказу от страстей, желаний и т. п., формировавшими образ сдержанного безмятежного мудреца. Без этих качеств в состоянии внешнего и внутреннего смятения и суеты решать задачи, концентрировать внимание на них, конечно, невозможно и не только по отношению к представлению о нирване, как о цели и субстанции этой безмятежности. Последовательно проведённый принцип непривязанности ведёт к отказу от привязанности к традиционным представлениям, к воспринимаемому миру, к представлению осмысляемого проблемного материала как предмета, как вещи, как тела. Это привело в самом буддизме к представлению о субстанции как о пустоте.

Это, правда, ведёт, если проводить эту идею последовательно, и к отказу от жизни, что достаточно рискованно, и поэтому Будде пришлось компенсировать подобный ход рассуждения концепцией наказуемости за неразумные деяния перерождением после смерти в неспособное к самоубийству не только животное, но даже и в растение, и муками в этой новой жизни. Но более продуктивное решение этой проблемы, по-видимому, принадлежит Ницше, изложенное метафорически в первой притче работы “Так говорил Заратустра.” – где он обратил внимание на то, что через традиционные взгляды легко перешагнуть, когда они не освоены. Перешагивать внутри себя через освоенные асимиллированные представления, ставшие твоим внутренним достоянием, представлющими твой внутренний мир, тебя самого, не так просто, хотя и нужно иногда, когда традиция как раз и становится самоубийственной и для человека и для человечества в изменившихся условиях жизни и взаимодействия людей, в условиях, требующих отказа от части традиционного опыта и вызывающих необходимость новых приспособительнных решений.

Но отказ от привязанности к традиции ведёт и к потере критерия приспособительности апелляцией к традиции для наших оформленных речью концепций. Сам Будда с традицией активно не порывает, а как раз с ней непосредственно и работает, камуфлируя свою деятельность под приёмы полемики традиционной рефлексии, внося, конечно, в эту полемику новое собственное содержание, выросшее из проблем накопленных традицией, где уже очень трудно уловить генетическую связь с охотничьими культами первобытных людей и их предшественников.

С другой стороны, уже традиционное сознание способно не только не согласиться с речевой установкой и её отрицанием, с чем не согласиться и дрессированное животное, получившее одновременно противоположные приказы, но и сопоставить речевое воплощение проблем и прийти в замешательство при рассогласованности, несовпадении объяснений и попытаться исследовать это рассогласование осмыслением нормативно-предметного плана для поиска приемлемого решения. Новые конструкции рассуждения прямую непосредственную связь с анализом предметного плана во многих случаях постепенно утрачивают, и только результат размышлений у Будды иллюстрируется дальними аналогиями с деятельностью в обыденной действительности /17,139-150/. Причём эти аналогии используют элементы предметной реальности только как иллюстративную опору, неявно опираясь на представление о некотором незримом сходстве внутренних особенностей сопоставляемых реалий, используя опыт сопоставлений, которые мы проводим с формами зримыми.

Новый тип аналогии как бы обосновывается опытом использования ассоциативной аналогии в рамках традиционного сознания. Наш внутренний опыт работы с дискурсивно определённой реальностью сам оказывается способным быть обобщённым, вербализованным и дискурсивно освоенным, что связано с появлением нового уровня генерализации, приводящего к конструированию целостных моделей в отношении не воспринимаемой, но поддающейся выявлению и обобщению реальности, гипотетические сведения о которой могут быть использованы как для её самообоснования, так и для объяснения процессов в предметной данной восприятию реальности.

Как объяснялась реальность в самом буддийском учении хорошо известно. Воспринимаемый мир считался иллюзией-майей, вспышки которой порождённые антисубстанциональной субстанцией пустотой-шуньей и воспринимаются нашим сознанием, существующим также в виде последовательных вспышек, создающих для нас иллюзию нашего существования. Но так как последовательное проведение подобной позиции вело к полному индетерминизму, с чем по крайней мере на уровне осмысления воспринимаемого согласиться нельзя, так как связь событий и реалий прослеживается, хоть и не абсолютно, на чём, собственно, и держатся все предшествующие уровни генерализации, то эта связь также осмысляется и входит в учение в виде концепции о зависимом обусловленном возникновении одних фиксируемых нами реалий нашего бытия из других предшествующих имеющих глубинную пустотную природу состояний в не просматриваемые моменты между вспышками майи, к которой мы привязаны особенностями нашего существования.

Если рассуждения ориентированной на традицию рефлексии апеллируют к норме и предмету, то цепочки рассуждений на новом уровне сознания демонстрируют достаточно свободный мотивированный часто лишь случайными ассоциациями поиск решений, используя для убедительности либо апелляции к опыту, либо авторитарное давление, либо привычную для традиционного сознания внешнюю наглядность. Так как учение оказывается обладающим приспособительным характером по крайней мере в плане совладания с проблемами теоретического разлада во внутреннем плане личности, оно прививается в интеллектуальной среде общества, отвечающей за обеспечение его культого-идеологического единства, и начинает оказывать влияние на всю культого-идеологическую сферу.

Появление идеи о существовании принципиально невоспринимаемой реальности приводит к реорганизации представлений о действительности. За воспринимаемой реальностью в её глубине стала предполагаться трансцендентная, но подлинная реальность порождающей всё пустоты, реальность отсутствия чего бы то ни было. Атман Упанишад тоже иногда характеризуется как: ни то, ни это, ни что-либо, что мы знаем, но он всё же некая квазипредметная реальность, которую мы просто не можем определить, схватить известными представлениями. Это неизвестная, скрытая от нас реальность, а не полное отсутствие какой-либо реальности, являющейся бытием, как это происходит в концепции Будды. Можно, конечно, обвинить эту концепцию в противоречивости исходной посылки, кстати, как и уподобляющуюся ей в этом отношении концепцию триединой сущности бога в христианстве. Но при этом следует уяснить, что эта само противоречивость добивается очень важной для нового мышления цели – освободить тех, кто размышляет, пытаясь решать проблемные приспособительные задачи в различных сферах деятельности от привязанности к предметным представлениям. В полном смысле проблема бытия как раз и возникает с появлением буддизма и характерного для нового уровня философствования теоретического осмысляющего раздвоения мира на творящую (независимую, самодостаточную, подлинную, реальную, существующую, бытийную, которая есть на самом деле) и сотворённую, зависящую в чём-то от творящей, природу.

Внутренняя природа психики человека представляется уже не как квазипредметная душа, а как нечто определяющее акты сознания, открывая дорогу для создания концепций, пытающихся как объяснить, что это такое, так и связь этого с воспринимаемыми характеристиками поведения человека. То есть создаётся почва для появления психологических учений. Также как на основании учения о творящей пустоте создаётся впоследствии почва для появления физических концепций. Как представление о внутренней природе речи создаёт представление о языке. Как рассмотрение математической области создаёт представление о её внутренней природе, которую будут пытаться и не без успеха вскрывать. Как представление о внутренней природе процесса функционирования предметов потребления в обществе приведёт к появлению экономических учений, а представление о взаимоотношениях людей в обществе к целому спектру концепций в политологии, социологии, социальной психологии и т. д.

 

Возникновение логического учения.

Свобода конструирования рассуждений, как уже отмечалось, создаёт неограниченную возможность сочинения дезориентирующих, бессмысленных и вредных с приспособительной точки зрения, да и просто абсурдных конструкций, не только смысл, но и внешнюю форму которых нельзя понять, что и стало, по-видимому, со временем происходить. С другой стороны, учение об обусловленном возникновении вынуждало строить объяснительные цепочки в ответ на вполне естественные вопросы окружающих, столкнувшихся с необычным и не очень понятным подходом. Возникла проблема контроля над ходом рассуждения, отвлечённого от обсуждения непосредственной предметной реальности, но сохраняющего убедительность и приспособительный характер.

Исследованию подверглись процессы оформления речью результата ментальных процедур, позволяющих по косвенному признаку прийти к выводу о существовании носителя признака. Стандартный пример: по наличию дыма мы судим о наличии огня, для чего, собственно, нужен опыт, а не знание логики, которую до появления буддизма ещё не изобрели. Но выводы подобного типа делали. Если выписать утверждения «есть дым» и «есть огонь» и предположить, что связь между ними можно вербализовать, то в результате мы получим на основе той же концепции обусловленного возникновения длинную насколько это необходимо для убедительности количеством высказанного цепочку доводов, что на самом деле не является существенным. Такая цепочка доводов в начале доходила до 10 предложений, но впоследствии постепенно сокращалась. Подобному представлению о логической выводимости предшествовали цепочки рассуждений, которые представлялись современникам как выражение речью процессов и связей реальности порождающей, так как ещё не могла быть подвергнутой критике аналогия мудро сказанного и предмета обсуждения. Когда выяснилось, что связи воспринимаемой реальности могут быть выражены и зафиксированы подобным образом, что убедительно и для человека, ориентированного на реальность предметную, началось рассмотрение этой проблемы с привлечением привычных средств традиционной рефлексии.

Апологеты традиционных концепций, вынужденные вступить в полемику с буддизмом в борьбе за паству и умы, что привело к оформлению их в школы в связи с особенностями их подходов, вынуждены были заниматься и логической проблематикой, имеющей непосредственное отношение к контролю и опровержению положений оппонентов. Особенности традиционной рефлексии заключается в том, что исследователи обращают внимание на внешнюю сторону явлений. Поэтому они стали рассматривать особенности речевого оформления рассуждения и выявлять и канонизировать, как это и свойственно этому уровню сознания, внешние особенности рассуждений доказательного типа, типичные ошибки, способы опровержения, особенности и типы полемических обсуждений и т. п.

В данной работе не ставится задач восстановить все подробности истории логики, как и истории других областей деятельности людей, включая и политическую историю. Мы лишь пытаемся в рамках излагаемой концепции проследить истоки приспособительных явлений, включаемых в особенный способ существования и выживания индивидов и вида Homo sapiens. Это должно помочь и становлению и самой концепции, продуктивность которой достаточно демонстративна, и пониманию истории, значимости и содержания отдельных областей деятельности людей, интерес к чему столь велик сейчас и связан с трудностями современного самоосмысления человека. Но поскольку появление логики оказало принципиальное влияние на становление нового типа сознания, по крайней мере в так называемой культуре европейского научного мышления, хотя на самом деле это влияние шире, то всё же необходимо добавить ещё кое-что к сказанному.

И история возникновения логики, и её дальнейшее развитие ставят вопросы о природе логической области. Более поздние данные, демонстрирующие, что область логических исчислений может быть представлена как алгебра, показывают операциональный характер по крайней мере этой стороны логики, как это показывает Пиаже в своём исследовании по усвоению логических операций. Но навык операций с логическими константами и переменными формируется только в подростковом возрасте и не раньше. Что, кстати, ставит под сомнение тезис латентного усвоения логики вместе с усвоением математики, тем более, что для многих математических действий логические процедуры не нужны, например, для счёта. При этом здесь нет противоречия с положением об операциональном характере логических алгебр. Приходится согласиться, что, действительно, сначала в онтогенезе формируются двигательные операции, затем опирающиеся на них операции с характером математической упорядоченности, а затем оказываются способными быть усвоенными логические процедуры, требующие способности ориентироваться в такой специфической реальности как речь.

