История сознания.

Подход к проблемам.

 

Предисловие к новому изданию.

 

 

Вообще-то эта работа посвящена тому, что заявлено на обложке. Но здесь мне хочется уделить место проблемам, которые могут поначалу показаться посторонними. Этим проблемам было уделено место и в предыдущем варианте исследования, но прочесть его удалось немногим. Я не думаю, что некоторая перестройка работы намного упростит чтение, но если мне это удастся, я буду рад. Претензии, что надо бы вначале определиться с тем, что мы будем понимать под сознанием, я не принимаю. В предыдущем издании определение находилось, в связи с особенностями издания, на первой странице работы и было выделено другим шрифтом, чтобы читатели не проскочили мимо. Тем не менее, мне предъявляли претензии, а где же определение, есть ли оно вообще, и что такое сознание, что я под ним понимаю. Если вам это определение нужно, начинайте читать с предисловия к предыдущему изданию. Или подождите, пока вы до него доберётесь. Всё равно оно вам пока не понадобится, так как речь пока будет идти о других вещах. Практика общения с честными и вдумчивыми читателями показывает, что работу всё равно придётся перечитывать. Если вам покажется, что я удалил определение подальше, чтобы запрятать какую-нибудь логическую ошибку в нём, то, как раз эти претензии, принимаются. Тем более что на основе положений данной концепции был написан учебник логики с достаточно серьёзной перестройкой всего, что не связано с самими логическими исчислениями и структурой курса. Правда непонятно, когда и как его удастся издать и тем предоставить и его для открытой критики. Если удастся сначала заполучить текст этого учебника, можете начать с него. Заодно, конечно, было бы неплохо прочесть и мою работу 1981 года по технике интерпретации текста, которую пока тоже не удаётся издать полностью. Но можно, как мне кажется, без всего этого обойтись поначалу, а затем уже, если возникнет более серьёзный интерес, разыскать электронные копии этих работ, которые я пока заботливо рассовываю по компьютерам знакомых.

После прочтения работы, хотя многочисленные подробности вряд ли сразу отложатся в памяти, и неизвестно сможете ли вы согласиться как с отдельными доводами, так и с концепцией в целом, но, скорее всего, у вас всё-таки останется понимание, что то состояние человеческого мышления, которое мы наблюдаем, это результат длительной эволюции какого-то предшествующего состояния. Правильно ли автор осмыслил это предшествующее состояние, и как на самом деле развивался этот процесс, это другой вопрос. Вы можете не соглашаться. То, что предлагается, это только гипотетическая модель. Если вам нужен ментор, который раз и навсегда изложит вам несомненную концепцию на все века и времена, то вам, наверное, лучше не читать эту работу, а заняться чем-нибудь другим. Например, поиском этого ментора. Если же вы настроены и подготовлены к чтению подобных работ и ваше несогласие может быть как-то оформлено в виде доводов, это уже нечто более серьёзное. Но было бы намного лучше, если бы критические замечания были бы конструктивны и либо были настолько убедительны, что заставили бы пересмотреть отдельные положения этой модели. А одной из причин переработки как раз и является такая конкретная критика, проведённая археологом Натальей Борисовной Леоновой, которой я благодарен и за эту критику, и за предыдущие консультации, да просто за время, которое она оторвала от себя для этого. Либо, что гораздо серьёзней, и критик не может принципиально принять ни подходы, ни стиль, ни свидетельства, используемые в данной работе, он, как мне кажется, должен противопоставить этой модели свою, которая была бы способна более основательно и адекватно ответить на анализируемые в работе проблемы. Автор вполне принимает позицию критиков, которую можно было бы сформулировать так: я не могу с этим согласиться, меня учили по другому или я верю в другое, но возразить по существу я не могу. Это если и не равносильно признанию концепции, то, по крайней мере, является признанием её состоятельности. Можно, конечно, и просто не замечать в упор её существования, с чем я сталкивался чаще всего. Это вполне простительно для большинства людей, иным образом ориентированных в жизни. Непонятно, когда такую позицию занимают профессионалы, особенно ответственные по долгу службы за развитие исследовательской деятельности.

   Я всё же вернусь к выделенной курсивом фразе в предыдущем абзаце. Если вы согласны, что современное сознание это результат длительных исторических процессов, то вполне уместно задать вопрос, а что предшествовало возникновению феномена, который мы называем сознанием. Тем более что в работе последовательно проводится демонстрация зависимости вновь образовавшихся феноменов культуры от предшествовавших состояний. И эта идея далеко не нова. Последовательное исследование этой зависимости, как будет показано, заставляет пересмотреть многие популярные представления социологии, политологии, политэкономии, теории познания и многого другого. И если социально-политическая часть наших установок, в случае если они не верны, так или иначе, болезненно бьёт нас же самих в реалиях общественной жизни, то теоретико-познавательная часть крайне важна для осмысления самой проблемы убедительности тех или иных концептуальных подходов. И если для кого-то именно эти устоявшиеся проблемы кажутся более важными, чем не вполне понятно для чего придуманная излагаемая модель, то у него есть возможность прочесть работу именно в этом ракурсе.

Итак, я допускаю, что у читателя нет резкого неприятия к тому, что можно было бы назвать эволюционно-генетическим, или историко-генетическим, или как-то иначе названным подходом. Этот подход не является панацеей и, более того, неприемлем в большинстве ситуаций, когда нам приходится решать задачи оперативного уровня. Это специфический подход, который мы можем применить и в любом случае должны учитывать его существование при решении задач философского, методологического типа. Я уверен, что это необходимое современное требование. Ещё несколько столетий тому назад ничего подобного философская методология не знала. К сожалению, неосторожное применение этого подхода и чрезмерное с претензией на универсальность его применение отпугивает сейчас специалистов от этого подхода. При этом постоянно идёт подспудная борьба за право стать интерпретатором истории, а значит и её механизмов и процессов. Это противоречащие друг другу установки. Или мы признаём необходимость разбираться с тем, что раньше, а что позже и почему так, или мы отказываемся от идеи, что это имеет хоть какое-то значение.

Поэтому для осмысления излагаемой концепции истории сознания необходимо признание некоторых тривиальных положений. Такого положения, например, как эволюция живого из неживого. Или, что сложнее, признание эволюции психологических, физиологически обеспеченных, механизмов ориентации из потребностей жизнеобеспечения для определённой части живых организмов. А также, что можно понять, только прочитав всё до конца, признание эволюции того, что в работе будет пониматься как сознание, как вызванное сложившимися условиями усовершенствование психологических механизмов ориентации в групповой среде, использующей для коммуникации и взаимодействия специфические сигналы. Несогласные имеют право на собственное мнение и конструктивную критику. Не надо только валить всё на Дарвина. Он имеет к этому только косвенное отношение. Праведно разгневанных прошу метать свои копья в Иммануила Канта и больше известного публике, как писателя, занимавшегося кроме всего прочего и сравнительной анатомией, Гёте, заложивших основы этого подхода за сто лет до Дарвина. Впрочем, они были не одиноки.

Я не возьму на себя смелость построить полноценную эволюционную картину неживой природы, живого и психики. По моему глубокому убеждению, то, что мы к настоящему времени знаем об этих процессах, не позволяет такую картину нарисовать. К настоящему времени мы имеем такое огромное количество претендующих на это моделей, что само их количество заставляет задуматься и понять, что мы только в самом начале этого пути. Для целей данной работы вовсе нет необходимости ставать на платформу тех или иных концепций эволюции неживой и живой природы и психики. Но некоторые проблемы, связанные с исследовательской деятельностью в этих направлениях, следует всё-таки отметить.

Пытаясь осмыслить, каким образом появилась обнаруживаемая нами вокруг себя природы на всех уровнях её масштабирования, необходимо уяснить является ли эта природа изначально продуктом каких-то непознанных нами пока законов и тенденций. Как это было принято в естествознании с незапамятных времён, подытожено Бенедиктом Спинозой и растиражировано большинством философских моделей и системой естественнонаучного и технического образования. Или эти законы и тенденции результат чего-то иного, законами и тенденциями не являющегося. Я имею в виду не Господа Бога. Допущение этой инстанции лишь переводит вопрос из области естественнонаучного выяснения в неведомую область, в которой всё равно придётся разбираться заложены ли эти законы в Боге или они имеют иную природу. Если они заложены в Боге, то в этом случае он не всемогущ, а ограничен их требованиями. И так до бесконечности, потому что если они не заложены в Боге, то надо разбираться заложены ли они в иной природе, или находятся там по иному и так далее. Если кто-то считает, что, двигаясь по этому пути, он к чему-либо разумному придёт, то Бог ему в помощь.

Я повторю эту проблему по-другому. Первичен ли детерминизм? Или: первичен ли порядок? Если детерминизм, то есть жёсткие причинно-следственные отношения первичны, то в мире, устроенном так, как излагает данное утверждение, нет свободы. Её нет, и незачем заниматься казуистикой. Мы ведь сказали, что в основе мира детерминизм, так давайте от своих слов не отступаться. Если в такой модели мы не можем объяснить, почему что-то произошло, то это значит, что мы просто, может быть временно, не знаем этих причин. Если мы их не видим, то это значит, что они для нас просто пока не обнаруживаются. Но где-то в глубине они, несомненно, есть и определяют происходящее. Если это так, то в таком мире нет свободы и случайности. То, что мы воспринимаем или осмысляем как свободу или случайность, в таком случае просто недопонимание причинных связей. Наше недомыслие. Если же свобода чем-то неявно полностью определяется, от чего-то зависит, то какая же она, простите меня, свобода. Её нет! Допустить её такой невразумительно. Допустить свободу, предположив детерминизм и порядок глубинно изначальными, значит противоречить. Согласны ли вы с допущением противоречий в рассуждении?

