Александр Тойбер

Александр Тойбер.

« Вызов».

Книга стихов.

Книга

« Зверь».

***

Мне пережить свою мечту

когда-то в детстве предсказали.

В метро газету перечту.

Поужинаю на вокзале.

Я рот ладонью оботру,

не ощущая стука сердца.

И не умру, чтоб поутру

в прихожей тесной осмотреться.

***

Вы костёр научите гореть

перед тем как советовать выжить.

Вновь в гремящую трубную медь

воздух лёгкими нежными выжат.

И уходят куда-то друзья

не назначив ни смерти, ни встречи.

И приходится жить, хоть нельзя

превозмочь этот медленный вечер,

превозмочь это холод в груди,

этот мир беспощадный и грубый,

где военный оркестрик гудит,

напрягая отчаянно губы.

***

Я снова не выспался. Белым, как мел,

лицом я гляделся в стекло электрички.

Был вечер, и ветер в деревьях гудел.

Качался фонарь под скорлупкой яичной.

Хрустело стекло замерзающих луж.

Народ пробивался к гремящим подъездам.

Кого-то ждал ужин, кого-то ждал муж.

Я был здесь впервые и был здесь проездом.

Я шёл не за делом. Я шёл наугад

по чуткой стране незнакомых наречий.

Был вечер - в сознанье впечатанный кадр -

бил ветер в лицо и сутулились плечи.

Я так собирался ходить до утра.

И ночь снизошла, посылая удачу:

не выстрел в упор, не удар топора,

а просто пустую забытую дачу.

***

Я сделал всё, что мог.

Мне не о чем жалеть.

На комнату замок,

а на дорогу медь.

Всё потерять и сжечь.

От любящих - уйти.

Я мысленно уже

давным-давно в пути.

Под топоток колёс

и разговоров вязь

во что я сердцем врос

затаптываю в грязь.

***

Там, где осень напортит,

не поможет зима.

Хлещет кровь из аорты

по наитью, сама.

Снова нитку не вденет

не налаженный быт.

Нужно время и деньги -

позабыть. Позабыть?

Не исчерпана тема,

не повывелась дичь.

Нужно - деньги и время,

чтоб понять и постичь

по изнанке, по ранам

чья была там вина.

А пока ещё рано

вспоминать. Вспоминать...

***

Я со слезами на глазах

вам говорю за всё спасибо.

За этот постоянный страх,

пропахнувший несвежей рыбой.

За шубу с барского плеча.

За выходной по воскресеньям.

Бьёт в стёкла дождь, коптит свеча

и день закончился весенний.

И этот холод, эта ночь,

и эти люди без названья -

одни лишь должности и званья,

как в поминальнике, точь-в-точь.

И эта боль - не превозмочь.

***

Мы тянем ниточку сквозь бусинки беды,

бесполый дым, беспомощные встречи,

сквозь вечера, погасшие, как свечи,

и чьей-то чёрствой глупости следы.

Сучится нить, и нет пути назад,

и тает боль слезою в мокрой вате.

Стучат часы, готовы все к расплате,

и грозно осыпается фасад.

Исповедь инопланетянина,

с которым автор разговорился,

прогуливаясь по тихим кварталам города.

Я здесь не прижился, я в горле им костью.

Меня не зовут здесь ни в карты, ни в гости.

(Из того же разговора.)

Я здесь не живу. Я здесь только проездом.

Ночую я в этом, простите, подъезде,

где воры и пьянь, где дуры и суки

и ночью, и днём погибают от скуки.

Я ехал куда-то. Куда? Не уверен...

Мой поезд ушёл, и билет мой утерян.

Бежать бесполезно - с какой я планеты?

Сплошные вопросы. Не сыщешь ответы

ни в книгах, ни в мыслях. И в людях не сыщешь.

Здесь каждый второй не мздоимец, так сыщик.

Я здесь поднабрался и внутрь, и словесно

здесь, тут, в этом мире, квартире, поместье.

Я здесь не родился, я просто подкинут,

заброшен, забыт и друзьями покинут,

вниманьем покинут и даже презреньем.