Во-вторых, исторически логика возникает только на исследуемом нами сейчас уровне генерализации. На уровне ориентированной на традицию рефлексии для возникновения логики нет условий в особенностях ментальной практики и, в частности, практики математической. Приспособительная значимость логики в этих условиях непонятна. В ней просто нет необходимости. Все доводы адресуются непосредственно к опыту взаимодействия с предметной реальностью или нормативными положениями. Для того, чтобы возникла логика, необходимо, чтобы исследованию в отношении осмысленности подвергся текст как самостоятельная данность, фиксирующая в своём материализованном теле приспособительный опыт, в первую очередь опыт культого и гуманитарно значимых проблем. Исследуется при этом не опыт, а текст, который осмысленно прочитывается или анализируется в уме, если он заучен ради осмысления. Именно не обсуждение, как это было на уровне рефлектирующего периода мышления, а способный быть осмысленным и проинтерпретированным текст становится основой нового уровня генерализации. Именно текст в целом теперь в своей способной быть осмысленной организации фиксирует дискурсивные понятия, претендующие на место регулятивов внутреннего плана и, в связи с этим, и глобальных регуляторов взаимодействия людей.

В-третьих, для того, чтобы логика могла возникнуть как область приспособительного и связанного с ним теоретического интереса, необходима уже не только способность выявлять значимость упорядочения действий двигательного характера, что происходит в мезолите и неолите и частично закрепляется лексикой. Не только способность выявить приспособительную значимость фиксируемых речью операций упорядочивающего характера при манипуляциях с предметами в отношении количества или пространственной организации, что происходит в следующую эпоху. Для возникновения логики нужна способность выявлять закономерности при осмысленных манипуляциях с речью, являющейся для традиционного сознания энеолита и рефлексии в первую очередь инструментом воздействия, лишь отчасти отложенного по времени в случае письменной фиксации и в этой форме подчиняющегося нормам записи, ведущей лишь к ограниченному осмыслению феномена речи.

В-четвёртых, логика, возникшая как способ контроля текста, хотя и осознавалась современниками в рамках их возможностей понимания иначе, как средство познания, оказала влияние на навык выстраивания текста, но отнюдь не как перестраивание естественной речи на манер логического исчисления. Возникнув как средство контроля за параметрами, обеспечивающими содержательную приспособительную осмысленность грамматически правильно построенного текста, а затем используемая как средство опровержения, логика, будучи освоенной на том или ином уровне овладения, становится средством самоконтроля, предвосхищающего и предупреждающего возможные придирки и претензии со стороны оппонентов. И в этом смысле приобретённый навык можно было бы назвать вслед за Кантом каноном мышления, но без признания за этим каноном априорного характера.

В-пятых, если рассматривать логику со стороны её операциональных процедур, то она не отличима от других областей математики за исключением того, что логика оперирует с упорядочениями речевых объектов, а математика по происхождению – с упорядочениями вообще, но, в первую очередь, с упорядочением реальности, в которой происходит коллективная деятельность людей, и лишь после появления и вмешательства логики математика перестраивается и переходит на новый уровень отвлечённости. Но если рассматривать логику со стороны её специфического отношения к содержанию текста, то её непосредственной функцией является сохранение и демонстрация постоянства понятий, выражаемых текстом. Именно понятий, а не терминов, на которых фиксирует внимание традиционная рефлексия.  Подмена понятий – одна из грубейших логических ошибок и наиболее трудно выявляема, и наиболее трудно демонстрируема, что понятно, если учесть, что значительная часть людей и до сих пор не способна сколько-нибудь полноценно оторваться от привязки к внешней форме термина, нормы или предмета потребности, в лучшем случае рефлектируя о них в ракурсе предметных и нормативных представлений.

 

Новые ментальные возможности индивида и их социальная адаптация.

Та ментальная революция, которую совершил основоположник буддизма, представляла собой, в частности, способность к процедурам с дискурсивными понятиями внутреннего плана. Такими процедурами являются: выделение и фиксация этих понятий; интерпретирующее осмысление этих понятий и их связей между собой; генерирование речевых конструкций, опирающихся на эти понятия; анализ результатов подобного генерирования и сличение этих результатов с имевшимися ранее текстами и утверждениями; подбор иных понятий, связанных с терминами, из имеющихся в наличии в речевой культуре и замена ими сомнительных понятий или добавление к имеющимся; новые перепроверки генерированием текста; творческое переосмысление высказанного; переакцентуация понятий, мешающих цели генрализации. В отношении последнего можно привести, как пример, привнесение нюанса в понятие скрытого, тайного, превратившее это понятие со смыслом невоспринятое, отсутствующее в опыте, запрещённое для обсуждения с непосвящённым - в понятие об абсолютно, принципиально, никогда и нигде и ни в каком смысле не способном быть нами не только воспринятым, но и осмысленным до конца.

Новый уровень нетрадиционного сознания от уровня сознания ориентированного на традицию принципиально отличает способность индивида самостоятельно сознательно возвращаться к необходимым дискурсивным понятиям, совершая процедуру интерпретации текста и её обсуждение, при необходимости полностью или частично перечитывая текст или осваивая смысл новых текстов ради формирования новых дискурсивных понятий. Тогда как возвращение к необходимому дискурсивному понятию обеспечивает для уровня сознания энеолита культ, производственный ритуал или микроритуал общения, а для рефлектирующего сознания и эксраординарная ситуация, например: влюблённость, восхищение, озабоченность, азарт, увлечённость и т. п. - что позволяет авторам поэтических текстов удерживать осмысленное единство создаваемых текстов, а учащимся в состоянии связанном со стрессом овладевать математическими операциями.

Освоение текстов и осмысление освоенного требует затрат времени, отнятых у деятельности непосредственно приспособительного характера. В принципе уже в энеолите появляется выделенная социальная группа, обеспечивающая исполнение культа и связанных с ним видов деятельности. С появлением рефлексии деятельность обучения и государственные обязанности стимулируют служителей этих видов деятельности к интенсивной интеллектуально-речевой активности. Новый обсуждаемый нами способ генерализации в связи с особой затратностью усилий по его овладению, ведущей к тому, что общение с текстом составляет значительную часть времяпровождения, а также и отрывом в целом от традиционных приспособительных представлений, требует и усиления средств контроля за результатами этой деятельности. Такими средствами становятся, во-первых, авторитет уникального опыта личности, проникающей в скрытую от окружающих не воспринимаемую тайну действительности, решающей задачи подобного типа, а также слова и тексты, в которых этот опыт оформлен. Во-вторых, дополнительным средством контроля становится логика, применение которой ограничивается, да и то не абсолютно, лишь особым авторитетом текстов культового характера и текстами сходной значимости. В-третьих, важным средством контроля становится процедура иллюстрации, апелляция к приспособительному опыту, демонстрация приспособительного качества, значимости сочинённых речевых конструкций, возможность осмыслить их средствами традиционного сознания.

Для ассимиляции новых идей и их следствий основной массой населения создаются культово-ритуальные средства, понуждающие принимать их на веру. Но усиление средств контроля становится необходимым в связи с тем, что новые регулятивные идеи раскрепощают творческую теоретизирующую активность человека в самых различных областях деятельности, ослабляя зависимость его сознания от жёстких дискурсивных норм и представлений, что начало происходить уже при ослаблении влияния традиционных культов.

Под влиянием новых идей изменяется самоосознание себя людьми, предполагающими в своей психике и некоторую скрытую область, универсальные свойства которой станут исследовать позже. Расширяется представительная сфера, в которую начинает себя включать и на которую начинает ориентироваться или принимать во внимание человек принимая решения, требующие предельного уровня генерализации; она начинает включать всё человечество, независимо от особенностей культуры, языка, вероисповедания, пола, расы, принадлежности семье, этносу, государству и другим известным внешним нормативным характеристикам.

Новые средства воздействия начинает применять государственная власть для укрепления и своего, и общества. Репрессивная государственная система, сдерживающая дестабилизацию общества, существенно ограничена в своих возможностях тем, что репрессии и санкции вынуждены исполнять служащие так или иначе являющиеся членами сообщества. Уже Ашока в III в. до н. э. привлекает буддистов и начинает активно обращаться к сознанию подданых, пытаясь заставить их этим включиться в сосуществование в рамках общего всем государства.

 

Ассимиляция идей нетрадиционного сознания в культуре рефлектирующего типа.

Но специфика дальнейшего развития человечества останется непонятной, если не рассмотреть ассимиляцию возникших идей нового уровня генерализации в культуре, которая находилась в этот момент на этапе становления ориентированной на традицию рефлексии, апеллирующей к опредмеченной реальности и общепризнанной норме. Выбор древней Греции в этом отношении, конечно, не случаен в связи с её влиянием на дальнейшее становление как европейской культуру, так и культуры человечества.

Мы уже отмечали особенности контактов этого этноса, способствовавшие включению огромного количества разнородных сведений в сферу освоения и обсуждения со времени расселения греков на известных территориях. Так уже у Гомера, по специфике диалекта относимого по происхождению к жителям колоний Малой Азии, можно обнаружить представление о прародителе всего - Океане, по-видимому, являющееся заимствованием, аналогом шумерского бога подземных вод Энки, ставшего уже в аккадский период богом мировых вод, на которых, по мнению того времени, плавала населённая людьми плоская, как это видно с холма, земля.

У Фалеса, как возможно отчасти и у его современника Ферикида, эта проникающая повсюду вода-Энки начинает постепенно терять черты персоны и в не бытовых текстах. Что произошло и в Аккаде. И эволюция древнегреческой философии могла бы протекать по древнеиндийскому образцу, но с другими акцентами и другой терминологической базой. Но уже у современников Будды Анаксимандра и Пифагора, уроженцев, кстати, также восточной Греции, идея невоспринимаемой реальности-пустоты преломляется в представление об апейроне-беспредельном, квазипредметной реальности, служащей основой воспринимаемого мира. К тому же времени доксографы относят и появление приписываемых Эвбулиду первых речевых конструкций парадоксального с логической точки зрения характера.

Схему этапов развития древнегреческой рефлексии, развивавшейся по своим внутренним причинам, мы уже воспроизвели ранее. Особенности древнегреческого философствования заключаются в том, что на каждом ее этапе авторы, развивающие идеи своих предшественников в различных областях, кроме этих идей и проникающих извне сведений в круг обсуждения включают и пришедшие извне наряду с остальными  результаты саморазвития буддийской идеологии и сопутствующих ей знаний. В частности, логических. Эти идеи обрабатываются древними греками в духе своего уровня мышления, как и идея о не воспринимаемой реальности, и используются по мере ментальной эволюции и усовершенствования знания, не изменяя его гносеогенетический уровень ориентированной на традицию рефлексии.