Я прекрасно понимаю, что вас, как и меня, учили по-другому, в вере наличия причинно-следственных связей в мире, на основе знания которых и держится технология человечества. А я на это не поднимаю руку. Вопрос не в том, имеются ли какие-либо тенденции и закономерности у реальности и знание о них. Это другой вопрос, на который необходимо в первом приближении ответить положительно. Меня здесь занимает другой вопрос, оттуда эти знания берутся. И можно ли при построении концепции получения знания исходить, что мы проникаем в изначально существующий порядок, предшествующий моменту его обнаружения. Вроде бы тоже так. Но один нюанс, этот глубинный порядок исходно сам по себе изначален? До последних исходных своих предпосылок? Вот с этим я как раз согласиться не могу. Если он изначален в подобном смысле, то свободы нет и ей неоткуда взяться. А это уже полная ахинея. Первое неприятное следствие из неё, если нет свободы, то нет и ответственности. Ни один здравомыслящий судья не сможет осудить за поступок, который был вызван невозможностью что-либо предпринять по своей воле.

 Есть, правда, одна хитрость. В мире свободе нет, но мы свободны выбирать. Но в этом случае наш разум повисает в несвязанной с миром свободе. А иначе, если есть хоть какая-то связь разума с нашим телом или окружающим миром, он оказывается неявно для него жёстко детерминированным внешним ему миром и мы опять не обязаны отвечать ни за что, ибо наш выбор был только кажущимся свободным. А если он всё же был абсолютно свободен, то он тогда не связан с телом. Ведь мы же утверждаем, что он абсолютно свободен. Наши руки наносят кому-нибудь вред, а мы должны отвечать за то, за что отвечать не можем? Если вы хотите в таком случае взять ответственность на себя, то это уже психотерапевтическая проблема, а не юридическая или философская.

Или вы, может быть, хотите вместо одной непроходимой для детерминистских объяснений проблемы абсолютного разрыва между разумом и миром предложить много уровней разрывов. Большой помощи причинно-следственным объяснениям, которые разрывов не терпят, это не даст.

Есть ещё один серьёзный контрдовод для поклонников изначального детерминизма. Если детерминизм изначален, то сама полемика на эту тему уже глубинно детерминирована. И всё, что происходит в этой полемике, это лишь выполнение какого-то изначального замысла или реализация какой-то заложенной в природе программы. Если вы считаете, что детерминизм первичен, вы не мыслящая личность, а марионетка, выполняющая предначертание каких-то глубинных сил. С кем же я тогда спорю? Мозги просто едут. Может вы и есть Господь? Я, надеюсь, что я уж точно не компьютер.

Всё только что сказанное, конечно, вызывает много дополнительных вопросов. Что такое наше сознание, каким образом осмыслить этот феномен, какое отношение этот феномен имеет к реальности, и каким образом выпутаться из того тупика, в котором мы сейчас оказались, придерживаясь, казалось бы, несомненного и не подлежавшего критике положения об упорядоченности и детерминизме в мире?

Попробуем пока заняться последним вопросом, которому мы уже уделили столько времени и места. Если попытка допустить изначальную детерминированность мира завела нас в тупик, непроходимость которого, надеюсь, для вас очевидна, а иначе попробуйте опровергнуть изложенные перед этим доводы, то нельзя ли как-то выпутаться из возникших проблем таким образом – допустив изначальную, исходную, первоначальную, устал подыскивать синонимы, свободу как таковую. Если мы не можем, допустив изначальный детерминизм, хоть каким-то образом признать наличие свободы в мире, можем ли мы, исходя из первичности свободы, как-то понять, может ли это предположение согласоваться с обнаруживаемым нами пусть относительным, но, несомненно, существующим миропорядком. И если вы согласны с правомочностью логической критики, то, может быть, вы согласитесь и с правомочностью в некоторых случаях использовать и схоластические построения.

Недовольство схоластическими построениями можно понять в эпоху их засилья. Но полное отрицание этих методов является тоже недоразумением. Возникновение современной теоретической науки оказалось возможным именно благодаря разработке методов дискуссий и анализа схоластами. Я был вынужден придти к этому убеждению,  основательно штудируя курс истории философии и истории науки. Родоначальник теоретического философствования и вместе с тем нового, привычного для нас уровня теоретической науки, Рене Декарт прошёл схоластическую выучку в колледже иезуитов, который он закончил. И хотя его собственные теологические рассуждения должны восприниматься ортодоксальным верующим как ересь, сам он всегда считал себя католиком и всю жизнь пропагандировал это вероучение. Можно ещё спорить была ли какая-нибудь теоретическая наука до Декарта, как она выглядела, и что нового привнёс в неё Декарт. Этот вопрос можно оставить кому-нибудь для защиты диссертации. В конце концов, другим людям тоже жить как-то надо. Но то, что Декарт является первым систематическим философом, сомнений давно не вызывает. От этого и нужно танцевать.

Попробуем построить следующее схоластическое рассуждение. Свобода свободна. Иначе, какая же она тогда свобода. Она свободна во всём. Но если она свободна во всём, то она свободна и в том, чтобы себя ограничить. Она свободна сделать это когда угодно или не делать этого вообще. Но если она это сделает, раз уж она свободна это сделать, то она этим себя ограничит. Она вправе снять это ограничение. Но это уже не вполне свободное действие, так как оно уже чем-то ограничено. А именно, предшествующим ограничением. Одно ограничение уже произошло. И в результате этого мы получаем в наличии некоторую несвободу. И всё дальнейшее будет происходить уже при наличии этой некоторой несвободы, которой можно свободно распоряжаться, но невозможно полностью избежать, не создавая каких-то иных ограничений и иной несвободы. Такое состояние – это уже некоторый следующий этап, отличающийся от исходного состояния свободной свободы. Исходная свобода прошла точку качественного перехода, точку бифуркации, и мы имеем налицо, по крайней мере, теоретически, иное качественное состояние.

Что произойдёт в дальнейшем после первоначального самоограничения, это уже в большей степени вопрос к математикам и физикам теоретикам, накопившим богатый опыт построений и проверяющих свои выкладки на эмпирической базе исследования элементарных частиц и космологии. В любом случае, дальнейшее развитие подобного процесса, а он может и не продолжаться, так как мы имеем дело с пока ещё почти абсолютной свободой, должно приводить к появлению хоть чего-то. При этом непредсказуемость и случайность на начальном и последующем этапе развития почти абсолютна. Хотя сказать содержательно об исходном логически состоянии и о последующем этапе что-либо очень трудно. То, что случилось, как видится, обладает бесконечной возможностью вариантов развития. Уменьшение непредсказуемости, да и то относительное, возможно, как кажется, только в результате огромного количества бифуркаций, качественных скачков и процессов, происходивших между ними. Но чтобы это не казалось, а стало более убедительным для специалистов, необходимо, чтобы с этим вопросом, как следует, поработали математики. Только въедливый анализ может показать, что на самом деле может произойти, и возможен ли такой сценарий вообще. Вполне возможны и какие-нибудь теоретические трудности.

Например, такая трудность. Абсолютная свобода проходит точку, которую она могла бы, кажется, и не переходить. Хотя это ещё вопрос, могла ли не переходить, не стало ли бы это признаком её несвободы. Но с другой стороны и самоограничение, движение в эту сторону, это движение из неустойчивого состояния абсолютности свободы, тоже не вполне свободно. Представление об абсолютной свободе, именно в отношении её абсолютности, также, оказывается, вызывает сомнения из-за дальних следствий при использовании этого представления.

Но не абсолютность свободы не ведёт к утверждению её глубинной предсказуемости, иначе мы говорим не о свободе, а о чём-то другом. К тому же мы не доказываем здесь возможность получения из предпосылки свободы чего-нибудь материального. Мы пытаемся понять, может ли допущение изначальной свободы подвести нас с необходимостью к выводу, что если мы допустим свободу, как логически начальный этап, то это утверждение приводит нас последовательно к утверждению о наличии законосообразности в мире. Правда, понимание этой законосообразности будет отличаться от классических представлений о детерминизме. Наши замечания заставляют нас задуматься, можно ли назвать свободой не абсолютную свободу и лишний раз убедиться в том, что представление об абсолютности, по крайней мере в отношении свободы ведут к затруднениям логического характера, но это давно не новость. Я думаю, что с вопросом о свободе не абсолютной можно справиться, поняв, что мы не можем отрицать наличия свободы вообще, если мы вынуждены обнаружить, что несвободны в каком-либо определённом отношении. Это представление об изначальном детерминизме не допускают представления о свободе. Идея не абсолютности свободы не ведёт однозначно к её отсутствию. Тем более наши замечания не отменяют возможности существования и саморазвития исходной свободы, какой бы она не была. Они не отменяют наших рассуждений в этом отношении, а лишь возвращает нас к трудно осмысляемому вопросу о начале, каково оно, если оно вообще было, и не ведёт ли предположение о нём к логическим затруднениям. Мы снова и снова вынуждены, пройдя некоторый этап исторического развития, возвращаться и к этой проблеме тоже.  Но это всё же лучше, чем чувствовать себя неправомочным неразумным исполнителем вселенского детерминизма. Впрочем, кому что нравится.

Пока не была продемонстрирована невозможность изложенного хода событий, ничто не мешает нам попробовать дальше развить наши предположения. Как бы в дальнейшем ни шло развитие, но оно будет вести к увеличению некоторых ограничений. И этот процесс будет продолжаться до тех пор, пока сами ограничения не станут играть сколько-нибудь существенную роль в этих процессах, взаимодействуя друг с другом. Если весь этот процесс, как покажет критика, возможен, то с этого момента нам необходимо говорить уже о некотором следующем этапе развития. Это этап появления тенденций, которые сами, то, включаясь в эту игру, то, разрушаясь непредвиденным образом, всё же, по-видимому, должны привести к более устойчивому, но и весьма ограниченному для возможности понимания состоянию реальности. Это состояние достаточно далеко от классического понимания детерминизма. Все предшествующие состояния, ведущие к дальнейшему развитию, не детерминируют в таком случае последующие состояния, будучи их причинами, а являются только условиями, в рамках которых происходит свободное развитие реальности. И лишь более или менее жёсткие, скорее всего, непредсказуемо временные тенденции мы и можем здесь осмыслить, как будущую основу закономерности организации реальности.