В их честных глазах и умах подозренье,

что я им чужой. Но никак не докажут.

И сажею двери входные мне мажут

и пишут по саже гуашью и мелом:

«Сюда не входите. Здесь вход не для белых.

Ночлег дурака с неизвестной планеты.

Он днём с фонарём раздаёт всем советы.

Но сам он живёт очень скучно и скудно.

Заносится очень. И рожа паскудна.

Его причитанья давно нам знакомы».

Я здесь не живу. Нет меня. Я не дома.

Нет, это не я. Нет меня в этом месте.

Вы видите рожу в сосисках и тесте,

вы слышите голос неясного тона.

Я прибыл с Нептуна. А может с Плутона?

Я, может, Платона пытался осмыслить,

а здесь лишь беспомощно путаю мысли.

Я здесь ни к чему. Я для всех лишь снаружи,

когда от космической стыну я стужи,

которую ветер постелью мне стелит.

Я еле живой. Я живу в этом теле.

И в лоб мой стучат чугунками и лбами.

И кость изо рта вырывают зубами.

Послушай, быть может, я просто приснился

себе, пока сон мой всё длился и длился,

пока я блуждал между тенью и явью.

А в доме, где жил я, всё хлопали ставни.

От книг и вещей становилося тесно

в том доме, где я проживал бестелесно.

***

И кровью на снегу,

и жёлчью на бумаге

пишу я как могу

в смятеньи и отваге.

Пишу я обо всём

у общего корыта

мякиной и овсом

накормленный до сыта.

Насытившийся всласть

своим сомненьем дерзким

покуда ходит власть

с приветом пионерским,

покуда мимо рта

дела чужие ладят.

А ты катись туда

и скатертью и гладью.

А ты, попробуй, будь

внимающим и вещим

пока окрестный люд

растаскивает вещи,

пока тебе сума

и раритет настольный.

Член партии ума,

хоть может недостойный.

И это не в грехи

подполья и осады

пописывать стихи

от боли и досады,

чтоб всё-таки сказать

сквозь ор и суесловье

в эпоху, как в кровать

заляпанную кровью.

***

Я упал и лежу весь в грязи, загребая ладонями жижу...

Но меня позовут, подымусь и, шатаясь, пойду

к той неведомой цели, которой и, правда, не вижу

к своему огорченью и может быть даже стыду.

Я приду. Мне откроют, меня не узнав поначалу.

Я скажу: «Это я», - и ещё не решаясь, войду

в этот дом, где не ждут, и останусь в прихожей отчаясь

с воспалённым умом и глазами и сердцем во льду.

***

Всё было: осень, подлость, вздор,

деревьев шум, слова: всё было.

Краюха хлеба, ломтик мыла.

Измена близких. Разговор.

И по волнам забвенья плыло:

отчаянье, заросший двор,

беспомощность и глупость ссор

и боль утраченного пыла.

***

Когда тебя не слушает никто

и понял ты, что нет на свете чуда,

тебе внимает гражданин в пальто

внимательный и чуткий, как Иуда.

Кто он такой? Откуда интерес

к твоей столь незначительной персоне?

В твою он душу лезет, словно в лес,

в ней пребывая, как в запретной зоне.

Откуда наглость? Где источник сил?

На самом деле происходит что же?

Я не хотел, а он уже спросил.

Я не сказал, а он уже итожит.

Где я? Где люди? Хоть кричи и вой.

Смеши себя сомнением до колик.

А он уходит, голос мой живой

с собой забрав намотанным на ролик.

***

Мне некуда идти. Меня никто не ждёт.

А в городе большом, как братская могила,

льёт мелкий нудный дождь столетья напролёт,

и на кустах сирень созвездия раскрыла.

Так трудно наравне с отставшим веком жить.

Не отстирать бельё, не выгрести конюшен,

не выместить надежд не сбывшихся. И душный

вновь вечер в тишине сгустившейся дрожит.

И карты на столах, и шулера в игре,

и в вечность поезда ушли по расписанью.