Наиболее активно идея квазипредметной субстанциальной трансцендентной непосредственному восприятию реальности начинает использоваться у зачинателя античной скептической рефлексии Платона, а затем переосмысляется Аристотелем. Следует обратить внимание на то, что у Аристотеля, являющегося создателем логического учения, логических ошибок, несмотря на все уважение к деятельности этого человека, более чем хотелось бы, и, в первую очередь, из-за того, что специфика демонстрации современникам гарантировала исследователя от подмены термина, но не от подмены понятия. Можно только удивляться, как тому же Аристотелю удалось в «Поэтике» на основе ассимилированного опыта осмысления идеи не воспринимаемой реальности различить особенности художественного и вне художественного стихотворного творчества, например, произведения типа эпических поэм Гомера и поэмы, посвященные изложению природы вещей, что он демонстрирует различием между повествованием о событиях и отсутствием повествования о таковых.

Логическое учение Аристотеля - это, по-видимому, все-таки обработка поступивших извне сведений на основе уже сформировавшегося к его времени опыта обсуждения подобных и смежных проблем в самой Греции. Аристотель приспосабливает грамматическое учение, сформировавшееся к его времени и развитое им, к исследованию неизвестных нам источников по древнеиндийской силлогистике, а затем обсуждает и систематизирует результаты, что и составляет основу содержания его «Аналитик».

В данной работе, к сожалению, нет возможности более подробно проанализировать результаты философской рефлексии различных культур, которыми, собственно, и проясняются более подробно положения, используемые в излагаемой концепции. Но следует обратить внимание на то, что древнегреческая философия является примером того, как идеи, лежащие за пределами эвристики данного уровня сознания, ассимилируются и традиционализируются им, что постоянно и повсеместно происходит в результате онтогенетической социологизации подрастающих поколений и филогенетического развития культур и по сей день.

Примером такой ассимиляции в древней Греции может служить, например, античный театр. Все попытки осмыслить его появление, опираясь на свидетельства древних источников, ни к чему вразумительному не привели. Анализ этих источников демонстрирует объективно лишь специфику традиционной аргументации, в частности, ссылки на этимологию по аналогии, что серьезно восприниматься не может, да свидетельства о реальных фольклорных действах, которые могут оформляться в культ большей степени общности, но не в литературную драматургию, имеющую другие естественно эволюционизирующие источники.

В принципе, как мы уже отмечали, смена чисто дискурсивного сознания рефлектирующим реорганизует культовый спектакль. Реорганизация культового спектакля происходит и с появлением буддизма для его нужд. Новые приемы мышления не могут не оказать влияния и на традиционный культовый спектакль: как на его обрядовую сторону, становящуюся уже не только искусственно воссозданной, но и более отстраненной рядом с буддийскими обрядами, так и на сопутствующие традиционному культу воспроизведения эпоса. Источники древней Индии не оставили достоверных свидетельств о том, как воспроизводилась в раннебуддийский период Махабхарата. Но для постороннего наблюдателя даже несложное разыгрывание повествования о героических событиях могло быть воспринято однозначно благодаря эффектности внешних действий и реакции присутствующих. Это, по-видимому, и приводит к самодеятельным попыткам воспроизвести собственное предание, эволюционирующее в культого-значимый, но затем постепенно обмирщаемый феномен  древнегреческого театра.

Еще одну особенность древнегреческой культуры, повлиявшую на дальнейшее развитие сознания человечества, представляет специфика осмысления греками математического знания. Свидетельства о так называемых доказательствах теоремы Пифагора и тем более теоремы Фалеса частично были переосмыслены в связи с тем, что нечто подобное было обнаружено и в математическом наследии древневосточных цивилизаций, откуда наши авторы эти теоремы и почерпнули, что нисколько не снижает ценности их собственных усилий. Так как эти теоремы ими были, видимо, переосмыслены в терминах, привычных для древнегреческого сознания. Что же касается самих средств доказательств, то они были, скорее всего, не логическими, а такими же, как и вообще средства аргументации, свойственные периоду традиционной рефлексии. В индийской математике доказательство теорем еще очень долго велось известным образом: изображался чертеж, на нем отмечалось равенство сторон, углов и т. д., затем писали «смотри», а затем писали вывод, и никто не отрицал, что это и есть доказательство. Правда, начиная с Пифагора, в математику мог уже неявно проникнуть навык более основательной ориентировки на понятия внутреннего плана.

Особенно трудную проблему в этом отношении представляет собой открытие несоизмеримости и особенности оформления геометрических сведений Евклидом. Для обнаружения несоизмеримости, для того, чтобы несоизмеримость стала очевидной, а не как ранее замещалась аппроксимацией, необходимо представление о не воспринимаемой реальности, не укладывающейся в рамки традиционного представления о мире. Это и было осмыслено пифагорейским понятием о беспредельном-апейроне, который является основой числового ряда и всего остального, что с этим связано в пифагорейском учении. Удивительно здесь только то, что бурно развивающаяся на почве демократической полемики рефлексия греков опередила в этом вопросе медленно эволюционирующее в условиях Индии учение буддистов, создавшее для этого предпосылки. Но только развитие такого же, но на христианской основе, уровня сознания в Европе позволило освоить иррациональность не как указание на феномен, а включить ее наряду с традиционными математическими представлениями в единую концепцию теории чисел.

Систематизация геометрии Евклидом может быть понята как реализация некоторых логико-философских установок Аристотеля по отношению к корпусу геометрических сведений. Известные особенности конструкции Евклида: аксиоматичность, доказательность, связанность теорем вскрывают: установка Аристотеля на существование отдельных вещей, на отдельное в принципе сосуществование формы-идеи и материала-воспреемницы, что было задано ещё отдельным рассмотрением вещи и её идеи у Платона, и также идущие от Платона приемы исследования этого разделения. А также установка Аристотеля на закладывание оснований и осмысление сути исходных недоказуемых логически, а принимаемых иным путем норм-аксиом, использование логики, где это возможно, наряду с традиционными приемами рефлексии и дискурсии - систематизацией и рассмотрением. Греки здесь опять оказались впереди и надолго благодаря, в первую очередь, беспрецедентной традиции интенсивного публичного обсуждения вопросов максимальной гуманитарной значимости.

Еще одним примером буддийского влияния является ассимиляция так называемой античной физикой или натурфилософией идеи глубинной природы, лежащей в недрах воспринимаемой действительности. Если у Анаксимандра и даже Пифагора это почти не заметно, за исключением идеи о беспредельном, составляющем основу действительности, что серьезно отличает эти конструкции от зависящей от предания концепции Фалеса. Причем, даже в более подробно известном нам в этом отношении учении Пифагора беспредельное квазиопредмечивается представлением о реальных количествах, а сами количества осмысляются, как аналоги геометрических тел, а последние отождествляются и с самими телами, что вполне могло удовлетворить медитирующую аналогиями рефлексию.

Но уже у Гераклита и еще четче у Парменида различие воспринимаемой и не воспринимаемой природы постулируется, хотя сама невоспринимаемая природа описывается с помощью представлений, усвоенных в опыте восприятия и осмысления традиционных норм. Чего стоит один только «сфайрос» Парменида, явно тяготеющий к шарообразной вселенной Гомера. У них же первоначальное оформление получает и разрыв между восприятием и умопостижением, что подхватывают и развивают последующие авторы, осмысляющие проблемы на уровне аналитической рефлексии, включая Демокрита, превратившего буддийские скандхи в умопостигаемые атомы. До крайней степени в античной традиции этот разрыв довел Платон, но и у него умопостижение сохранило черты восприятия, но только «не очами телесными, но очами души». Последующие античные авторы шли по пути все большего явного опредмечивания феноменов как трансцендентной, так и трансцендентальной природы.

Появление представления о скрытом плане, лежащем за воспринимаемыми нами вспышками нашего «я»-сознания, по-видимому, и провоцируют интерес к процессу познания в древнегреческой философии и к осмыслению поведения человека и той части его ментальной деятельности, которая поддается этому уровню самонаблюдения. Уже отмечалось различие в процессе познания восприятием и мышлением у Парменида и Гераклита. Систематизацию разных типов поведенческих реакций дает Гиппократ в своей концепции темпераментов. Вопрос о механизмах восприятия ставит Демокрит, а вопрос о природе нравственных и иных качеств человека - Сократ. Платон, возможно вслед за Сократом, создает теорию отражения внешней человеку действительности, на манер отпечатков на восковой дощечке души. А также теорию процесса познания в виде восхождения к идеям и нисхождения назад к предметной действительности, социальную типологию людей по их приоритетным способностям, классификацию поведения людей при разных типах государственного устройства и многое другое. Теофраст дает описание типов характерного поведения, опираясь на концепцию драматического характера Аристотеля. Стоики выделяют терминологию, характеризующую субъективный и поведенческий аспект человеческой деятельности. Еще позже Плутарх пытается исследовать человека и его мир на контрастном или нюансном сопоставлении людей и их поступков. Но везде субъективная реальность, возможность осмысления которой обеспечена существованием идей более высокого уровня сознания, все же опредмечивается в той или иной степени и осмысляется в рамках возможностей рефлексии, опирающейся на традицию и апеллирующей к ней.

Серьезное влияние столь высокий уровень рефлексии и заимствования оказывает на искусство. Мы уже отмечали, какое влияние это оказало на появление театра, представлявшего, вначале особенно, одну из форм государственного культа. Появляется и художественная проза. Возможность ее появления обеспечена выявлением Аристотелем значения развития действия в художественном произведении. Античный роман возникает как искусственное развитие интригующего сюжета, в котором приключения совершают не только герои, но это уже и приключения их душ, которым сопереживает читатель. Идиллия же вообще возникает, по-видимому, под непосредственным влиянием содержания и стилистической тональности буддийской литературы.

 

Европейская форма эволюции нетрадиционного сознания.

Но житейская неприемлемость для многих буддийских идей непривязанности и пустоты затрудняют ассимилирование этих идей в массовом сознании особенно поначалу, пока не были найдены более удачные способы. Массовое сознание, ориентированное на приспособительную традицию, требует более веских доводов приспособительной значимости. Если не для того, чтобы понять смысл сверхсложных и явно недоступных при возможностях стандартных методов обучения теоретических конструкций, то, по крайней мере, для того, чтобы согласиться с более или менее очевидным результатом деятельности людей, владеющих подобной приспособительной технологией. Для того чтобы возникло желание причаститься к особенностям подобных взглядов, довериться мнению тех, кто владеет этим мастерством, необходимо созревание ситуации в обществе, когда старые дискурсивные установки развиты рефлексией до предела, позволяющего понять, что дальнейшие дискуссии бесперспективны, а условия существования требуют консолидации общества, отягощенного внутренними конфликтами.

Такая ситуация, кроме Индии, вызревает около 2-х тысячелетий тому назад в древней Иудее, являвшейся в то время провинцией Римской империи. Особенности истории иудеев накладывают отпечаток на оформление концепции нового уровня, известной нам как христианство. Собственно идея не воспринимаемой творящей реальности уже существует полтысячелетия до рождения автора христианской концепции, ассимилируется, видимо, ессейскими сектами, которым приписывается создание Кумранских рукописей. Идея творения там, правда, также несколько опредмечивается образом творящего порождающего Отца, что характерно для иудейского предания, ведущего родословную по отцовству, хотя и индийское, возможно дравидийское, предание представляет развитие ребенка из отцовского семени. Но идея сокрытого, тайного, не воспринимаемого уже присутствует в кумранских гимнах в явной форме.