Если наша гипотеза верна, то дальнейшее развитие тенденций на этом новом этапе, также способном содержать множество качественных переходов и процессов между ними, может привести к появлению таких взаимодействий этих тенденций, которые в результате способны дать уже картину, позволяющую вести современное, искушённое изощрённым теоретизированием, эмпирическое исследование, как, например, в трудно поддающейся систематизации области объектов квантовой механики, с её весьма сомнительным для человека, привыкшего к большей определённости, детерминизмом. Как раз проблемой, которую мы попытаемся осмыслить в дальнейшем в основной части работы, является проблема, откуда берётся эта потребность к косному пониманию причинно-следственных взаимодействий. В любом случае, исходя из предпосылки, что генетически реальность основана на свободе, мы вынуждены были придти к выводу, что такая исходная предпосылка должна привести к появлению более или менее стабильных разнообразных тенденций, которые, возможно, мы и воспринимаем, как законосообразную организацию природы. Если только мы не сделали по ходу рассуждения каких-либо заметных только дотошному анализу ошибок.

Если вам удалось справиться с этими рассуждениями, и у вас нет возражений, а если есть, зачем их таить, ведь это общее для всех дело, то всё-таки, необходимо подчеркнуть следующее. Изложенная картина, это схоластические рассуждения, а не изложение того, как было на самом деле. И даже физико-математическая конструкция, если её удастся создать, это тоже только гипотетическая модель. Это просто дискурсивно определённо выраженные по признаваемым сообществом правилам представления о том, как этот процесс мог бы вразумительно выглядеть. Но если мы попытаемся, всё же, продолжить наше схоластическое рассуждение и хотим продолжить заложенные в предыдущем изложении предпосылки, то нам предстоит принципиальный выбор. Или мы предпочтём со многими бифуркациями, но всё же цельную модель развития наблюдаемой нами Вселенной, как это изложено, например, в концепции большого взрыва. Результатом такого подхода должна стать концепция вроде единой теории общего поля или что-нибудь на неё похожее. Теория, объединяющая в себе весь известный ныне и постоянно увеличивающийся эмпирический материал, и в том числе объединяющая в себе, как, например, в концепции Великого Объединения, иногда называемого концепцией суперсилы, все известные нам к сегодняшнему моменту взаимодействия: электромагнитное, гравитационное, сильное и слабое. Такой подход небесполезен, и практически всё, что мы знаем сейчас, это результат попыток продвинутся в этом направлении, хотя утверждения, что кошку в тёмной комнате поймали, как-то быстро уходят с полос средств массовой информации. А затем появляются новые сообщения. Или мы признаем, что само предположение бифуркаций, говорит о качественной не сводимости фундаментальных физических взаимодействий. А, это значит, что мы откажемся от претензий свести всё, что мы знаем, в единую теоретическую концепцию, что не мешает нам создавать обобщающие концепции координации и взаимодействия различных параметров природы. Манипулируя математическими формулами, мы можем загнать так непохожие на себя взаимодействия в одну теоретическую конструкцию. Но что-то очень уж это похоже на то, как до сих пор усиленно загоняют свободу в детерминизм, хотя совершенно ясно, что речь в таких философских конструкциях идёт уже о чём-то другом, лишь именуемом свободой. Между прочим, Альберт Эйнштейн не свёл в своей концепции пространство и время друг к другу. Он лишь показал их взаимозависимость в определённых ситуациях. И до сих пор остаётся открытым вопрос, как понять положение, при котором для ориентации в мире мы можем и должны пользоваться представлениями о пространстве и времени, тогда как современные фундаментальные концепции показывают, что в основе реальности лежат ситуации, где эти представления не применимы.

Поэтому вполне правдоподобным может показаться подход, при котором не отрицается возможность координации различных фундаментальных взаимодействий в имеющемся налицо к нашему времени положению дел в мире. Но в отношении генезиса реальности необходимо при применении этого подхода признать фундаментальную не сводимость, привязанность появления тех или иных физических параметров реальности к определённым историческим состояниям, а не просто к этапам становления привычной для нас Вселенной. Этот вопрос мало интересует физиков и математиков. Не он является предметом их престижа и профессиональных навыков. Но, по-видимому, рано или поздно его придётся осознать, если мы хотим претендовать на то, чтобы наши исследования не потеряли человеческий смысл. В том случае, если излагаемая гипотеза получит подтверждения, некоторые имеющиеся, полученные привычным для современной астрофизики способом данные, могут получить иную интерпретацию. Так, например, так называемые реликтовые излучения, или выползающая при некоторых расчётах тёмная материя, могут оказаться не ранними состояниями нашей Вселенной, хотя, вполне возможно, это и так, а рудиментами прежних состояний Вселенной, представленными в нынешнем её состоянии. В этом случае возникнет естественный вопрос, сколько и каких бифуркаций претерпела Вселенная, перед тем, как оказаться в нынешнем, так упорно исследуемом нами состоянии. И, как частный вопрос, порядок появления известных и, может быть, неизвестных нам взаимодействий. И ещё более серьёзный вопрос, который уже давно висит практически нерешённым с момента своего возникновения в связи с развитием квантовой механики. Если фундаментальные параметры не материальны в обычном, привычном для нас смысле, каким образом сложилась вполне материальная по первому впечатлению открытая нашему наблюдению картина мира. И это дело нашей, имеющейся сейчас, парадигмы мышления. Так как если вы дочитаете работу, то сможете обнаружить, что в не так уж далёком будущем, если, конечно, модель истории сознания верна, нас ожидает серьёзная смена эвристики, которая, как это было всегда, не отменит прежние принципы решения задач, но поставит вопросы совсем по-иному, приведя к серьёзному изменению методологию научного поиска.

Но можно ли хоть как-то охарактеризовать сконструированные нами теоретически в результате рассуждения этапы саморазвития свободы. Можно ли о них хоть что-нибудь сказать в сколько-нибудь привычном для нас смысле. Об исходном этапе мы, естественно, не можем сказать ничего. Исходная свобода не поддаётся анализу. Всё, что можно предположить о ней, кроме её наличия, переводит её в план несвободы. В том числе это относится и к нашему предположению о том, что она свободна в том, чтобы себя ограничить. Это достаточно трудное для анализа место. Выйти временно из этого затруднения, можно лишь обратив внимание на две детали наших рассуждений. Во-первых, в конце концов, будучи свободной, свобода может сделать то, что мы предположили. Это не противоречит тому, что мы о ней предположили и что заложили в понимание этого термина. Настоящей проблемой здесь является понимание того, как формируются наши знания, наши понятия, и в том числе понимание того, что такое свобода. Это мы не можем понять её статуса и предвосхитить её деяний. Это мы попадаем в затруднение, когда утверждаем о ней что-то, и в то же время утверждаем, что мы не можем о ней что-либо знать. Если для вас это затруднение принципиально, то у вас есть право отказаться от этого подхода. И, вообще, от теоретического исследования. Но, если вы осознаёте необходимость теоретического исследования и вам известны накопившиеся в нём проблемы, а предложить вам пока нечего, то, во-вторых, обратите внимание ещё раз на нашу предшествовавшую критику. Предположение о первичности причинно-следственных отношений ведёт к столь одиозным следствиям, что от него приходится отказаться.

Поэтому попробуем продолжить наш суггестивно-аналитический подход. Он суггестивен, не надо только цепляться к терминам, поскольку нам приходится с одной стороны, со стороны автора, генерировать предположения и утверждения, ранее отсутствовавшие в рационально освоенном опыте, а с другой стороны, со стороны читателя, эти предположения и утверждения осмыслять, не будучи знакомыми с ними в рационализированном предшествующем опыте. Аналитичен же этот подход в том смысле, что, будучи сформулированными, положения излагаемой модели открыты для какого угодно обсуждения и проверки и обязаны подчиняться требованиям логического контроля и логико-эмпирической критики. Повторим, что какие-либо привычные для нас физико-математические параметры не применимы к исходному исследуемому нами с помощью рассуждения состоянию. Но в той же практически степени они не применимы и к состоянию, возникающему после первого шага, который мы предположили. Мы не можем говорить о какой-либо организации того, что произошло и, скоре всего, тут же исчезло. Мы не можем говорить, где это произошло, так как не понятно, где это где само находится. Мы не можем применить к этому какой-либо хронологии, так как нет какой-либо точки отсчёта. А тут же исчезнувшая точка отсчёта таковой признана быть не может. Не к чему применить количественные характеристики, так как нет массива, который можно было бы пересчитать. Да и просто нет порядка, позволяющего перебрать что-либо, и нет самого этого что. О чём мы тогда пытаемся рассуждать? Но, будучи совершённым, событие самоограничения свободы создаёт асимметричность между исходным состоянием и случившимся. Если у исходного состояния была бесконечная бесконечность возможности выбора, то здесь уже что-то произошло.

Именно асимметричность и является, по-видимому, основной и возможно единственной характеристикой того, что происходит на первом шаге. До этого применение этой характеристики невозможно. Но появление асимметрии не говорит ничего даже об энтропии состояния. Для применения представления об энтропии необходимо предположить наличие хоть чего-нибудь. А мы пока ничего, кроме какого-то эфемерного самоограничения свободы предположить не можем. Но и на следующем этапе, где мы предположили несвязанный друг с другом поток самоограничений для реализации изначально заложенной свободы, где эти самоограничения уже могут оказываться случайным образом в зоне взаимовлияния, тоже практически ещё невозможно как-то характеризовать происходящее в привычных понятиях. Слишком велика ещё возможность выбора дальнейшего. По-видимому, к пониманию асимметричности происходящего можно добавить только понимание его необратимости. Но не необратимости того, что произошло. Оно-то как раз может быть смято, снесено, разрушено и почти что возвращено к исходному состоянию. А, видимо, следует говорить лишь об однозначной необратимости того, что началось. Эта необратимость ещё не то, что мы воспринимаем, как время. Так как нет точек отсчёта. И необходимо понять, каким образом они вообще могут появиться. Значительная часть современной физической теории без них обходится, оперируя другими параметрами для описания исследуемых проблем. Но необратимость является важнейшей предпосылкой и важнейшей характеристикой того, что мы выявляем при анализе хронологических процессов. В любом случае, необратимость начавшегося может привести в результате случайных событий к ограничению возможности выбора в отношении движения назад и привести, в конце концов, к реализации случайного сценария, реализовавшегося в виде наличной реальности, что в рамках наших рассуждений мы отнесли к уже иному, следующему этапу саморазвития.