И снова расцвела на кладбище сирень,

и просятся на лист фигуры, мысли, зданья.

А я совсем один за много сотен вёрст

в огромном городе без плана и без меры

пока ещё живой, но без любви и веры

оглох от света путеводных звёзд.

***

Я с зонтиком на кладбище приду.

Прочту фамилии, и отчества, и даты.

Горит свеча. Букет цветов помятый.

И где-то он в указанном ряду.

Я много лет назад, шутя, грозил

ходить к тебе и плакать на могиле.

Мои слова в своей остались силе.

Но вот придти, боюсь, не хватит сил.

Я избежал поминок, похорон.

Мне повезло и в этот раз некстати.

Морг, крематорий, землекопы, скатерть, -

я был судьбой от этого спасён.

Переживу ещё одну печаль,

как пережил ночные наважденья,

когда сплошные даты дней рожденья

в ушах ополоумевших кричат.

***

О чём мы думали в календах сентября?

На римском Форуме пустынно и уныло.

Коптит свеча. В посуде грязь застыла,

наличием о многом говоря.

И даже май нас не развеселил.

У храма Весты собрались повесы.

Дождь за стеклом. И хорошо б повесить

офорт, как талисман небесных сил.

Там не осталось больше никого.

Я памятью живу, как декабристы.

А здесь травы пружинящий ковёр

и блеск берёз безвольно серебристых.

А было ли: компании, друзья?

И стоит ли отчаянье успеха?

И всё-таки я знаю, что нельзя

то прошлое мне вспоминать со смехом.

Отчаянье проходит без следа.

И бережно над вечера прохладой

горит на небе облачко-слюда,

и это словно для чего-то надо.

И в каплях придорожные кусты,

и ветер, утихающий в ложбинах,

записаны на нотные листы,

возложенные на живую спину.

Я падаю куда-то в облака,

захлёбываясь воздухом и криком.

И голос мой, впечатанный в века,

звучит в ушах бессмысленно и дико.

Ни высказать, ни выждать, ни вздохнуть.

Большая мысль - не отыскать предела.

Густой туман. Неуловима суть.

И боль, не отпускающая тела.

***

Когда тебя выносит на простор

и жизнь, как степь, без края и предела.

А ты дошёл до истины простой:

горит трава – скорей б душа сгорела.

***

Оскоминой порядочность и честь –

их крестиками на продажу вышью.

А если хочешь о любви прочесть,

тебе я книжку бандеролью вышлю.

А если хочешь выяснить всерьёз:

кто я, чем жив и чем набита память,

на этот важный для меня вопрос

отвечу осмотрительно: «Я занят».

***

Нет выхода. И времени в обрез.

Лавины дел заваливают стыки.

И надо что-то сделать позарез.

Но кто-то лжёт по совести и без,

и кто-то мстит бессмысленно и дико.

Мне снился город, памятники, лики,

и я избитый на коленях лез;

и голосом, сорвавшимся от крика,

я вам сказал: «Смотрите земляника!» -

и, голову подняв, увидел лес.

***

К двенадцати в окне проступит ночь

бесполая, как белая страница.

Ей не помочь, ни чем ей не помочь,

не выброситься и не застрелиться.

И капель шум, как белой трости стук.

Он что-то ищет, ищет и находит.

То электричку. То скрипящий сук.

И этой ночью ночь как будто в моде.

То бьёт с помоек запахом мочи.

То лампочкою между веток светит.

То белой рыбой за окном торчит

Огромная, как женщина в декрете.

Бессмысленная, как аэропорт,

Куда тебя не пустят и с билетом.

Буханка на столе и банка шпрот.

И лето за окном, ведь знаю, лето.

И воздуха субстанция вязка,

Пропитанная всплесками вокала.

И ты, как завершение мазка,

Которого той ночью не хватало.

***

Всё в полном порядке. Нет места тоске.

Но кануло в Лету ещё одно лето.

Он ходит один по вечерней Москве

и просит, как Чацкий: «Карету, карету».

Не мир невелик, а мирок слишком мал

с мышиной вознёй и машинною вонью.