Особенности истории иудеев, сгоняемых завоевателями с насиженных мест и угоняемых поголовно в плен, вынуждали их ассимилировать представления культур завоевателей, с культами которых им приходилось сталкиваться. В частности, с египетским культом воскресающей вместе с Озирисом природы. С представлениями о природе верховного предводителя-жреца, который на треть человек, а на две трети бог, связанными с особенностями обряда священного брака в Междуречье. С авестийским представлением о злобной ипостаси одной из божественных сил - Айшме. Особенности борьбы за сохранение самобытной идеологии привели к тому, что вместо привычного для большинства культур политеизма только тотем племени, поставлявшего членов своего племени в касту жрецов,  воплотил символ веры иудеев, подавив остальные представления, тщательно удаляемые из канонической Торы. Общеизвестно и влияние пророческого движения на подготовку появления христианства. Полемика пророков была формой древнеиудейской рефлексии, с одной стороны, а, с другой, оформляла представление о мессии, в которое и попытался вписаться автор новой концепции.

При некотором хронологическом отставании христианства по сравнению с буддизмом, его вторичности и связанной с этим закамуфлированности теоретических предпосылок, несколько большей зависимости от предметных и нормативных представлений, именно последний недостаток оказался преимуществом в отношении способности нового учения быть усвоенным не только кастой жрецов, а широкими слоями населения, воспринимавшего новые идеи как дискурсивные нормативы. Это впоследствии не только обеспечило более широкое распространение учения, но и его продуктивное использование в различных областях деятельности, и реорганизовало европейскую культуру, как духовную, так и материальную в гораздо большем объеме и более убедительно внешне, чем буддийская концепция, в большей степени адресовавшая себя ментальному плану личности. Буддийской концепции пришлось пройти длинный путь до осознания необходимости вовлечь массы в систему своего культа, тогда как христианство благодаря продуктивной предшествующей работе буддийского, античного и ближневосточного мышления сразу возникает как движение массовое. Возникающий еще несколько позднее ислам уже использует во многом готовые формы для переосмысления традиционного опыта арабских племен, сконцентрированные в Коране. Да и буддийское теоретизирование, возможно, возникает не без влияния примера христианской теологии.

 

Приблизительная периодизация этапов развития моделирующего мышления в христианизированном регионе.

Христианскую культуру, как наиболее исследованную, можно разделить хронологически на 3 больших периода по характеру средств, использовавшихся для реорганизации дискурсивного плана мышления. В это время произошло изменение уровня ставящихся и решаемых задач, изменение средств контроля над решением этих задач, что сначала обеспечило становление нового культа и связанного с ним взаимоотношения людей, а затем было экстраполировано и в более обыденные, а затем и в прикладные сферы деятельности.

Первый большой период, период медитирующего моделирования, продолжавшийся примерно до начала 30-х годов 17-го века, и первый его подпериод начинаются, по-видимому, с появления новых для этого региона идей в Кумранских рукописях, сконцентрировано выраженных в учении Христа, а затем продолжением оформления их в деяниях и проповедях учеников. Затем следует этап ранних записей и аналитического осмысления учения последователями, к которым можно отнести евангелиста Марка, о котором христианская традиция сообщает, что он получал сведения непосредственно от одного из учеников Христа Петра. Затем в лице гностиков происходит скептическое рассмотрение христианского учения с привлечением для интерпретации поверхностного слоя представлений и идей, с которыми можно ознакомиться в общении не углубляясь в чтение философской литературы.

Затем на втором этапе первого подпериода со 2-ой половины 2-го века начинается вызванное практическими нуждами, как внутренними, так и внешней полемикой, аналитическое рассмотрение и сопоставление христианского учения с античным наследием. К начальной части этого этапа можно отнести так называемых апологетов или, если называть имена, таких авторов, как Юстин, Татиан, Тертулиан, Иреней и Афинагора. А также зависящего от общего уровня полемики своего времени Марка Аврелия. Но Ипполита и уже более уважительно относившихся к античной философии представителей Александрийской школы, работавших в первой половине 3-го века, следует, по-видимому, отнести к аналитической части этого этапа, так же, как и учителя Плотина Аммония Саккаса. Деятельность же Плотина и, возможно, частично Порфирия приходится, по-видимому, на третью, скептическую часть этого этапа.

Начало 3-го этапа, этапа скептического, связано, скорее всего, с процессами, приведшими к изгнанию лояльно настроенных к античной философии мыслителей из Александрийской школы Афанасием и к подготовке и проведению в 325 году Никейского собора, где был принят символ веры в редакции Афанасия. Затем, по-видимому, следует аналитическое рассмотрение последствий установок, привнесённых собором в складывающуюся идеологию христианства. Среди многих имён можно назвать, например, Григория Нисского или учителя Августина Аврелия Амвросия Медиоланского. А затем в работах Августина, рассмотревшего накопленный к его времени материал, создаётся относительно сбалансированная модель христианской идеологии.

Этот фрагмент истории европейской культуры во многом похож на начальный период истории индийской культуры после возникновения буддизма. Но появление нового массового учения заставило античную философскую мысль, также зависящую от общих тенденций общества, еще более активно использовать идеи нового уровня сознания, а христианское учение вынуждено было вступить в непосредственную полемику в борьбе за умы паствы в целом и за взгляды каждого отдельного человека. Тогда как теософские построения в буддизме возникают достаточно поздно и, по-видимому, не без греко-христианского влияния.

Второй аналитический подпериод первого большого периода развития нового уровня сознания первый его этап начинается с эпохи «Ареопагитик», Прокла, Боэция и Кассиодора. Дальнейшее развитие концептуальной деятельности в связи с известными историческими событиями может быть прослежено какое-то время только по византийским источникам. Поэтому аналитическую часть этого этапа, по-видимому, следует отождествить с эпохой Юстиниана и деятельностью интеллектуалов его времени, а скептическую часть этого этапа связать с именем Иоанна Дамаскина.

Во всяком случае, время Иоанна Скотта Эриугены – это уже, по-видимому, начало следующего, второго, аналитического этапа развития схоластики. Годы жизни и творчества Михаила Псёлла, Ансельма Кентерберийского и Росцелина приходятся на его аналитическую часть. А продуктивный период деятельности Гильома из Шампо – на скептическую.

Пьер Абеляр, в таком случае, открывает своим творчеством третий, скептический этап развития схоластики. Давид Динантский, таким образом, оказывается связанным с его аналитической частью, а деятельность Фомы Аквинского, Сигера Брабантского и Роджера Бэкона – со скептической.

Третий, скептический подпериод этого в целом медитирующего периода, получивший название эпоха Возрождения, однозначно демонстрирует тенденции нового типа мышления в произведениях Джотто, Гвидо Кавальканте и Данте. В частности, это проявившийся уже у этих авторов характерный для Возрождения в целом интерес к полноте воплощения особенностей окружающего человека мира. Затем на следующем подэтапе, если отслеживать особенности этого периода по произведениям изобразительного искусства, это нарастание тенденций к выявлению объёма у живописных объектов только намечавшихся в школе Джотто и стремление к индивидуализации изображаемых лиц. Если рассматривать литературу, то с этим временем можно связать творчество Боккаччо и Петрарки. Тенденции конца этого первого этапа хорошо выявляются в творчестве Пьетро де ла Франчески как в его теоретическом итожащем осмыслении концепции перспективы, так и в создании им жанра живописного портрета. Следует отметить, что в это время перспектива используется даже в барельефе.

Второй, аналитический этап Возрождения открывают нам произведения Николая Кузанского и Лоренцо Валлы. Среди крупнейших деятелей аналитической его части следует назвать Леонардо да Винчи. И где-то со второй половины первого десятилетия 16-го века начинается его последняя часть, связанная с эпохой надвигающейся Реформации.

С начала 30-х годов 16-го века начинается последний, третий этап эпохи Возрождения. О начале этого этапа, связанного во многом с разочарованием в итогах движения Реформации, говорит, например, и перелом в творчестве таких крупных художников, как Микельанджело и Тициан. Характерным для этого этапа является интерес к проблеме опыта и относительности мнений окружающих. Если в начале этапа можно наблюдать осторожное рассмотрение этой проблемы в поздних работах Коперника, хотя и в ранних его работах эта проблема намечается и, собственно, не нова, то уже во второй части этого этапа в работах Телезио, Монтеня и Бруно имеются в наличии высказывания о необходимости опыт накапливать. А в отношении распространённых мнений окружающих высказываются критичные и даже едкие замечания. В завершающей части этого этапа мы уже обнаруживаем идею приоритета опыта у Галилея и Френсиса Бэкона, и концепцию причин наших заблуждений у того же Френсиса Бэкона.

Второй аналитический период развития моделирующего мышления охватывает период примерно с середины 30-х годов 17-го века по середину 20-го века. Первый подпериод этого большого периода начинается, по крайней мере, с изменения визуальной организации культовых сооружений в стиле барокко, связанного с привнесением идеи движения, перемещающегося субъекта восприятия, и с публикаций Рене Декарта, оформившего новое видение проблем в своих работах. Затем в послекартезианский период новое видение укрепляется в работах следующего поколения мыслителей и деятелей культуры, а затем в первой половине ХVIII в. развивается предшественниками Иммануила Канта и оформляется в его критических работах.

 Появление «Критики чистого разума» демонстрирует окончательное оформление иных тенденций в самоосмыслении себя человечеством, что в массовом политическом сознании проявляется в событиях, сопровождавших Французскую буржуазную революцию, ставшую определённой вехой, разграничителем эпох. Второй подэтап мышления нового времени условно может быть ограничен концом XIX века и распадается также условно на эпоху немецкой классики с сопутствующими ей процессами в ментальной и социальной сферах, на период, связанный с самоосмыслением науки и социума в эпоху первого позитивизма и раннего марксизма, что далеко не исчерпывает содержания процессов, происходивших в эти годы, и завершается периодом переосмысления науки, связанным как с появлением ранее таких ее нетривиальных результатов как неевклидовы геометрии, алгебра логики, так и новых теоретических обобщений, таких как уравнения Максвелла, периодическая система химических элементов и многое другое.

Последний подэтап второго большого периода, охватывающий первую половину ХХ в., характеризуется, в частности, превращением теоретического научного осмысления действительности в самостоятельную значимую область деятельности и распадается на период, включающий первую мировую войну, период между мировыми войнами и, в-третьих, на период, захватывающий вторую мировую войну и время, связанное с ликвидацией ее некоторых последствий. При более тщательном рассмотрении можно было бы выделить и более дробные промежутки.

Во всяком случае, со второй половины ХХ века человечество вступает в иной период своего ментального развития, что на уровне философской рефлексии отражается и в концепции постиндустриального общества, и в постпозитивистской рефлексии науки, и в концепции научно-технической революции. Это отражается и в изменении способов взаимодействия международного сообщества, и в определяющих это взаимодействие идеях. Это сказывается  и в способе организации производства, в тенденциях развития искусства и многом другом, что характеризует последний третий этап развития современного уровня сознания, готовящегося к переходу в некоторую иную фазу.

 

 

 

Некоторые особенности развития европейской культуры.