Я не уверен, что все только что сформулированные проблемы, вообще могут быть решены в рамках имеющейся сейчас парадигмы мышления. Но всё же нельзя обойти вниманием то, что касается школьных представлений о так называемой материальности мира. А попытка объяснить, как они формируются, и в чём их сермяжная правомочность на существование, будет предпринята дальше. Их научную несостоятельность, не смешивайте это с той или иной их приспособительной применимостью, в определённом ракурсе продемонстрировал уже Эрнст Мах. Собственно родоначальником подобного подхода был Будда Гаутама, к концепции которого и восходят, как это ни странно, наши сегодняшние физико-химические представления. Отказавшись от привязки к воспринимаемой реальности и традиционным убеждениям, что и до сих пор непонятно и невыносимо для многих. Предположив, что воспринимаемая реальность – это лишь обжитая нами иллюзия, вспышки которой мы воспринимаем за реальность, а этот подход явно просвечивает и в современных интерпретациях квантовой механики, отчаянно не желающих укладываться в наши обыденные привычные представления. Оказавшись вынужденным объяснить, как же мы всё-таки ориентируемся в этой иллюзии, Будда, а может, это уже были его последователи, в любом случае кто-то из них был вынужден предположить, что наше познание реальности, это тоже вспышки, только вспышки сознания, получающие от реальности неделимые элементы восприятия и интеллектуального плана. Такие элементы называются в буддизме скандхами. По-видимому, знакомый с индийскими концепциями Демокрит, а доксографы указывают на возможное даже путешествие Демокрита в Индию и изучение им образцов индийской мудрости, в любом случае греки жили не за железным занавесом, и контакты по всему этому региону были с незапамятных времён, признал эту концепцию разумной. А происходило это после появления буддийского учения. Насколько он его понял, это уже другой вопрос. Во всяком случае, его атомы, а для этого прочитайте самого Демокрита, а в трудных случаях и к переводчику нелишне обратиться, раз уж мы не в состоянии совладать со всем объёмом культуры, хоть и обладают предметными характеристиками, но вообще-то называются Демокритом идеями. То есть понимаемой нами сутью явлений и материалов, из которых сложены вещи, если говорить более привычными терминами.

В последствие, связанная со свойствами предметов и материалов интерпретация атомарности, что собственно переводится как неделимость, взяла верх, и даже, например, Ричард Фейнман называл атомарные представления о реальности важнейшим достижением наук о природе. Но вот критикуемый со всех сторон, просто уничтоженный критикой Эрнст Мах обратил внимание на то, на что так неохотно обращают внимание до сих пор. Он обратил внимание на то, что атом не наблюдаем. Это гипотетический теоретический объект. Мы предполагаем наличие атомов на основе косвенных макропризнаков, основным из которых является наличие химически чистых веществ, а не их соединений. Но, несмотря на то, что эта гипотеза очень неплохо работает во многих расчётах в химии, тем не менее, наблюдаемым является вещество в тех или иных количествах. Сами атомы принципиально не наблюдаемы по фундаментальным причинам, а не потому, что у нас нет достаточно сильного микроскопа. Фундаментальные причины не позволяют такой микроскоп создать. Более того, исследование микроскопических количеств чистых веществ демонстрирует иные химические свойства этих образцов по отношению к привычным хорошо знакомым нам их свойствам, что заставляет понимать привычные свойства веществ, как результат взаимодействия больших агрегатов изначальной не воспринимаемой нами, а лишь просчитываемой в рамках физической модели основы. И, тем не менее, мы живём в воспринимаемом и плотски ощущаемом нами мире. Правда, довольно часто, что особенно заметно в наше время, наши представления о мире при контактах с ним входят в конфликт с тем, как он себя ведёт.

 

В любом случае, если вы добрались до этого места, а не бросили знакомиться с тем, что я изложил раньше, я могу предположить, что вы если и не согласны с историко-генетическим подходом или тем его вариантом, который я предлагаю, то во всяком случае, он не вызывает у вас идиосинкразии. Потому что нам сейчас придётся углубляться в проблемы генезиса живого, что обычно и вызывает наибольшие приступы гнева у ненавистников этого подхода. Это неприятие многими концепции эволюции живого и связанной с нею концепции естественного биологического отбора, по-видимому, кроме религиозных соображений, связано с глобальным, расширительным пониманием этого процесса, что не удовлетворяет ориентированных на естественнонаучные методы исследователей. Это связано с господством в европейском научном мышлении сформулированных ещё христианским мыслителем Августином Аврелием методов исследования сотворённой реальности, подхваченных естествознанием нового времени, в том числе и ориентированными на позитивизм или иную форму привязки к предметной реальности авторами, отчаянно отбивающимися от теологии, а затем вынужденными возвратиться к ней опять. Так как теология, собственно, и является исходной концепцией, в которой эти методы, частично возникшие раньше, и обосновываются в эпоху становления теоретического мировоззрения в период, начавшийся с появлением мировых религий.

Я не собираюсь скрывать, что работа Тейяра де Шардена «Феномен человека» каким-то образом влияла на меня. Но я не стал бы это влияние преувеличивать, несмотря на то, что даже конструкция моей работы чем-то напоминает то, как развивал свои рассуждения Тейяр де Шарден. Предпосылки понимания, изложенного в основной части работы, возникли до моего знакомства с книгой, которую я бы и сейчас мог порекомендовать прочесть. Мои разногласия с пониманием процессов развития человечества, как они изображены у де Шардена, достаточно очевидны. Для этого достаточно сравнить изложение. Я бы не стал напирать на эти разногласия. И работа де Шардена не является бестселлером, и мои работы как-то неохотно читают. Но я упомянул этого автора, потому что невозможно, на мой взгляд, обойти его несомненный вклад в проблему, которую мы будем сейчас анализировать. Только сейчас, через десятилетия, появляются первые подтверждения его гипотезы о том, что первичными проявлениями живого во Вселенной, являются рибонуклеиновые кислоты.

Я прошу прощения у тех, кто надеялся, что я дострою генезис космоса до нынешнего его состояния. На мой взгляд, это дело специалистов в этой области, в которой я себя чувствую заинтересованным дилетантом, а порой и дремучим невеждой. Всё, что я знаю в этой области, говорит о том, что лучше отослать читателей к литературе, написанной профессионалами. То же самое я мог бы сказать и о проблеме эволюции жизни. Я не столь самонадеян, чтобы выходить за пределы своего философского лоскутка знаний, которые нам только и понадобятся для анализа дальнейших проблем. Но без представления о возможном общем ходе эволюции нам, по-видимому, уже невозможно хоть как-то организовать лавинообразно растущую информацию даже для предварительной ориентации в ней. Я надеюсь даже, что издатели электронных справочных энциклопедических изданий догадаются не без моей помощи реорганизовать материал, используя и этот параметр, что вполне выполнимо технически, а, не только распределяя его в рамках алфавита по предметно-проблемным характеристикам, локально-культурным атрибутам и персоналиям. Особенно это касается организации истории культуры. Я имею в виду не просто датировку данных, это необходимо, но мало что даёт. Мы просто тонем при поиске необходимой нам информации в неструктурированном хронологическом поле данных. Я имею в виду периодизацию, которую я развиваю в основной части работы. Здесь я только попробую сформулировать наиболее важные проблемы, связанные с возникновением и эволюцией феномена жизни.

Сразу хочу отметить. Крупные молекулы, в том числе и молекулы рибонуклеиновой кислоты, РНК, как-то, но увидеть можно. Но это не значит, что мы их способны разглядывать, как предметы привычной для нас реальности, что, как правило, непонятно из ссылок на то, что с помощью электронного микроскопа получено изображение такой-то молекулы. Эти изображения гораздо хуже тех туманных путанных рентгеновских снимков, в которых даже не все медики способны усмотреть, здоровы мы или больны, и для ориентировки в которых необходимы опыт и профессиональные знания. То, что обычно попадает в печать, как правило подвергается дополнительной обработке ретушью. Иначе это не интересно публике. Во всяком случае, изображения молекул в учебниках и иллюстрированных журналах, как и изображение знаменитой модели атома, имеют отношение к реальному состоянию дел не больше, чем иллюстрации Дорэ к подарочному изданию Библии. Можно сотворение мира и как Жан Эфель нарисовать. Всё зависит от представлений и взглядов художника. Ответ на вопрос, зачем же это делать, ищите в разделе «Традиционное сознание» в основной части работы, хотя и в остальных частях, даже в дальнейшей части предисловия вам придётся разыскивать необходимую для этого информацию. К сожалению, просто изложить ответ на этот вопрос невозможно. Можно дать короткий ответ, но он не будет простым. В любом случае, мы не можем, в связи с особенностями эволюции нашей приспособительной системы избежать предметно-наглядных опор в осмыслении и изложении проблем. Это вызвано особенностями нашей адаптации, включающей, кроме первичной, как убеждён автор, биологической системы приспособления, о которой сейчас как раз и идёт речь, также и психологическую систему приспособления, в которой, кроме всего прочего, присутствует восприятие, а у человека и связанные с речью механизмы приспособления.

Предположение Тейяра де Шардена о первичности РНК в процессе эволюции живого опирается на некоторые его доводы. Во-первых, молекулы РНК достаточны просты, чтобы вероятность их случайного синтеза была достаточно высокой. В наше время, когда уже осуществлён искусственный синтез куда более сложных органических соединений, наличие которых всегда связывалось с живым, вопрос о возможности синтеза РНК уже снят. К тому же необходимо учесть, что фундаментальный качественный скачок, приводящий к появлению живого, происходит не в поле случайных событий с беспорядочно разбросанными шариками атомов. Если я вас ещё недостаточно в этом убедил, углубитесь в изучение этого вопроса. Я не могу проделать за вас эту умственную работу.