Приди посмотри хоть на Курский вокзал –

за шпалой двухсотой провинция тонет.

Уехать нельзя. И остаться нельзя.

Полезно общественным заняты делом

и личным аршин свой строгают друзья,

что облик его, как портрет, засидели.

Работа их пресна. Их быт из болот

родился как будто эпох мезозоищ.

Все заняты чем-то. Никто не пришлёт

ему неотложную скорую помощь.

Куда ему деться? По сотне дорог

Он ходит кругами, бредёт наудачу,

Идёт всё быстрее. Его монолог

со слов начинался: «Зачем же я плачу?

Всё в полном порядке, нет места тоске…»

Но кануло в Лету ещё одно лето.

Он ходит один по вечерней Москве

И просит, как Чацкий: «Карету! Карету…»

***

Вы мне дайте билет, а куда неизвестно,

чтобы шли поезда по не езженым рельсам,

чтобы шли поезда, как к последней инстанции

к никому неизвестной, не названной станции.

Пусть никто не встречает меня, не приветит.

над равниной пусть веет задумчивый ветер,

да призывно горит за холмами покатыми

неумеренно грустный забытый закат.

И бывает, что нужно так очень и очень

вдаль куда-то уйти безысходною ночью.

Вместо пули в висок с суетливых перронов

пусть уходят из города в вечность вагоны.

Пусть увозят вагоны по рельсам из стали

тех, что в серости будней свалила усталость,

кто один без друзей, кто отчаялся верить,

кто себя не сумел в этом мире измерить.

Пусть холмы для меня будут меньше покаты.

Пусть меня завлекают плакаты закатов.

Меня вылечит нежность и, может быть, грусть.

Вы меня извините, я ещё к вам вернусь.

***

Куда же я бегу?

А, может, убегаю?

Окраины в снегу,

а жители в угаре.

В чужом окне цветы.

В чужих дверях записка.

Вокруг дома, кусты, -

ни далеко, ни близко.

Куда же я бегу?

Никто меня не спросит.

Удавочку тугую

стягивает осень.

И бьётся, оглушив

стволы и ветки сада,

крик раненой души

рабочего посада.

Остановись! Постой!

Пощады просит тело.

Но небосвод – пустой,

без цели и предела.

Но день уже убит.

И ворот – на распашку.

И женщина глядит

на влажную рубашку.

***

Надо гены отца

или склонность иметь.

Я никак до конца

не могу освинеть.

Я никак не могу

довести до конца,

чтоб хвататься за грудь,

не увидев лица,

всё, что плохо лежит

направлять прямо в рот.

Научиться бы жить!

Или, наоборот,

экономить гроши?

О, опасный симптом,

жизнь свою отложить

на потом! На потом?

***

И вот опять в бессмысленной ходьбе

ты думаешь о смерти, о себе

и голова отчаяньем брюхата.

И, чтобы ей хоть чем-нибудь помочь,

ты прочь идёшь, лбом рассекая ночь,

что за окном лежала грязной ватой.

На тёмном небе мутная луна.

Из страшных мыслей выживет одна,

о смерти, и привяжется пугая.

И ты пока таранишь полночь лбом,

не даст тебе подумать о другом

Затянутая крышечка тугая.

О смерти нужно думать не спеша.

От тела отделённая душа –

пустая тень, свалявшаяся вата.

И ты, пока вокруг не слышно псов,

не трогай недоверчивый засов

железных врат. Оттуда нет возврата.

И снова предоставленный себе

ты думаешь о смерти, о судьбе,

не находя поддержки даже в теле,

беспомощном, бессмысленном куске,

лежащем на разделочной доске,

на смятой и растерянной постели.

***

А стоит дальше жить?

И, может быть, не стоит?

И, может, вечный жид

напрасно дом свой строит?

И, может, мёд в нору

напрасно носят осы,

и скоро я умру?

А, может, просто осень.

***

Считай, что жизнь прошла

неслышно и незримо

банальна и пошла.

В открытках виды Крыма.

А в письмах ерунда,

и выспренные речи.