Но для того, чтобы понять, в каком направлении мы движемся, необходимо более внимательно рассмотреть ту фазу, которая уже около 2-х тысячелетий, если говорить о периоде ее развития в рамках европейской культуры, определяет способ творческого приспособительного преобразования действительности как внешней нашему сознанию, так и самопреобразование сознания ради выживания людей, являющихся его носителями.

При анализе буддизма мы обращали внимание на то, что новый уровень решения приспособительных задач поддерживается в социуме искусственной формой культа, которая в христианском варианте в борьбе с традиционными культами за паству ассимилирует отдельные представления этих культов, переинтерпретируя их. При всей неоднозначности перипетий культивирования христианства и понимания окружающими смысла его учения весь первый период развития этого нового типа сознания проходит при теоретическом господстве религиозного учения над иными формами продуктивной сознательной деятельности для тех, кто это учение принял. Хотя на последнем подпериоде в эпоху Возрождения этому учению, чем дальше, тем больше приходится подкреплять свое господство действиями священной инквизиции.

В следующий период, в Новое время господство культа и церкви в интеллектуальной сфере несколько ослабевает, что приводит даже к появлению и развитию теоретического атеизма, начальные установки которого можно обнаружить ещё в древнеиндийской после буддийской школе чарвака-локаята. Со второй половины ХХ века культ становится во многом просто номинальным, все более веротерпимым, если говорить о христианстве, и поддерживается государствами, поскольку его отсутствие грозит полным распадом общественных отношений. В 50-х годах ХХ века появляется характерная религиозная концепция молодежного движения битников, заявивших, что каждый носит бога в самом себе. Это, с одной стороны, демонстрирует распад ставшего уже традиционным по употреблению религиозного консолидирующего культа, но, с другой стороны, готовит сознание индивида к самостоятельному сознательному приобщению к идее гуманистической консолидации.

Антропоморфизация культовых представлений начинается с эпохой цивилизации и, по-видимому, является неосознанным шагом выделения значимости человека и единства людей из синкретической многофункциональной системы ритуалов предшествующих эпох, хотя уже в верхнем палеолите эта идея частично воплощена в представление о кровнородственной связи. С появлением мировых религий на смену этнической и государственной замкнутости ценностных ориентиров приходит идея равенства всех людей перед богом, расширяющая круг ориентации человека и заставляющая его сверять свои представления, по крайней мере, потенциально, с расширившимся кругом возможных мнений, взглядов и ракурсов.

Благодаря мировым религиям в обиход обсуждения попадает и идея о свободном творящем начале. В более чем двухтысячелетнем споре приоритета между детерминизмом и свободой, возникшим с появлением этих идей, приходится все-таки признать, что абсолютизация детерминизма исключает возможность существования свободы и случайности, тогда как даже абсолютизация свободы - появления тенденций и закономерностей не исключает. Можно предложить такое схоластическое упражнение для размышления об этом: свобода - свободна и значит, она свободна во всем, а, значит, она свободна и свободно мешать себе быть свободной, но всякая помеха будет ограничением и этим будет задавать в себе какие-то тенденции, которые, конечно, можно свободно устранить, но это также будет задавать некоторую тенденцию и т. д., заставляя нас воспринимать и осмыслять эти тенденции как некоторые закономерности, выявляемые нами как законы, действующие при определенных условиях. Абсолютизация же этих законов хоть и необходима в процессе обучения в связи с особенностями онтогенеза ментальных возможностей ребёнка и в деятельности, сопряженной с крайним риском, но сковывает нас при попытках развивать наше понимание действительности.

Появление идеи глубинной творящей природы ставит много вопросов о соотношении с нею человека, его приспособительных ориентирующих механизмах, о процессах познания и творчества, о субъективном плане личности, о природе человека и его происхождении. Мы уже рассматривали, как некоторые из этих проблем были преломлены традиционным античным сознанием. Христианская концепция, освоившая достижения античной рефлексии, продуктивно развивает их, акцентируя внимание на свободе человеческого разума, что приводит к идее творческой активности разума человека. Но идея технологической свободы ядра психофизиологических механизмов человека, да и любой психической активности, в последние десятилетия пробивает себе дорогу, наталкиваясь на сопротивление сложившихся подходов научных, административных, производственных, педагогических, в рамках которых эти идея не способна быть воспринята адекватно.

Что касается представлений о творческой природе мышления человека, то в явном виде они формируются уже у Канта в его концепции практического разума и концепции гения. Дальнейшее развитие концепция гения получает развитие у Ницше в его работе «Так говорил Заратустра», где Ницше анализирует широкий круг сопряженных с творческим поведением проблем. Проблема творческого решения задач ставится Кёлером в его известных экспериментах с животными, осмысляется в работах Пойа. В отечественной литературе она выводится на новый уровень осмысления Выгодским и привлекает внимание исследователей по настоящее время.

Представление о структуре познающего субъекта подытоживается на основании античных представлений на первом большом этапе развития философствования Августином Аврелием. На втором большом этапе подробную картину действия нашего разума конструирует Кант. Если представления Августина о субъекте, в конечном счете, обеспечивают обоснование доверия к общезначимому и общепризнанному опыту носителей божественной мудрости и общезначимому и общепризнанному опыту взаимодействия с сотворенным миром, то модель Канта призвана обеспечить сформировавшуюся в конце эпохи Возрождения концепцию выявления глубинного истинного знания в процессе исследования сотворённой реальности, но знания подтверждённого общепризнанными общеизвестными фактами. Возможность такого подхода появилась благодаря огромной работе схоластов, исследовавших спекулятивными средствами проблему божественной сущности. В Новое время появляется требование превращать результаты подобных исследований в способные быть подвергнутыми рассмотрению факты. Но и этот подход к концу 40-х годов ХХ века исчерпывает себя, создавая несовместимые концепции по поводу одних и тех же по-разному интерпретируемых фактов.

Интересен момент, выделенный самим Кантом для обоснования предполагаемой им структуры ментальных механизмов человека. Кант отмечает, что он в своем критическом рассмотрении говорит о разуме вообще, как он присущ разумным существам даже живущим на иных планетах, а не только о человеческом эмпирическом разуме. Этим Кант расширяет круг гипотетических носителей сознания, с представлением о которых он и соотносит свои доводы и выверяет эвристику, позволяющую вывести решаемые задачи на новый уровень рассмотрения, еще сильнее порывающий с привязкой к предмету и норме.

Те проблемы, с которыми сталкивается исследовательская деятельность во второй половине ХХ века, вынуждают пересмотреть проблему общезначимости факта. Факт, как и его интерпретация, явно или неявно постепенно становятся лишь общепризнанными и общезначимыми документальными свидетельствами. Отношение к предлагаемому для осмысления, как к документальному свидетельству, предполагает учет условий и особенностей коммуникации в момент передачи данных и учёт условий и особенностей их констатирования. Среди этих условий не в последнюю очередь следует выделить состояние субъекта и его ментальный уровень, определяющий как характер констатации, так и возможности ее осмысления.

К представлениям о структуре и механизмах мышления в новейшее время стали предъявляться повышенные требования, как и к иным теоретическим и фактологическим конструкциям, на которые в расширяющем круг ориентиров и в технологическом смысле повлиял опыт конструирования и взаимодействия с искусственными интеллектуальными системами. Эти устройства требуют жестких инженерных подходов как при их создании и организации математического и коммуникационного обеспечения, так и при обработке информации для ввода, не допускающего произвольной некорректной реализации замысла. Хотя сама конструкция подобной техники и ее возможности еще очень далеки от реальных механизмов ментальной деятельности людей и копируют только операциональный план манипулирования дискурсивными понятиями, но, как любое устройство, более промыслены. С другой стороны, накопив опыт работы с жёстко организованной вычислительной техникой и её программным обеспечением, сопоставив его с опытом осмысления того, что такое человек, мы всё больше осознаём неадекватность так называемой догмы классической теории познания и классического естествознания. Суть этой догмы в представлении об абсолютно чистом отождествляемым с божественным разумом субъекте познания, получающем, обобщающем и оформляющем вербальными средствами информацию об окружающей действительности. Не только механизмы нашей психики и наши понятия, как это показал Иммануил Кант, привносят свою лепту в наше восприятие и осмысление мира. Не только социальные, психосоматические, социально-психологические и локально-культурные факторы оказывают на это влияние. Но нам, по-видимому, уже давно пора систематически учитывать, по крайней мере, при оценке деяний в теоретической сфере ментальный уровень тех, кто их совершил, не зависимо от того, в какой предметно-деятельной области они были совершены.

Стоит посмотреть хотя бы в рамках самой общей периодизации нового нетрадиционного уровня сознания на результаты творческой активности людей в различных областях деятельности, стимулируемой представлениями современной каждому периоду рефлексии. Реорганизации подвергается система политических отношений в обществе. Мы уже отмечали нечто подобное в Индии, ссылаясь на реформы Ашоки, предпринявшего меры для обращения к самосознанию подданных в надежде укрепить этим свою роль лидера обще группового перманентного конфликта. В европейской традиции, отталкивающейся от наследия античности, в первый большой период можно обнаружить спектр практических и теоретических результатов от принятия христианства в качестве государственной религии и осмысления проблемы государства Августином, до практических и теоретических результатов Маккиавелли. Еще более многочисленны подходы к осмыслению и практическому освоению политической природы, затрагивающие влияние на социум и экономические отношения во второй период с XVII века по середину ХХ-го.

Следует обратить внимание, что и структура общественных отношений и отношений экономических имеет свою природу, что становится понятным в рамках новых представлений о глубинной природе окружающего, и ограниченное понимание этой природы влияет на осмысленные действия людей, решающих свои приспособительные задачи. Если это учесть, то привычная отечественному слуху формула, что общественное бытие определяет общественное сознание, вызывает серьезные сомнения. Общественное бытие действительно определяет в некотором отношении развитие сознания в онтогенезе. Но, собственно, именно совокупный уровень сознания, воплощаемый в конкретной деятельности или бездействии людей, и порождает, определяет то общественное бытие, которое нас окружает, иными словами, известная формула верна в инверсированном виде, а именно: общественное сознание определяет общественное бытие. Это мы своими действиями или бездействием в меру своего понимания создаём то общественное бытие, которое и имеем.

 

Специфика жизнеобеспечения.

Анализ политологических, социологических и экономических концепций от Гоббса до известных отечественных деятелей первой половины ХХ века с точки зрения излагаемой модели заставляет сделать хотя бы еще несколько замечаний. Не останавливаясь на тривиальных расхождениях в этих концепциях между, например, представлениями о природе общественных отношений, сущности власти или приоритете экономических отношений, с точки зрения, при которой мы их рассматриваем как теоретические модели они, как и все виды собственно человеческого отношения к действительности, являются результатом творческого осмысления, в данном случае природы жизнеобеспечения, и зависят от подходов, связанных с уровнем сознания тех, кто в этих отношениях участвует. Но стоит обратить внимание на собственно природу жизнеобеспечения, как она будет выглядеть в рамках данной модели.