Во-вторых, молекулы РНК обладают всеми необходимыми параметрами, которыми мы характеризуем живое. Возникнув, они доращивают себя при наличии необходимых материалов и энергии, что может быть охарактеризовано, как рост и питание. Правда, этими свойствами обладают и неживые объекты. Например, один из героев романа Томаса Манна «Доктор Фаустус» выращивал в аквариуме кристаллы в насыщенном растворе. Он подводил своего сына и его приятеля к аквариуму через какое-то время и говорил, посмотрите, они живые, они растут. Хотя в данной ситуации рост кристаллов зависел от наличия человека, подливающего в аквариум насыщенный раствор необходимого вещества, мы вполне можем представить ситуацию, в которой такой процесс может произойти в связи со сложившимися обстоятельствами. Тейяр де Шарден приводит пример с возгоранием. При этом огонь, возникнув в горючей среде от случайного повышения температуры, сам будет создавать условия своего существования, благодаря высокой температуре горения и усилению конвекции в зоне пламени, лишь бы необходимые вещества существовали и поступали извне в зону реагирования и питали его. Этим он будет, благодаря самосохранению, соответствовать ещё одной характеристике живого. Он будет бороться за самосохранение. Более того, небольшие, оставшиеся не прогоревшие очажки пламени или искры способны опять поджечь горючий состав, что соответствует способности размножения. Размножением можно назвать и рост новых кристаллов вокруг осколков старых. Причём в насыщенном растворе кристалл может образоваться почти в любом месте в результате случайной флуктуации. Поэтому способность РНК в случае, если не пройдена граница невосстанавливаемого разрушения, восстанавливать себя полностью из фрагментов, специфична лишь постольку, поскольку относится к очень сложным образованиям. При отсутствии однозначных и выдерживающих логические претензии критериев сложности приходится признать, что параметр сложности субъективен, интуитивен, во всяком случае, не годится в качестве довода. Тем более что мы можем назвать и иные сложноорганизованные самоподдерживающиеся системы. Например, планетарные системы или систему метеорологических взаимодействий. Тот же круговорот воды в природе.

Неудача всех попыток определить, что такое жизнь, и выделить именно ей и только ей присущие признаки, заставляет задуматься, а собственно на основе чего мы вообще выделяем этот феномен. Есть ли какие-то причины, заставляющие нас ставить вопрос о его существовании. Каким образом, хотя возможность ошибиться есть, ощупав пластмассовую поверхность, хотя в курсе химии её компоненты и сама пластмасса изучаются в разделе органическая химия, мы воспринимаем её как неживую, как и её компоненты. А органическую природу янтаря или дощечки отличаем от ощущений, связанных с ощущениями от неорганических объектов, иногда для уверенности отправляя их для идентификации в рот. Какую роль в этом играет обоняние? Наши рецепторы, насколько это известно, такую идентификацию произвести не могут. Приходится предположить, что мы определяем этот фундаментальный параметр, который всё-таки следует отличать от съедобности, которую мы определяем в чём-то похожим методом, сродством с органической организацией исследуемого объекта или с отсутствием таковой. И определяем это не столько не дающими такой информации рецепторами, а чем-то более глубоким, лишь затем как-то оказывающимся представленным в наших механизмах ориентировки. Что касается несъедобности, то в случае ошибки мы обнаруживаем это реакцией всего организма, которая запоминается надолго, если мы остались живы. В конце концов, та же амёба, которую я люблю приводить как пример, не имея рецепторов и какой-либо нервной системы, так как состоит всего лишь из одной клетки, способна отличить, съедобен ли для неё данный объект. Каким образом она это делает? Какие-то технические детали этого уже известны микробиологам. И мы ведь тоже состоим из клеток, выстроивших себе для своего существования известковый каркас и перемещающихся на нём. И многие процессы в нашем организме идут практически без непосредственного вмешательства нервной системы, тем более без участия осознания этих процессов. То же переваривание пищи. Но с другой стороны и неживая природа по-разному располагает себя к нам. И это в большей степени именно наша реакция, это мы реагируем на экологическую или не экологическую ситуацию во внешней нам реальности. И хотя съедобность от несъедобности мы как-то отличаем, и даже, если прислушиваемся к себе, как-то отличаем приемлемую для жизни обстановку от неприемлемой, но строгих эмпирических критериев отличия живого от неживого у нас нет. Движущимся самостоятельно и решающим какие-нибудь задачи в наше время может быть и продукт инженерного конструирования. А проблема констатации смерти до сих пор дискутируется медиками и юристами.

Но от РНК до амёбы ещё очень далеко. Амёба – это уже организм. Существуют и переходные биологические объекты, выявленные при анализе геологических остатков ранних периодов развития нашей планеты, не имеющие выраженной современной клеточной организации. И кроме не строгих, не выдерживающих критики отличительных признаков живого, которые мы сейчас анализировали, нам ещё раз следует обратить внимание на то, что из всего, что нам до сих пор известно, только объекты, которые мы привыкли признавать живыми, ведущие свою родословную от РНК, оказались способными пуститься в приспособительную эволюцию, в непредсказуемый процесс развития, обеспечивающий им возможность сохранения самой способности жизни. Я не думаю, что я выскажу что-то необычное, но я ещё раз хотел бы обратить внимание тех, кто предполагает, что он способен рассуждать логично, следующую гипотезу. Хотим мы или не хотим, но мы можем утверждать обоснованно, что данный объект имеет отношение к классу живых объектов или как-то связан с результатами их жизнедеятельности, если способны соотнести его с процессом эволюции живого. Эмпирически, не чётко, что такое жизнь, что съедобно, а что нет, жива ли данная тварь или человек, мы выявляем и без логики. Но, если мы хотим строго обсудить проблему, что такое жизнь, у нас, по-видимому, нет другого выхода, как признать первенство приспособительной эволюции в этом вопросе. В конце концов, у вас есть возможность критики этой гипотезы и возможность предложить что-нибудь лучше.

Приблизительная логическая цепочка начального уровня приспособительной эволюции выглядит так. Поглощение готовых органических цепочек живым объектом является процессом менее трудоёмким, чем потребление необходимых веществ и не аккумулированной энергии из неорганической природы. Почему у одних объектов появляется приоритет при разрушающем поглощении других объектов, это вопрос исследования. Как и важнейшие вопросы, а именно: каким образом возможно существование самоорганизующихся живых объектов в неорганической среде, какие свойства среды обеспечивают возможность появления и существования этих объектов, возможность их саморазвития. И ответ на этот вопрос способен совершенно в ином плане, чем старая физика, вскрыть свойства глубинной реальности, а не являться чем-то вроде утверждения, что, чтобы жить, нам нужен кислород.

Но если приоритет появляется, например, более крупная молекула, обладающая большими возможностями, поглощает меньшую молекулу, то это только первый шаг. Потому что по случаю, какая-нибудь меньшая и более слабая молекула может присоединить к себе, к примеру, какое-нибудь содержащее кремний или кальций соединение, или каким-нибудь иным образом нечаянно защитить себя от поглощения, а затем при воспроизведении повторить свою организацию. Пользуясь старыми химическими представлениями, я могу вызвать гнев критиков с обоих флангов. С одной стороны тех, кто не хочет утраты старых привычных представлений и может обратить моё внимание, после моего доброжелательного отношения к изложенной мною позиции Маха, что я сам пользуюсь атомарно-молекулярными представлениями. А я собственно не собирался от них отказываться при решении конкретных задач, так же как я, случись мне вести занятие по химии или физике, для первоначального знакомства собственноручно нарисовал бы детям известный всем рисунок с протоном и крутящимся вокруг него электроном. Чтобы понять, почему бы я это сделал, если вам недостаточно тех знаний, которые накопила педагогика, дочитайте работу до конца. С другой стороны возможна критика тех, кто ожидал суггестивных медитаций и витийствования, которые, как казалось им, уже подвели меня, как автора, а их, как читателей, к тому, чтобы броситься в пучину саморазвития и откровения бытия с ними. Мне очень неудобно разочаровывать. Но я, по-видимому, для этого не гожусь.

В любом случае, новая по виду парадигма органических молекул, которая получилась в результате, вступает в полосу естественного отбора в никогда не предсказуемых до конца условиях среды, включающей и наличие других биологических объектов. Наше случайное новообразование у РНК может не только спасти новый вариант органического в полном смысле соединения от поглощения его другими органическими соединениями, но и затрудняет его существование в среде, так как ограждает его не только от поглощения другими биологическими объектами, но и от поступающих извне материалов и энергии. Если даже такое новообразование способно к продолжению существования, более бурно размножающиеся биологические объекты рано или поздно просто вытеснят его из экологической ниши, перехватив ресурсы. Но случайным образом прививка может оказаться продуктивной и тогда новообразование хоть как-то, но живёт. В дальнейшем развитие подобного вида биологических объектов сколько-нибудь продолжительное время может столь же случайным образом привести к появлению каких-либо дополнительных приращений, вероятность чего не так уж мала, не ослабляющих защиту биологического объекта, но улучшающих его контакты с внешней средой. Это, казалось бы, если подумать, улучшение, должно привести к проблемам воспроизводства структуры этого биологического объекта в процессах репродукции, что может быть скомпенсировано ещё какими-нибудь дополнениями. Те, в свою очередь усложнят существование объекта и передачу необходимых веществ и энергии от принимающих, связанных с внешней средой частей объекта, к расположенным глубже его частям. Но и эта проблема, как мы знаем из исследований современного развития живых клеток, оказалась ходом эволюции преодолена. При этом надо помнить, что биологический объект соприкасается со средой не только по своему периметру. Он сам часть этой среды и связан с ней разнообразными связями, выявление которых и может многое прояснить  в нашем понимании неживой природы тоже.

Анализируя генезис неживой природы в рамках наших предпосылок, мы выявили только три фундаментальные, логически вытекающие из нашего анализа, характеристики реальности, её случайность, асимметрию и необратимость. Мы предположили, что в результате множества переходов, происходивших случайным образом, качественное состояние произошедшего изменяется и в нём нарастает, если и не упорядоченность, то некоторая наличность, которую мы сейчас и осмысляем, как в той или иной степени законосообразную организацию реальности. При этом в рамках науки мы исследуем современное состояние реальности, причём в том ракурсе, который открыт нашему восприятию, и теми средствами, которыми овладели к настоящему моменту. Собственно говоря, просто живя в реальности, мы не знаем всех связей, благодаря которым обеспечивается наше существование, как живых объектов. Живя в среде, причём не в одиночку, а в человеческом сообществе, мы в большей степени испытываем нужду в практически необходимых знаниях, связанных с проблемами нашего непосредственного выживания, не замечая всего того, что происходит так, что не создаёт острых проблем нашему ежеминутному существованию.