В олдувае в период существования австралопитековых и, в частности, хабилисов жизнеобеспечение индивида осуществляется за счет ментальных психологических механизмов приспособления. Эти механизмы предполагают, кроме прочего, ориентировку на сигнализацию и использование ее, а также позволяют изготавливать и использовать простейшие средства жизнеобеспечения (укрытия и примитивные орудия), а также собираться в стаю, представляющую один из типичных для животных способов их самоорганизации ради выживания. В ашеле мы уже обнаруживаем натренированные модифицированные индивидуальные навыки и навыки взаимодействия ради индивидуального и обще группового выживания на основе имитационного предритуала, реорганизующего жизнь группы своим наличием. А у неандертальцев жизнеобеспечение осуществляется в группе, связанной отношениями в проторитуалах консолидирующе-технологической значимости, позволяющих усовершенствовать в результате тренинга индивидуальные навыки, смягчить внутригрупповую агрессию и улучшить коллективное взаимодействие и взаимопомощь.

В верхнем палеолите жизнеобеспечение индивида, включенного в дифференцированную по полу и возрасту группу с осознаваемой кровнородственной связью, опирается на осмысленный отбор удачных с точки зрения продуктивности и безопасности приемов, фиксируемых, как и связь по материнской линии, примитивной речью с мизерным количеством собственно речевых единиц. Эта неразвитость речи компенсируется модифицированным ритуалом, унаследованным от предыдущей стадии. В мезолите и неолите роль общего ритуала для освоения двигательных приспособительных навыков начинает ослабевать, будучи скомпенсирована более развитой речью, и в этот период специфические особенности жизнеобеспечения индивида, включенного осознанно в родовую и соседскую общность, осуществляются за счет многокомпонентных технологий, включающих приемы предшествующих стадий и фиксируемых как речью, так и обобщенной ритуальной имитацией осмысляемых повадок и природы объектов утилитарной деятельности.

В энеолите индивид, включаемый в экономически и социально дифференцирующееся родоплеменное сообщество, находящееся под контролем власти, опирающейся на систему родства и подкрепляющего власть культа, реализует свои жизненные потребности и интересы в условиях технологического разделения труда, в котором он в определенной степени профессионализируется. И в идеальном случае индивид начинает использовать удачные наблюдаемые результаты деятельности и находки для совершенствования технологического процесса. С появлением рефлексии индивид, уже включенный в определенный слой сословно стратифицированного государства, ограничивающего возможность изменения социального положения индивида, вынужден удовлетворять свои жизненные интересы и потребности, включаясь в социальное разделение труда. Если речь идет не о подсобных видах деятельности, то индивиду приходится осваивать систематизированный технологический опыт, либо он оказывается включенным в систематически организованную деятельность.

В отношении социальной стратификации следует обратить внимание на следующее. Использование военнопленных, как рабочей силы, имеет смысл только в случае, если общественные идеология, организация и производство к этому готовы, а для своей готовности общество уже должно быть стратифицировано и пользоваться хотя бы технологическим разделением труда, что происходит по внутренним причинам, как это было ранее показано. Та систематическая форма рабства, которая обнаруживается в Римской империи, для своего существования вообще требует серьезного теоретического обоснования. Подобное теоретическое обоснование имеется в трудах Аристотеля, но, как мы уже обращали на это внимание, теория подобного уровня возникает не без влияния привнесенных извне идей уровня более высокого.

С появлением мировых религий жизненные проблемы индивида, принявшего важнейшие регулятивные идеи этого уровня и, в частности, включающего себя сознательно, как минимум, в круг представителей человеческого сообщества, решаются им в процессе творческого поиска своей экологической ниши в преобразованной людьми действительности. При этом существенна установка индивида на взаимодействие с другими людьми и разумное совершенствование технологии широко понимаемого жизнеобеспечения. Именно эти процессы приводят к  типу общественных отношений, складывавшихся в Европе вплоть по начало 17-го века и получивших в отечественной литературе не вполне удачное название феодализм, что оказалось не способным полноценно объяснить известные историкам реалии этого периода.

В Новое время непосредственное жизнеобеспечение модифицируется за счет новых решений, которые привели к появлению систематически организованного машинного производства, реорганизовавшего и систему общественных отношений, которую также неудачно назвали капитализмом. Хотя новые отношения и заставили более внимательно исследовать все составляющие процесса производства, распределения и перераспределения. С середины ХХ века новая информационная технология стала внедряться в усовершенствованную в предшествующий период социальную инфраструктуру, предъявляя еще большие интеллектуальные требования к тем, кто решает проблемы, от которых зависит существование человечества.

 

Особенности формирования самосознания.

Изменение типа сознания с появлением мировых религий ведет и к изменению самосознания. Это проявляется и в обращающих внимание на эту проблему философских концепциях. И в использовании явно или неявно этих концепций в так называемых научных представлениях в отпочковавшейся от теологии и философии психологии, которая пытается, и в некотором отношении небезуспешно, исследовать объективные особенности психических процессов и строить обобщенные их модели. При этом, как и любая наука, она отталкивается либо от данных эксперимента, либо от общеметодологических установок той или иной философской школы. Такую же картину можно наблюдать и в социологии.

В художественной литературе также отражается представление о внутреннем мире личности. Если в первый большой период акцент делается на наличии внутреннего мира, его сокровенном, скрытом, которое только в эпоху Возрождения, например, у Боккаччо, явно демонстрирует отдельные часто далекие от христианского идеала особенности своего содержания, хотя и в средние века в поэзии вагантов этого нехристианского содержания достаточно. То в Новое время авторы произведений стараются построить объективное разностороннее описание внутреннего мира героя на манер достижений современной им науки, описывающей глубинное содержание воспринимаемой природы в виде обнаруженных ее законов.

Таков тщательно представленный читателю мир Дон-Кихота Сервантеса. Мир героев Достоевского, где автор отталкивается от несопоставимо более развитой Кантом само рефлексии культуры и мышления, это уже заполненная полемикой область отработки мотивов будущих поступков. У Кафки, уже в значительной степени осознающего кризис объяснительной парадигмы второго большого периода нового типа сознания, мотивационная сфера героев в большей степени, чем у Достоевского, отрывается от поддающейся дискурсивному осмыслению деятельности героя, хотя и у Дон-Кихота его «безумие» также ускользало, в конечном счете, от возможности быть объясненным. Герои Кафки уже сами создают по ходу действия ситуативные теоретические модели, в том числе и в отношении мотивов поступков друг друга, и ведут с их помощью открытую полемическую борьбу не на жизнь, а на смерть. В новейшее время, например, Натали Саррот в своем творчестве и теоретических разработках выражает новые подходы к осмыслению личности героя. Она высказывает свои сомнения в праве авторов описывать чувства и мысли героев, требуя от них изощренной документальности, выражающей внутренний план личности.

Проблема внутренней нравственности, как характеристики личности по ее отношению к другим людям, возникает также только с появлением представления о внутреннем плане личности, то есть с мировыми религиями. До этого момента могла существовать только проблема нравов, их характеристика и оценка: буйный Гильгамеш, хитроумный Одиссей, доблестный Ахилл, мудрый Нестор и т.п. Проблему нравственности развивают античные авторы не без влияния буддийских представлений об идеальной личности. Не без влияния античных разработок эта проблема попадает в христианскую культуру. В иные культуры она проникает также поздно и часто при европейском влиянии. А влияние учения Будды на Конфуция мы уже отмечали.

Но если говорить именно о европейских особенностях бытования нравственных регулятивов, то они также претерпевали изменения. В первый большой период нетрадиционного сознания важнейшим ценностным ориентиром нравственного внутреннего мира личности была абсолютная богоподобная совесть. Но уже в Новое время она неявно сменяется более практичной оценкой порядочности, не столь абсолютной, как предыдущий критерий, но позволяющей сохранять доверие к человеку, с которым имеешь деловые отношения. Долгое развитие этого представления свело его на нет, и в новейшее время его сменило более отвлеченное от характеристики личности представление о сотрудничестве. В настоящее время в ситуациях, в которые нас бросает жизнь, в конечном счете, нас интересуют не кристальная чистота человека, с которым мы имеем дело, не его анкетные данные и часто сомнительные или, во всяком случае, не бесспорные оценки окружающих, а принципиальная возможность консолидировать свои усилия ради достижения общезначимой и личной цели.

В связи с тем, что сознание индивида на этом уровне ориентировки зависит от способности освоить оформленные в текстах модели и, значит, зависит собственно от текстов, в которых эти модели оформлены, возрастает важность педагогической помощи в социологизации индивида. Сначала эту обязанность берет на себя церковь. Затем школу под свой контроль берет государство. С середины ХХ века значение качественного образования осознается уже широкой общественностью. Появляются обучающие технологии, например, система планомерного формирования навыка, исследуются факторы и условия формирования личности в онтогенезе, особенности гуманизирующих отношений людей условий их коммуникации.

Становится все более понятным, что на формирование особенно самых верхних уровней сознания оказывает влияние в первую очередь личность, являющаяся носителем подобного общечеловеческого опыта. Это показывает и история зарождения этого типа сознания, и опыт творческого решения приспособительных и вспомогательных задач, без чего навык решения просто традиционализируется и общество уже не решает свои проблемы творчески, а только воспроизводит себя, эти проблемы и их стандартные решения. Значительная часть этих решений со временем становится непродуктивной в изменившихся условиях, особенно при современных темпах накопления проблем.

С другой стороны, если хотя бы часть сообщества в рамках инфраструктуры своего жизнеобеспечения, осмысляемого понятиями определенного уровня, не будет готова к восприятию новых решений, то полноценно привить их не удастся. Можно научить пользоваться телевизором или ружьем и представителя неолитической культуры, но взрослого представителя такой культуры и даже более высоко развитой невозможно научить изобрести нечто подобное или осмыслить современные нравственные нормативы, ограничивающие применение силовых средств к собратьям по разуму. Массированное же окультуривание малоразвитых этносов ведет только к потере их этнического лица и к деградации населения, теряющего старые ориентиры и не способного полноценно освоить новые. При этом кроме всего прочего происходит необратимая утрата приспособительного опыта этноса, существующего в экстремальных условиях различных геоклиматических зон.

С появлением нового типа сознания исследованию подвергаются и формальная и содержательная стороны художественной технологии. Формальную сторону речи начинают исследовать уже древние греки, и, по крайней мере, уже в александрийской поэзии можно найти примеры экспериментирования и осмысления формы стиха. С приходом мировых религий активно используется аллегория и символика в литературе и изобразительном искусстве. Сходные процессы происходят и в осмыслении музыки. В изображениях используется прием рядоположения знаков, объектов с символическим значением и собственно изображаемых объектов, используется композиционный прием изобразительного совмещения различных пространственных планов с символическим значением, используется искусственная символика цветов. Появляется книжное оформление и иллюстрации. Аллегорическим и символическим становится орнамент, как в своих элементах, так и в способе организации.

В Новое время формальное и теоретическое развитие искусства приводит к появлению стилей, сменяющих друг друга в результате напряженной теоретической борьбы за восприятие потребителей и усовершенствование самовыражения авторов. Уже Шекспир в «Гамлете» отмечает дифференциацию потребителей на ценителей и профанов и предъявляет соответствующие претензии к технике игры актеров. С середины ХХ века общедемократические тенденции приводят, с одной стороны, к созданию высокопрофессионального массового искусства, выполняющего культово-гомеостатическую функцию. С другой стороны, развивается элитарное искусство с той же функцией, нащупывающее способы выражения эмоциональных проблем человека, нацеленного на творческое решение проблем в не очень гуманной современной среде.