Но это не значит, что этих проблем вовсе нет. Этих проблем, как минимум, две. С одной стороны, как мы показали, это фундаментальная непредсказуемость, которую мы время от времени испытываем в разной степени непредсказуемых ситуациях. С другой стороны, это обнаруживаемый и в достаточной степени предсказуемый порядок и закономерности, которыми мы пользуемся, и которыми хотим как-то овладеть. Выявление этого порядка и закономерностей на самом деле проходит много этапов, осмыслением которых мы и займёмся в дальнейшем. С появлением живого, о котором мы больше привыкли говорить на привычном, связанном с предметными представлениями, языке, начинается овладение живыми структурами глубинных тенденций реальности, без которых эти живые структуры не могут существовать. С реальностью, как таковой, мы непосредственно связаны именно биологически. Психологические механизмы ориентации, как кажется автору, связаны не с реальностью непосредственно, а с некоторыми её существенными параметрами, которые прямо не адресуют нас к фундаментальным связям живого с глубинной физической средой и не вскрывают фундаментальные параметры среды непосредственно и однозначно. Или вы считаете, что цвет, это фундаментальное свойство среды? Или, быть может, вам известен орган, которым вы воспринимаете фундаментальные свойства среды?

Наши исследования связи живого со средой и построение картины эволюции живого в среде отталкиваются, как правило, от наших предметно привязанных представлений о среде и живых объектах. Исследователей обычно занимает вопрос, как после формирования физико-химических характеристик возникшей Вселенной появилось живое. При таком подходе ускользают проблемы, как влияет и влияет ли вообще появление живого на физическую реальность, как встроено живое в реальность и как осваивает имевшиеся до его появления, а затем и появившиеся после его появления возможности. Игнорирование этих вопросов болезненно отдаётся при анализе многих проблем, заставляя прибегать к не выдерживающим критики допущениям о существовании абсолюта или каких-нибудь иных запредельных инстанций. Того же существующего самого по себе детерминизма. Но если к моменту появления живого реальность имела хоть какую-то пусть лишь статистическую упорядоченность, то живое как бы учитывает наличие этой упорядоченности, этих тенденций для своего существования. Для существования самой жизни. Способ организации живого, это генерализация заложенных в неживой реальности тенденций, хоть и произошедшая случайным образом. Я применяю здесь термин генерализация, чтобы отличить то, что мы оцениваем, как произошедшее с появлением живого, от логической процедуры обобщения, хотя слова генерализация и обобщение – синонимы.

Возможность поглощения одних биологических объектов другими и формирующиеся спонтанно механизмы самозащиты и репродуктивного самосохранения, как самого вновь образовавшегося объекта, так и его типологического вида, наличие которого также демонстрирует генерализацию свойств реальности, задают характерный для живых организмов параметр кажущейся направленности эволюции. Этот процесс приводит к появлению сначала феномена клеточной организации, а затем, по-видимому, через этап симбиоза клеток в составе колоний, к более постоянному симбиозу специфицирующихся функционально клеток для совместного существования в многоклеточном организме. Но наличие кажущейся направленности эволюции не говорит, что направление это определённо. Это направленность без цели, к которой эволюция должна стремиться. Заданным оказывается только наличие реальности, наличие в этой реальности феномена жизни и стремление живого объекта, организованного, как живой объект, жить, то есть сохранять для этого важнейшие параметры своего существования.

Понять и определить, что такое жизнь, не прибегая к представлению о причастности живого к приспособительной эволюции, по-видимому, невозможно. Необходимо лишь констатировать и считаться с наличием этого феномена, который и задаёт после своего появления осмысленность того, что происходит в дальнейшем. Осмысленность трудноопределимую, во многом эфемерную и кажущуюся, но без которой теряется смысл всего остального. К существующей без жизни реальности представление об осмысленности вообще неприменимо. Без этой реальности невозможно существование. И, возможно, существование является ещё одной фундаментальной характеристикой реальности. Может быть даже самой основной. Свобода должна сначала существовать, чтобы иметь возможность себя ограничить. Уже эта необходимость существовать делает её не абсолютной. Если свобода существует, то она может себя ограничить. Если свободы нет, то о чём тогда говорить? Если вначале ничего нет, то говорить тоже не о чем. Может ли ничто сделать что-то? Хоть что-нибудь? Оно ведь ничто. Что мы тогда от него хотим? Разумно ли вообще хотеть ни от чего хоть что-нибудь? Если же есть что-то иное, чем свобода, то это, в конечном счёте, то, от чего мы так упорно старались убежать. Так как это, чем бы оно ни было, является, если не самим глубинным детерминизмом, то тогда его источником, заставляющим нас заодно предполагать и отстаивать этот глубинный детерминизм в самых различных рассуждениях с упорством зомби.

Но попробуйте применить представление о смысле к неживой реальности, какой вы её знаете в вашем эмпирическом опыте, в столкновениях с ней и наблюдении за ней. Ну, есть мир, и есть, хотя он может быть и другим. И совсем не быть не может, как мы чувствуем, хоть теории есть и другие. Очень ли мы сопереживаем этому миру самому по себе. Попробуйте применить это представление к свободно ограничивающей себя свободе, как мы излагали это здесь, а, не предположив её осмысленность заранее, как это практикуется в теологии и телеологии, что ведёт к логическому кругу. Не к осмысленности наших рассуждений о свободе, а к осмысленности свободы, как таковой. К тому, что она делает что-то не бессмысленно. Попробуйте рассуждать на эту тему. Что у вас получится? Самосохранение живого в процессе его эволюции уже обладает само в себе каким-то смыслом. И от этого некуда деться, так как невозможно сказать, что оно бессмысленно полностью. Или вы хотите сказать, что случайное присоединение защищающих соединений оказалось бессмысленным, бесполезным для РНК в отношении её возможности выжить? Это было бы верно только в случае, если бы это присоединение не оказало влияние на способность самосохранения РНК в эволюционном процессе или привело бы к отрицательному результату. В таком случае оно было бы бессмысленно, а в последнем случае и вредно.

Но попробуйте определить, в чём смысл живого или направление эволюции. Хотя бы смысл той эволюции, которая произошла. Есть много любителей играть в эту игру без конца и без правил. Эту игру называют часто: в поисках смысла, хотя на самом деле имя этой игры: в поисках цели. Цель – это отнюдь не то свойство, которое мы можем приписать рибонуклеиновой кислоте. По-видимому, наличие цели предполагает уже необходимость наличия механизмов выбора вида деятельности, предполагает направление деятельности, что является свойством психики, а не жизни. Цель предполагает наличие доминанты во внутреннем плане, реализация которой и приведёт к тому или иному осуществлению цели, что будет зависеть от внутренних возможностей организма и от ситуации во внешней среде. Намерение, цель свойственны организмам, имеющим даже самые примитивные механизмы ориентирования. Мы вынуждены приписывать намерение даже самостоятельно перемещающимся в поисках пищи одноклеточным организмам. Потому что даже одноклеточные амёбы не ждут, пока пища прибежит к ним, и не просто беспорядочно перемещаются в поисках случайной добычи, хотя и без этого не обходится. А, предварительно обследовав среду, мы к этому ещё вернёмся, перемещаются в более богатые пищей места, где вероятность захвата пищи выше. Такое поведение тоже необходимо признать осмысленным, но в каком-то ином смысле.

И это некоторое иное, может быть, даже более привычное использование термина смысл, не единственное. Есть и иные, кому-то более привычные его значения. Например, в выражении «смысл сказанного», или в практике использования этого термина в некоторых подходах логической семантики. Очень сильно мешает этимология слова, ведущего свою родословную от слова мысль. Да и в других языках дело обстоит не лучше. Сам термин смысл, если приглядеться, оказывается неоднозначным, и нам необходимо научиться отличать каждый раз, что мы имеем в виду. Хотя бы для начала отличить первоначальную осмысленность, по крайней мере, для нас, того, что связано с эволюцией живого, от всего остального, что мы привносим в этот термин. И лишь затем, по-видимому, эта характеристика распространяется нами на всё остальное, что имеет к ней отношение. В том числе задним числом и на имеющую отношение к существованию жизни природу, которую мы познаём, осмысляем, в первую очередь, чтобы выжить. И, как кажется автору, результаты нашего осознания действительности, самые отвлечённые формы нашей деятельности и времяпровождения, хоть это обычно трудно объяснить и продемонстрировать, осмысленны постольку, поскольку они прямо или косвенно имеют отношение к решению задач выживания и взаимного приспособления людей к среде, друг другу и к самим себе.

Биологическая эволюция, если приглядеться внимательно, является наследницей фундаментальных, выделенных нами характеристик реальности. Во-первых, она есть, что бы ни говорили её противники. Её существование более убедительно для способного к анализу и рассуждению человека, чем эволюционное происхождение реальности, известное нам из концепций творения реальности, включая спорящие и не лишённые проблем и логических натяжек современные физические и космологические концепции. Что ещё раз заставляет выразить своё недоумение и удивление по поводу неприятия концепции приспособительной эволюции некоторой частью научного сообщества. Биологическая эволюция случайна. Она случайно возникла и развивается в результате случайных изменений и удачного соответствия этих изменений условиям среды. И главным механизмом приспособления необходимо признать механизм естественного отбора, или продемонстрируйте убедительную критику этого подхода и предложите что-нибудь лучше. Биологическая эволюция изначально асимметрична. Асимметричной изначально является уже молекулярная организация собственно органических соединений. Возможно, что она следствие общей асимметричности реальности. Другой вопрос, является ли именно наша и всего известного нам живого направленность скрученности собственно органических молекул доминирующей, как мы это знаем из эмпирических исследований, или нет. Если да, а чаша эмпирических знаний склоняется в эту сторону, так как только некоторые органические соединения имеют иную направленность и, как правило, смертельно ядовиты, то эта направленность может оказаться дополнительным источником для осмысления асимметричности реальности. Если же это мы, и окружающая нас органика являются казусом природы, и во Вселенной возможны и господствуют иные формы организации базового уровня живого, то это тоже повод для размышлений и дальнейших исследований. И, наконец, биологическая эволюция необратима. Не в том смысле, что живое будет существовать вечно и вечно развиваться. Нам не дано этого знать, как не дано знать этого и о неживой реальности. Нам неизвестен такой фундаментальный или физический параметр «вечность». Слово такое, правда, есть. Но если эволюция живого началась, мы не можем повернуть её вспять, а вынуждены считаться с тем состоянием развития живого, какое мы имеем, встраиваться в него и встраивать в него результаты наших усилий в области селекции и генной инженерии.

Я хочу обратить внимание, что рассуждения, которые привели к выявлению фундаментальных характеристик реальности, были не анализом наших знаний об окружающей нас реальности и, тем более не анализом самой реальности. Посмотрите начало работы, мы занимались там анализом некоторых наших концептуальных установок, использующихся при построении знания. Это отнюдь не новый приём. Новым является здесь современное состояние знания и выбор направления критики. А сам приём в явном виде имеет своё происхождение в школе, родоначальником которой являлся Будда Гаутама, впервые сознательно постулировавший установку не привязанности к традиции. Это не значит, что он традицию игнорировал. В европейски ориентированной философии основу этого подхода заложил Сократ своей специфичной полемикой с традиционными представлениями сограждан. Затем её последовательно пытались развить Платон и Аристотель, каждый по-своему анализировавшие накопленное к их времени знание. Особенно важно отметить здесь вклад Иммануила Канта, попытавшегося в уже не столь отдалённое время внести серьёзные изменения в способ философского осмысления, отталкиваясь от трудностей, накопившихся в прежних философских подходах. Возможно, что в основе этого подхода лежит способность предвосхищения, которая сама представляет серьёзную проблему и связана с проблемой не явной для нас организации реальности. Поэтому, вернусь к тому с чего начал, фундаментальные характеристики мы с вами получили, как возможное решение осмысленно проанализированных нами трудностей современного знания, а не в результате обобщения эмпирических исследований и не в результате невразумительного теоретического конструирования.

Характеристики жизни невозможно получить, как следствия физических параметров живых объектов, что не мешает вновь и вновь пытаться их получить. Осмысленность мы можем приписать только тому, что происходит с живым эволюционно, обеспечивая его выживание. А затем уже мы экстраполируем эту характеристику на средства, которыми это выживание, адаптация оказывается обеспеченной. На питание, размножение, самосохранение и так далее, которые сами по себе могут быть приписаны и не живой природе, например, кристаллам, огню, атмосферным явлениям и многому другому. Эти характеристики оказываются свойством живого в том случае, если мы заранее допустили, что оно живое. Это логический круг. Поэтому проблематично использовать их в качестве фундаментальных характеристик живого. Что не мешает использовать их при решении прикладных задач, в том числе при решении задач жизнеобеспечения. Жизнь не существует сама по себе. Она встроена в неживую реальность и существует благодаря этому. Питание в этом ракурсе является косвенной задачей при решении задачи выживания. Да и смысл не может претендовать на звание фундаментальной характеристики жизни. Дело даже не в том, что это мы осмысляем, есть смысл или нет. Фундаментальные характеристики неживой реальности, которые мы предположили, тоже продукт осмысления. Так же как и другие варианты подобных характеристик в других моделях. Проблема в том, я ещё раз подчеркну это, что осмысленность мы применяем ретроспективно в первую очередь не к жизни, а к процессу её эволюционного развития, где финал не известен, а существует только вероятностный прогноз дальнейшего осуществления жизнедеятельности. И, тем не менее, живое, не смотря на потери, сохраняет себя в реальности.

Во всяком случае, наше понимание феномена жизни желает много лучшего. Мы можем, используя представления, приобретённые при изучении неживой природы, синтезировать отдельные химические компоненты живых объектов. Но мы не в состоянии пока сконструировать из них организм, то, что требует многих шагов приспособления продуктов наших химико-технологических реакций к окружающей среде. И в рамках физико-химических представлений этот путь, по всему, и непроходим. Мы можем, используя компьютерные технологии, создать некое техническое подобие механизмов ориентации в рамках известных нам параметров окружающей среды, и снабдить ими  техническое устройство во плоти. Это устройство, при желании программистов, будет даже имитировать выбор между несколькими возможными сценариями поведения. То есть мы можем сконструировать выбор между доминантами поведения, создать то, что можно было бы с натяжкой оценить, как намерение нашего устройства и реализацию этого намерения. Например, намерением подзарядить аккумуляторы, то есть в самом банальном смысле покушать. Но это не будет самостоятельно, полностью без нашей помощи существующее с нами техническое искусственное устройство, так как сомнительна самостоятельность его жизнеобеспечения и далёкие перспективы на это.

Мы не в состоянии пока сконструировать в полном смысле живой организм. Если мы и можем питать какие-нибудь надежды к созданию технологии конструирования хотя бы растительной клетки или даже чего-нибудь эволюционно более примитивного в обход длительного процесса приспособительной эволюции, как-то сократив его, то это может оказаться возможным только в случае, если мы сумеем совладать с осмыслением того, что такое эволюция и жизнь. И это, по-видимому, действительно самая принципиальная на сегодняшний день проблема. А как я пытался показать, и я уверен, что я не оригинален, мы пока ещё далеки от понимания этого, и старое, накопленное естественными науками знание, и прежние, унаследованные нами приёмы осмысления, нам в этом не подспорье. Мы, конечно, не можем их игнорировать. Но для осмысления того, что такое адаптация, жизнь, приспособительная эволюция они только мешают. И пока нет ничего взамен, нам остаётся только ждать и пока решать наши проблемы теми средствами, которыми мы владеем.

 

Но по всему, именно необходимость выживания приводит к новому случайному качественному скачку. Появляются организмы, которые могут частично или полностью себя перемещать, как это видится нам в привычных для нас представлениях о мире. Та же амёба может и изменить часть своей конфигурации, и может переместиться в поисках пищи или переместиться, стараясь удалиться от факторов экологической вредности. Поиск пищи или уход в зону более благоприятных экологических условий, это уже задачи, решение которых не заложено однозначно в биологической организации амёбы. Она не может каким-либо образом знать, где имеется пища, и где процессы её жизнедеятельности будут протекать более благоприятно для её существования. У амёбы нет не то что центральной нервной системы, но у неё нет вообще нервной системы, так как она представляет собой только одну живую клетку. И, тем не менее, её действия по решению задач выживания кажутся нам достаточно разумными. Амёба сначала совершает беспорядочные перемещения для определения, с какой стороны окружающая её среда более благоприятна. Она не может сделать это иным образом, так как её размеры чрезвычайно малы, а средств восприятия у ней нет. При этом среда, вызывающая биологический комфорт или дискомфорт, если исходить из возможностей амёбы, представляет ей информацию отнюдь не в привычном  для нас смысле, тем не менее, позволяя ей оценить комфортабельность. Да и сама комфортабельность имеет чисто технический характер, так как не может быть как-либо внутри единственной клетки представлена. Тем не менее, амёба обладает возможностью перемещения, возможностью реагировать на «технический» дискомфорт тем или иным образом, например, уйдя в цисту, и возможностью оценить состояние внешней среды, с которой соприкасается, для принятия того или иного решения. Впрочем, уход в цисту является скорее биологической, физиологической реакцией амёбы, как и наши усталость, сон или болезнь. Но в целом амёба, или что-то в ней, в определённом пределе может выбрать тот или иной способ реагирования. Например, выбрать между перемещением и питанием. И это достаточно осмысленный с нашей точки зрения выбор. И этот выбор не следует смешивать с хаотическим броуновским движением. Он не предсказуем полностью, исходя из всего, что мы знаем или можем знать о физической и биологической природе амёб вообще, и об исследуемой нами амёбе в частности. Всё это умеет уже одна клетка. Причём способна к этому не любая живая клетка. Многие из них не способны перемещаться, и обходятся, как, например, растения, только внутренними механизмами реагирования.

Подобные перемещения предполагают уже возможность выбора и констатации направления будущего перемещения. Это мы представляем свои и чужие перемещения в трёхмерном пространстве. Ничего подобного амёбе неизвестно. Её задача в чём-то сложней, а в чём-то проще тех, какие на уроках математики обучены решать мы. Она определяет градиент, что это такое знают только те, кто изучал курс высшей математики, а затем движется в сторону его увеличения или уменьшения, в зависимости от вредности или полезности обнаруженного. Есть ли отношения пространственного или иного порядка в самой реальности, мы привыкли обсуждать пока что на основе осмысления эмпирического опыта, и сомнений о наличии той или иной упорядоченности у нас нет. Но, как мне кажется, мне убедительно удалось с помощью содержательной критики продемонстрировать наличие тенденций к упорядочению реальности, исходя из представлений о свободной основе реальности. И с очевидностью я вынужден признать, что для амёбы окружающая её среда фактически пусть и неосознанно как-то упорядочена. Для неё существует точка отсчёта, она сама, и направление перемещения, которое в какой-то момент она прекращает. Заодно, кстати, существуют неприятности, которые ей нечем пережить, и пища, которую ей надо обнаружить, обволочь собой и переварить.

Для амёбы, я подчёркиваю, не для нас с нашей эрудицией, а для амёбы направление перемещения, это её внутренний параметр. Она не знает о трёхмерности пространства, не говоря о чём-либо более сложном. При этом я не чувствую себя вправе сказать, что амёба проецирует субъективное представление о пространстве, хотя бы представление о направлении вовне себя, хотя нечто подобное всё же происходит. Только проецируется не субъективное представление пространства, направления, тем более что сколько-нибудь развитому представлению у амёбы неоткуда взяться. Однозначно проецируется вовне, это можно понять только для более развитой, снабжённой развитыми механизмами восприятия психики, проецируется, причём в направлении рецепторов, пусть и обработанная, но пришедшая извне информация.