И весь этот художественный, бытовой, политический, педагогический, академический, культовый и прочий постоянно разыгрываемый спектакль, начавшийся с нехитрых проторитуалов питекантропов, декорированных крашенными ржавчиной, обглоданными и выскобленными костями, достигает изощренных форм, способствуя адаптации людей к сложным ситуациям совместного выживания и создавая все более сложное поле ориентировки для тех, кто пытается взять на себя труд творческого решения накопившихся проблем, затрагивающих человека, его внутренние нужды и сознательные жизненные интересы, его эмоциональную сферу, связанную с его сознательной самореализацией, психологическим переживанием потребностей и биологическим равновесием.

 

 

 

Изменения в общественном производстве.

Новые эвристические принципы организации отношений между людьми и их совместной деятельности с появлением нетрадиционного сознания проявляются в организации общественного производства. В деревне формируется община, но уже не стихийная, связанная узами кровного родства, которые и не исчезают, а сознательное культого-идеологически, а затем и юридически скрепленное объединение со своими правами и обязанностями. Городские ремесленники и купцы объединяются в цеха, гильдии и касты. Сознательное взаимодействие в процессе производства на основе осознанных преимуществ разделения труда приводит к постепенному творческому преобразованию процесса производства на отдельные операции, что приводит к появлению мануфактуры.

В Новое время промышленная революция и ее очевидные преимущества, перекрывающие пока еще не совсем очевидные недостатки, приводит к совершенствованию технологий, а в период между мировыми войнами начинается  проникновение технологий и в домашний рутинный быт.

С середины ХХ века процесс производства охватывают новые тенденции. Становится понятным, что производство лишь одна из сторон общей жизнеобеспечивающей инфраструктуры. Новые информационные технологии начинают внедряться сначала в приоритетные и поддавшиеся формальному анализу области. На следующем этапе с появлением персональных компьютеров и упрощающего работу программного обеспечения к ним,  круг пользователей расширяется и заодно расширяется и сфера применения новых технологий, внедряемых в делопроизводство, обучение и быт.

На следующем третьем подэтапе создается международная компьютерная сеть, позволяющая пользователям подключаться к ее вычислительным и информационным возможностям. И производство, и социальная инфраструктура уже в значительной степени зависят от своевременной и качественной информации, без которой разлаживаются финансовые операции, делопроизводство, управление силовыми структурами, материальное и энергоснабжение, транспортные потоки. Да и сама информационно-вычислительная техника и связь зависят от работы тестирующих, регулирующих, контролирующих устройств и программ, и эта зависимость все усиливается. Вспомнить хотя бы проблему компьютерных вирусов и возможность иных форм диверсии как в отношении информационной коммуникации и техники, так и с помощью их использования.

 

Формирование физических представлений.

Новые технологии опираются, по крайней мере, на две базовые области знания: на физику и математику. Мы уже рассматривали, как в целом выглядел синтез ближневосточных знаний и новых идей в рамках древнегреческой рефлексии, на которые и начинает опираться новый уровень развития в этих областях. Мы отвлечемся от несущественных для нас перипетий этого процесса, связанных со сложностями преемственности из-за изменчивой исторической обстановки и затухания отдельных культур.  В целом, в первый период в области исследования природы прослеживается влияние идеи разделения действительности на творящую и сотворенную. Результат этого - гораздо более явные, чем в античности, попытки исследования глубинного творящего смысла, а для христианской катафатической теологии - и характерный для нее поиск творящего замысла.

Сами теологические рассуждения о субстанции, атрибутах и акциденциях божественной сущности, ее ипостасях, а для индийской традиции и аватарах, вся эта кажущаяся непосвященным странная схоластика - это в данном ракурсе рассмотрения во многом отработка приемов чисто теоретического построения моделей глубинной природы действительности. Затем они перенимаются содержательными и математизированными моделями глубинной природы, воспроизводимыми физикой Нового времени, продолжающими, с точки зрения многих ее деятелей, дешифровывать уже деистический или пантеистический замысел.

История теоретической физики Нового времени - это непонятная человеку, привязанному к предметному и нормативному плану, борьба моделей, опирающихся на вновь и вновь перестраиваемый ради адекватной объяснительной способности корпус базовых дискурсивных понятий. Это, в конце концов, к середине ХХ века привело, с одной стороны, к появлению несовместимых концепций, с одинаковым основанием претендующих на роль лидера в своей области. А, с другой стороны, необходимость жесткой определенности самих базовых понятий математизированных теорий вне сигнального контекста коллективного взаимодействия, который их, собственно, и определяет с содержательной стороны, привела к девальвации важнейших из них. Научно-техническая революция, начавшаяся во второй половине ХХ века, кроме того, что она значит для жизнеобеспечения и его технологий, это еще и способ переосмыслить такие физические параметры действительности, как материал, причина, пространство, время, масса, энергия и т. д. Этим понятиям следует либо вернуть определенность, которую они утрачивают, либо подойти к иному уровню понимания среды нашего обитания, составляющей основу и нас самих.

В области эмпирических исследований первая большая треть периода нетрадиционного сознания - это отнюдь не беспорядочный, хотя и не без этого, поиск, выпытывание тайн у сил природы ради лежащего в пределах досягаемости понимания целей. Начиная с Рене Декарта, мы наблюдаем всё большее и большее, хотя и не всегда особенно по началу осознанное господство теоретических установок над экспериментом. С середины ХХ века эмпирические исследования связанные не только с обеспечением совершенствования технологии, но и ориентированные на фундаментальные исследования, например создание трансурановых элементов,  начинают представлять собой сложный технологический процесс, осуществимость которого при заданных критически осмысленных условиях и является подтверждением концепции ее разработчиков. Здесь как бы реализуется положение Энгельса: «Познать - значит сделать».

 

Развитие математических представлений.

Представления о глубинной подлинной природе привело к изменениям и в области математических исследований. Уже на первом большом этапе развития математического мышления утверждается представление об актуальной бесконечности, казавшееся в свое время бессмысленным и непонятным Аристотелю. Цифры начинают восприниматься, как обозначения чисел, а сами числа - как самостоятельная упорядоченная данность, для обозначения которой были введены привычные для нас арабские цифры. И среди них – «0» под влиянием лежащих в их основе буддийских представлений о пустоте /8,88/. Вскрывается более глубокая природа оперирования выраженными цифрами количественными параметрами в виде ряда Фибоначчи. Сама возможность оперирования иррациональными числами базируется на представлении о том, что за символическим изображением стоит глубинная пока дискурсивно не осмысленная реальность. Это же представление позволяет перейти к замене численных обозначений в уравнениях буквенными символами. Появляются самостоятельные не связанные с прикладными вычислениями тригонометрические таблицы, а к концу периода и таблицы логарифмов, использование корней типа √(0-n) и даже попытка найти частное решение уравнения 45-ой степени /8,103-125/. 

В логике схоластами систематизируется простой категорический силлогизм. Происходит разведение представления об адаптационной истине (предмет теологии, а затем теософии и философии) и формальной истинности языковых выражений и структур. Впрочем, и сами представления о языке, как основе и природе речи, - это также особенность новых подходов к осмыслению воспринимаемой реальности.

Математика Нового времени - это многократное раз за разом применение представления о глубинной природе, лежащей за внешним символическим выражением отношений порядка, к воплощенным в результатах предшественников открытиям упорядоченности деятельности с объектами самой различной природы. Включая и оперирование самими знаками и описанными в содержании речи процессами и массивами событий. Уже Гильберт осознает разрыв между исследованием упорядоченности, как таковой, и реальной упорядоченностью того или иного фрагмента реальности. А затем все попытки само обоснования математики ставятся под сомнение теоремой Геделя о неполноте, хотя начало кризиса абсолютистских претензий на самодостаточность в математике можно датировать ранее хотя бы появлением неевклидовых геометрий.

В последние десятилетия наиболее интенсивно и продуктивно в математике развиваются области прикладного ее применения, а также исследования, связанные с адаптацией накопившихся конструкций различных математических областей для их использования в качестве программного обеспечения.

 

Контролирующее сознание.

Все сказанное заставляет предположить, что на смену эвристике решения приспособительных задач, существующей сейчас, и тому уровню развития сознания и культуры, которые мы имеем на сегодняшний день, должны прийти иные по уровню и принципам подходы. Одна из трудностей прогнозирования этого заключается в том, что если бы мы знали, что это такое, то уже этим бы пользовались. Другая трудность заключается в том, что, находясь в настоящем, очень легко ошибиться, определяя координаты своего местоположения, ориентируясь только на пройденный путь, при отсутствии абсолютной системы отсчета. Но, так как совсем ничего не сказать по этому поводу тоже нельзя, мы попробуем высказать некоторые гипотезы, опираясь на принципы и следствия данной модели развития сознания.

Тенденция моделирования дискурсивного плана сознания, как индивида, так и общественного канонизированием общепризнанных приспособительных текстов себя исчерпывает в результате невозможности усвоить накапливающийся стремительно массив этих текстов даже при их тщательном отборе, что пока еще удается, фрагментируя наиболее важные из них. Но также и в результате нарастающей конкуренции различных дифференцирующихся квазиконфессиональных подходов. Некоторая стабилизация, связанная со смягчением в некоторых вопросах позиций трех ведущих мировых конфессий и выход на уровень мировой стандартизации информации и норм - это только временная передышка, связанная с переходом на аналитический под этап последнего большого периода моделирования, начавшегося в середине ХХ века, и даже просто достаточно глубокое знакомство с проблемами логической классификации способно привести к выводу о бесперспективности надежд, что новые подходы не зайдут рано или поздно в тупик, до которого им затем придется дойти еще и в массовом сознании.

Создание глобальной информационной системы столь же доступной, как телефон, и невозможность решать свои все усложняющиеся проблемы, связанные с ориентировкой в лавинообразно нарастающем потоке жизненно важной информации, приведет к интенсификации поиска выхода из этих проблем на уровне скептического синтеза, который, не будучи способен вырваться за рамки необходимости оформлять свои результаты в виде объяснительных моделей действительности, в том числе и информационной, заставит уже в массовых масштабах на ином уровне понимания и более определенными, чем сейчас, средствами обратить внимание на контроль над процессами создания ориентирующих нас моделей. Это и сейчас уже происходит с моделями не только усваиваемыми нами в онтогенезе, но и явно и неявно генерируемыми нами по ходу деятельности, требующей творческого вмешательства, и подвергаемыми пока что не явно генетическому контролю со стороны автора и со стороны оппонентов.

В принципе, элементы контроля над процессом создания дискурсивных ситуативных моделей возникают вместе с нетрадиционным моделирующим сознанием. Но тенденции речевого оформления, сформировавшиеся в традиционном сознании, позволяют теперь в связи с общей тенденцией отстройки, начавшейся с известных постулатов Будды, делать эти элементы контроля дискурсивно определенными и внешне выраженными, что и оформляется, в конце концов, в логическое учение и методы научного исследования. Если говорить о еще более глубоких тенденциях, то неявный контроль дискурсивного плана возникает еще раньше с появлением традиционного сознания, способного в коллективном процессе сличать с опытом, накопленным в дискурсивных понятиях, оформленное речью ритуально значимое предание и иные тексты и оценивать их с точки зрения истинности.

Специфику функции контроля можно попытаться уловить, если вспомнить о том, какие внутренние процессы или состояния позволяют нам прийти к выводу о правильности решения той или иной задачи. При этом не дать себя в конечном итоге сбить неправильными решениями и даже находить ошибки в своих или чужих решениях и их обоснованиях, если вы, конечно, способны к подобным действиям. Но мы пока не можем сформулировать ясно и определенно, как мы это делаем, а если даже нам удается уловить это состояние, то мы не способны зафиксировать его и обобщить из-за отсутствия необходимых понятий. И из-за их отсутствия, возможно временного, мы пока не можем предположить как конкретно, каким образом и в каком, условно говоря, направлении нам нужно от них отстраниться для выхода на новый уровень генерализации, хотя бы в медитирующем режиме.

Можно попытаться построить некоторую аналогию с особенностями генерализации и ее следствиями на предшествующих этапах развития человеческого сознания. Во второй половине верхнего палеолита происходит отстраивание от ставших уже привычными и закрепленных культом представлений о предмете добычи и связи по прямой материнской линии. Это заметно, во-первых, по характеру изображений, приобретающих некоторую самостоятельную значимость и эмоциональность, а также в попытках некоторого обобщения и отвлечения при изображении стада. Во-вторых, возможно и отношения родства начинают переноситься не только от матери к ребенку и наоборот, но и экстраполируются на детей одной матери или как-либо еще. Отстройка неолита заметна в связи с переходом к доместикации растений и животных, что предполагает селекцию как первых по урожайности и размеру плодов, так и вторых по их способности сосуществовать с человеком.

Рефлексия энергичней, чем дискурсивное сознание, совершенствует дискурсивный план мышления, ускоряя развитие культур цивилизованных народов. Контроль, по-видимому, способен не только ускорить процесс создания новых моделей и их отбор, но вполне возможно позволит глубже понять и овладеть самим процессом смен подходов к генерированию моделей в рамках методологии медитирования, анализа и скепсиса, если пользоваться нашими условными терминами. Такая перестройка ориентиров творческого решения задач может вскрыть совершенно иные, не воспринимаемые нами сейчас связи и упорядочения действительности.

Переход к новому типу генерализации отразится на реальной стратификации общества. Приход эпохи цивилизации повлек за собой, как его ни оценивай, социальное расслоение общества, которое в определенной степени связано со способностями и усилиями индивидов, приспосабливающих себя активно к особенностям существования в социуме или не делающих этого, что привело затем к различным стартовым условиям у их потомков. Эпоха рефлексии, не только, несмотря на все перемешивания, возникавшие в периоды социальных конфликтов, но даже благодаря им, выявила и закрепила наличное социальное разделение деятельности системой норм, включающей законодательство, обозначив особенности задач различного уровня сложности. Мировые религии попытались гуманизировать ситуацию теоретически, привнеся идею равенства людей перед богом, переоформленную затем в идею равенства людей перед законом, а затем и в идею равенства людей в их праве получить необходимое образование.

Но все эти идеи не могут отменить социально-экономического неравенства и неравенства творческих возможностей личности. На границе между моделирующим и контролирующим сознанием можно ожидать в глобальном масштабе конфликты, связанные с недовольством неадекватно ориентирующейся и творчески ограниченной части населения, настроенной на традиционные ценности и с установкой на потребление. Каков будет выход из этого кризиса, трудно предвидеть. Но вполне возможно, что в связи с особой сложностью существования в техногенной информационно насыщенной среде могут ужесточиться, став предварительно более объективными, если это вообще возможно и не будет ущемлять человеческих прав и достоинства, приемы государственного тестирования и экспертизы личности, которой доверяется сколько-нибудь ответственная должность. Дальнейшее развитие появившегося нового типа сознания рано или поздно создаст новые проблемы и заставит искать какие-то новые решения, уже лежащие за пределами того, что мы можем квалифицировать как сознание цивилизованного человека и для чего сейчас даже трудно подобрать термин, не вызывающий ненужных ассоциаций.

Как отмечалось, ситуация, в которой окажется человек еще внутри нетрадиционного сознания на границе между моделированием и контролем, будет достаточно напряженной и стрессообразующей вследствие лавинообразного нарастания информационного потока, в котором ради жизнеобеспечения и достижения более экологичного положения понадобится умение ориентироваться в информации осмысленно. В ином случае, как мы можем наблюдать и в собственной жизни, и в современной и в древней истории, мы оказываемся на периферии социума, что не означает невыгодности нашего положения, а иногда как раз наоборот, но не позволяет реализовывать себя полноценно, оказавшись в гомеостатически неудачном положении.      

В принципе, рефлексия допускает отношение к действительности членов общества с дискурсивным сознанием, хоть и иронизирует по этому поводу, а более низкий уровень сознания в общественной жизни цивилизованное общество не терпит и относится к нему, как к простоте, что хуже воровства. В условиях существования в обществе с моделирующим сознанием также уживаются представители самых различных ментальных возможностей. Часть этих представителей ограничивается просто усвоением минимума необходимых дискурсивных знаний, а технологии нового типа вынуждены в своих устройствах и процессах предусматривать так называемую «защиту от дурака». Новые технологии и способы взаимодействия на уровне контролирующего сознания также, видимо, будут предусматривать возможность дискурсивного усвоения основных параметров процессов контроля, что позволит включение в социум людей с различными установками на потребление и творчество.

Усложнение и технологизация социальной инфраструктуры повлечет необходимость оперативного контроля над объективными параметрами состояния отдельных ее отраслей, где это связано с безопасностью существования сообщества. Власть должна будет заняться тем, для чего она, собственно, существует, - регулировать функционирование сообщества, а не становиться самодовлеющим искусственным образованием, живущим ради собственных нужд. В ином случае, как мы это наблюдаем сейчас, будет продолжаться девальвация уважения к традиционной системе организации управления обществом.

Ослабление уважения к институту власти неминуемо ведет, и это проявляется уже сейчас, к росту преступности, в первую очередь, подростковой и даже детской из-за ослабления культово-педагогического давление на подрастающее поколение со стороны разуверившихся в нормативной базе взрослых. Но кризис современного нормативного базиса еще не означает, что он не необходим. Это значит только, что регулятивы поведения человека уже не могут быть оформлены в рамках старых парадигм, предполагавших их стабильность на все века и времена.

Старые культовые системы, и это достаточно очевидно, также оказываются неспособными оказать необходимое адекватное давление на человеческое сообщество. С приходом новой парадигмы мышления проблемы, которые захлестнут человечество, заставят, в конце концов, тех, кто потребительски ждет чуда от достижений подвижников и осмысляет мир, себя и других в терминах техногенной среды, сознательно требовать восстановления гуманитарной культуры, как таковой, чтобы она могла вклиниться перед потребностью приступить к сиюминутному поеданию добычи ради необходимости выжить после того, как съеденное будет переварено.

Вполне возможно, что тем регулятивом, который будет определять взаимоотношения внутри группы людей, как носителей разума, станет уже не сотрудничество, а сосуществование. И сама возможность просто сосуществовать с данным человеком, искусственным образованием, живым существом, усвоившим, чего нельзя делать в техногенной среде, будет определять положительную оценку данного индивида. А вся совокупность этих носителей разумного с точки зрения выживания поведения и будет новым кругом ориентиров при решении приспособительных задач. Не описание реальности, которое может иметь не менее обоснованную альтернативу, а мотивы и механизмы прихода к тому или иному решению станут областью исследовательского интереса, позволяя лучше понять мир, который нас окружает, и выйти на новый уровень генерализации знаний о нем.

Накапливающиеся возможности контроля и самоконтроля изменят и углубят представление человека о себе и своем внутреннем мире. Такой человек уже не только по иному будет включаться в контакты с другими людьми, но и его технологическая деятельность претерпит определенные изменения. Человек, продуктивно творчески включающийся в технологический процесс, является уникальным носителем, автором преобразований, которые он может привнести, опираясь на свой опыт. Технология должна будет стать более гибкой и развивающейся, в том числе и технология политического управления обществом. И таким же в значительной степени должен будет стать технологизированный процесс обучения и самообучения, без чего человеку будет трудно поддерживать себя в русле общесоциальных потоков. Вполне возможен и непредсказуемый пока в деталях симбиоз интеллектуальных средств биогенной и техногенной природы.

Чтобы не перегружать работу и не оттолкнуть предпочитающих дискурсивную определенность излагаемого читателей была в целом проигнорирована и не продемонстрирована собственно медитационная сторона деятельности людей, особенности культов и такие формы рефлексии и моделирования в отношении этой проблемы, как, например, мистические учения и многое другое, что в целом, пусть и не тривиально, но вписывается и способно быть объяснено предлагаемой моделью. Можно сколько угодно сетовать и на отсутствие других подробностей, но для понимания принципов данной работы сказано было достаточно, а непомерное увеличение работы сделало бы сомнительной возможность ее прочесть и вследствие этого понять. Во всяком случае, автор, на сколько сумел, попытался обосновать свой взгляд на процессы, происходящие в широко понимаемой действительности и причины своего несогласия со многими распространенными взглядами и подходами.

20.07.96г.

 

 

Список цитируемой литературы

1.     Борисковский П.И. Древнейшее прошлое человечества.  Москва.  «Наука». 1980.

2.     Библиотека всемирной литературы,  т. 1. Москва.  «Худ.  лит.». 1973.

3.     Древнеиндийская философия. Начальный период. Москва. «Мысль». 1972.

4.     История зарубежного искусства, т.1. Учебное пособие для студентов художественных вузов. Москва. Искусство. /Любое стереотипное издание/.

5.     Кант И. Сочинения в шести томах. Том 3. Москва «Мысль». 1964.

6.     Кликс Ф. Пробуждающее мышление. У истоков человеческого интеллекта. Москва. «Прогресс». 1983.

7.     Рыбников К.А. История математики. Издательство Московского университета. 1974.

8.     Стройк Д.Я. История математики. Краткий очерк. Москва. «Наука». 1969.

9.     Столяр А.Д. Происхождение изобразительного искусства. Москва. «Искусство». 1985.

10.  Харитонов В.М. Лекции по антропогенезу и археологии палеолита. МГУ. 1987.

11.  Этнография. Учебник для исторических  специальностей  вузов. Москва. «Высшая школа». 1982.

12.  Якушин Б.В. Гипотезы о происхождении языка. Москва. «Наука». 1984.

13.  Ламберг-Карловски К., Саболов Дж. Древние цивилизации. Ближний Восток и Мезоамерика. Москва. «Наука». 1992.

14.  Мак-Фарленд Д. Поведение животных. Москва. «Мир». 1988.

15.  Литература Древнего Востока. Москва. МГУ. 1984.

16.  Хрестоматия по истории Древнего Востока, т.1. Москва. «Высшая школа». 1980.

17.  Лингвистический энциклопедический словарь. Москва. «Советская энциклопедия». 1990.

18.  Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. Москва.  «Наука». 1989.

19. Лурия А.Р. Язык и сознание. Издательство Московского университета. 1979.