Для  амёбы существует некоторое тождество, между необходимостью двигаться в определённом своём направлении и тем, что мы, как внешние наблюдатели, воспринимаем как её перемещение в среде. Вполне возможно, что наша способность воспринимать зрительно мир, как, впрочем, и другие наши восприятия, является результатом развития этой начальной способности психологических механизмов ориентирования. Но амёба, перемещаясь в необходимом ей направлении, использует объективно существующее свойство окружающей её среды. Если существующие для нас восприятия только субъективны, то это галлюцинация. Расстройство механизмов ориентирования. Объективность воспринимаемого нами, по крайней мере, каких-то её параметров, косвенно подтверждается и другими людьми. Но здесь надо быть осторожным. Мы часто, не до конца разобравшись, просто воспроизводим стандартные утверждения о свойствах реальности, что в обиходе бывает вполне достаточно. С другой стороны, пространство, направление и иные параметры известной нам картинки, не релевантны биологически. Амёба не питается направлением. Этот параметр выявляется только в связи с тем, что амёбе необходимо переместиться. Был ли он присущ реальности самой по себе, и если было что-то присуще, то что, для понимания необходимого перемещения амёбы не важно. Оставим этот вопрос для дальнейших дискуссий. Но параметр направления существенен для биологически значимой системы ориентации амёбы в окружающей её реальности.

Прочитав всё это можно подумать, что я собираюсь развалить обыденное представление о причинности, предметной реальности и присущем ей пространственно-временном представлении, хотя я ими пользуюсь, как любой человек со сколько-нибудь здоровой психикой. Моя задача, как я её вижу, другая. Задумайтесь, каким образом так получилось, что все обоснования обыденного представления рассыпаются при пристальном анализе. Добро бы ещё не было квантовой механики с её уже давно практическими результатами. Познакомьтесь с этой областью знания и убедитесь, что в глубинной реальности времени нет. Пространства тоже. Вообще о материальности и предметности речи нет. Тем не менее, в телевизор мы смотрим и в плоском мельтешении пятен что-то усматриваем и даже переживаем происходящему. И чтобы увидеть это заглядываем в программу и смотрим на часы.

В принципе и РНК способна себя наращивать, а в процессе эволюции усложнять свою организацию. Наращивать себя при определённых складывающихся условиях могут и кристаллы. РНК, конечно без подробностей, может быть зримой для нас на снимках, сделанных специальной техникой. Как обращает внимание Тейяр де Шарден, будучи пограничным с неживым миром соединением, сама РНК может быть организованна, как кристалл. Говорит ли это о фундаментальной пространственной организации реальности? Ни да, ни нет. Искушённые Кантом и дальнейшим развитием его постановок вопросов, мы знаем, что в воспринимаемом феномене, как мы его видим и осмысляем, могут участвовать наши механизмы восприятия и мышления. Феномен, конечно есть сам по себе, а не сочинён нами, но то, каков он, частично зависит от особенностей нашего восприятия. Представьте, к примеру, что мы видим не в привычном для нас диапазоне спектра электромагнитных волн, а в рентгеновском. Как тогда бы выглядел порнографический журнал? И в чём бы тогда находили вдохновение многие из нас?

Мы то, конечно, как-то ориентируемся в пространстве. Но вопрос звучит серьёзней. Где критерии, по которым мы могли бы однозначно отделить в реальности её объективные характеристики, от тех характеристик, которые мы в неё привносим? Ещё раз обращаю внимание, не с высокой вероятностью сказать, что свойства реальности таковы, что наш опыт подтверждает, что она именно такова и присущие ей свойства таковы. А однозначно в наших универсальных моделях ни мало сумяшеся приписать ей те или иные свойства, да так, чтобы модель выдержала претензии логического контроля, если вы, конечно, признаёте подобные претензии.

Давайте задумаемся, а нужно ли нам для ориентации в мире, для расчётов и предварительных прикидок, чтобы пространство было не статистической, а фундаментальной характеристикой реальности. Не достаточно ли для нас, чтобы в рамках закона больших чисел, а для Вселенной это самые большие реальные количества, чтобы пространственная организация явилась результатом какой-либо статистической тенденции, может быть, прошедшей неоднократно в процессах самоорганизации через точки бифуркации. Смирились же мы в рамках интерпретации результатов квантовой механики, оперирующей параметром плотности вероятности существования, что макрообъекты существуют с высокой вероятностью и есть для нас благодаря их относительно большой по сравнению с объектами микромира величине и соответственно ничтожно малой вероятности их отсутствия или сколько-нибудь значимого изменения. Причиной, по которой мы хотим получить и полностью независимую от восприятия и осмысления плотскую материальность мира, которая, скорее всего, некритичный продукт механизмов нашего восприятия, и незыблемость обыденных параметров реальности, является наша филогенетическая привязанность к переднему плану восприятия и наше убеждение в глубинной пока непознанной детерминированности, стабильной основе реальности. Но с последним мы вроде бы разделались. Иначе читайте всё с начала.

Поэтому наша способность распознавать предметы в пространственной их организации, по-видимому, может быть понята лишь как способ ориентации всего перемещающегося в объективно присущих миру свойствах, пусть и статистического характера. Нас это не должно пугать, так как мы всё больше и больше привыкаем к отсутствию ощущения незыблемости в динамично развивающемся мире и привыкаем адекватно реагировать на случающееся, сохранять самообладание, понимая, что необходимо опираться на более устойчивые стороны реальности. Не смешивайте эту относительную нестабильность реальности и необходимость какой-то нашей внутренней стабильности, для решения возникающих приспособительных задач. Мы также всё больше и больше привыкаем, к тому, что рабочее устройство механизма, обрабатывающего предмет, управляется компьютером, в котором даже внешне простое действие не реализуется напрямую, а выражается программой. При этом для работы с этой программой устройствам компьютера необходимо множество других программ, координирующих процессы, как в самом компьютере, так и взаимодействие с пользователем и с иными источниками информации. И именно этим наше понимание объективности пространственных признаков, обнаруживаемых нами в воспринимаемой реальности, отличается от утверждения, что пространство просто объективно. Утверждающий так поступает как человек, который, засунув дорогие часы или другую ценную вещь под пресс, сказал бы, показав на результат своих действий, я же говорил вам, что вот это – вещь и вещью после моих действий быть не перестало.

Поэтому, если наши рассуждения были верны, то приходится допустить, что значимое использование упорядоченности начинает формироваться с появлением самых примитивных механизмов психологической ориентировки и, по-видимому, в каком-то отношении, по крайне мере со стороны значимости, ими и порождаются. Не будучи в полном смысле биологически релевантными, отношения порядка являются релевантными для механизмов поискового поведения. И дальнейшее развитие психологических механизмов ориентации связано с конечной биологической приспособительной способностью возникающих в них изменений и усовершенствований. Таким образом, на эволюцию развития механизмов ориентации оказывает влияние с одной стороны объективность параметров реальности, фиксируемых ими, пусть может быть и статистического характера. В ином случае данное существо не жилец. И если упорядоченность имеет, хоть и статистический, объективный характер, её необходимое появление надо продемонстрировать. Вопрос не о предварительном, грубом приближении. Это уже давно есть. Интересны подробности, которые могут быть как-то верифицированы в отношении того, что мы уже знаем и чем пользуемся. С другой стороны на эволюцию психологических механизмов ориентации оказывает влияние то, насколько обработка выделяемой ими разнообразной, биологически нерелевантной информации способна обеспечить биологические проблемы организма. Причём в среде, где другие организмы пытаются воспользоваться друг другом. Сама по себе изначально безотносительная к проблемам биологического объекта ориентация в параметрах среды смысла не имеет. Смысл ориентации задают вначале проблемы пытающегося жить организма, способного перемещаться, и параметр направления, по-видимому, становится важнейшим, представленным в механизмах ориентирования параметром внешней среды, организующим не только внешнее перемещение организма, но и влияя на работу самого ориентирующего механизма. И лишь с появлением человека и его специфических механизмов накопления приспособительного знания параметры воспринимаемой среды становятся самостоятельной относительно независимой от непосредственного приспособления проблемой. Поэтому для осмысления целого спектра вопросов нам необходимо построить эволюционную психологию, которая могла бы вразумительно объяснить, каким образом и, преодолевая какие качественные скачки, разрастается дерево приспособительных психологических механизмов и, в частности, система средств обработки поступающей от окружающей среды информации. Почему для тех форм психологической ориентации, которые мы знаем, оказалось перспективным воспринимать объекты в известном нам узком с очень небольшим разбросом диапазоне электромагнитных волн, слышать в достаточно узком тоже с небольшим разбросом диапазоне механических колебаний среды и так далее? Как для решения задач прогнозирования оперативного поведения, что даёт несомненные преимущества, возник неявный внутренний план психики, заставляющий нас считаться с находящейся на переднем плане психики комплексной картинкой действительности, которую другие живые существа со своим внутренним планом способны использовать для подманивания, отпугивания или иных целей? И почему сам внутренний план, который мы тоже можем при необходимости рассматривать как передний план, оказывает влияние на нашу жизнь? Почему наш оперативный прогноз, опирающийся на механизмы внутреннего плана, выведен ли он как картинка или нет, с достаточной степенью вероятности, хоть и не всегда, оказывается верен? Вопросов на самом деле очень много, так что я прекращу их перечисление, тем более, что ко многим из них мы ещё вернёмся в дальнейшем нашем обсуждении.

И, может быть, чтобы закончить предисловие, я хочу, опираясь на сказанное, обратить внимание на следующее. Что, хорошо известная по философскому «Букварю» проблема соотношения субъекта и объекта, на самом деле кроме этих двух составляющих предполагает ещё, по крайней мере, одну составляющую, а именно, речь. Мы не амёбы, а также не приспособлены к телепатии и иным формам неречевого философствования. Без речи мы не можем ни сформулировать, ни обсудить, ни рассмотреть по-человечески эту проблему. Рассмотрение этой и не только этой проблемы людьми зависит от того, насколько рассматривающие их владеют речью, насколько они в состоянии понять проблемы и ворочать ими. Но об этом и пойдёт косвенно речь в работе.

 

08-12.05.04.