Прожитые года

припомнятся под вечер:

где был, где ночевал,

что пережил когда-то,

пустые вечера,

незначащие даты.

Нечаянный итог –

Ступени и перила.

Благодари за то,

что иногда парила

перечитав роман

душа твоя нагая.

Не торопись ломать

себя, за то ругая,

что не пожил сполна.

А, в прочем, не потеря:

ещё одна волна

разбилася о берег.

***

Не жизнь закончена, а кончен путь земной

для бренного и временного тела.

Но то, что ты обдумал и проделал,

не может быть погребено волной.

Твоя душа расстанется с тобой.

но то, что в жизни плакало и пело,

оставит след пера в страницах белых

чернильный, чёрный, синий, голубой.

И жизнь другая начинает бег,

и чью-то душу боль твоя тревожит.

И ты живой и странный человек,

с которым пообщаться каждый может.

И даже прикоснуться тёплой кожей

к бумаге, отливающей как снег.

Книга

«Парковая зона».

Сборник

«Времена года бывшего монтёра связи».

***

Что-то не сходится зачин с концом...

Ветры осенние - ветры грустные.

Что-то не станет творенья венцом,

что-то не сбудется. Что-то не сбудется.

Не получается что-то стих;

вот и кончился день сегодняшний.

Звон колокольный в душе утих.

Дай мне поверить в тебя, о Господи!

Может зависть, а может и грусть,

свадьбы осенние ветер разносит.

Счастье чужое. Ну что ж. Ну и пусть.

Осень.

***

Вот и солнце спустилось за дом.

Люки ночи задраила осень,

не тревожась нисколько о том –

умирающий света попросит.

Те, кто могут, нырнули в уют,

загодя заготовили нору.

Те, кто могут, в компаниях пьют,

чтоб с ума не сойти в эту пору.

Как сухого напитка бокал

опрокинут над парком и лесом.

Этой ночью девиц целовал

молодой элегантный повеса.

Опуститься. Пуститься в разврат.

Предвкушая горенье ладоней,

не пугаться бессмысленных трат.

Ум в беспутных желаниях тонет.

Но сквозь сон полыхнуло огнём,

прожигая трезвеющим взглядом.

Отчужденье, возникшее в нём,

не пробить бронебойным снарядом.

***

Полотна осени. Весь неба карандаш,

фасадов акварель и охра увяданья.

Осеннего пейзажа вернисаж,

где все идут в задумчивом молчаньи.

А осенью бессмысленно любить,

надеяться, страдать, ловить шаги, ждать встречи.

Куда полезнее аллеями бродить

в шуршащей тишине крушения предтече.

Крушение надежд, крушение страстей.

Кружение листвы. Круговорот круженья.

То медленнее он, а то быстрей.

И лишь одно незыблемо – движенье.

***

Созвучия, летящие навстречу

из опусов вселенских бурь и драм.

Извечные. Их ветер в кроны мечет.

С размаху бьёт в мишень дверей и рам.

Ощупывает стены кулаками

и пятернёй причёсывает сад.

Звучат листвой усыпанные камни,

кусты, канавы, решето оград.

***

Снег падает. Парадное в снегу.

Сырой мороз из тесноты передней

зовёт на улицу, чтобы вступить в пургу,

как в незнакомое стихотворенье.

Проспи рассвет. Оденься кое-как.

Переступи порог. Лекарства дрожи,

сна, снега, света не осмысли знак,

а ощути открытой частью кожи.

Не видно лиц. Не видно жерновов,

но сыпется на осени истому

мука и мука снега и шагов.

И близость всех. Всех отдалённость. Дома

обед готовят, пироги несут.

О чём-то говорят. От окон дует.

И не осилить словом пресноту

их маленьких холодных поцелуев.

Снег падает: река, водоворот

из точек, пыли, прядей и цепочек.

Снег падает. Снег прядает, прядёт.

И сыпется песок часов песочных.

***

И снова снег. И помыслы чисты.

На землю снег ложится и не тает.

И улицы, как ватмана листы,

расчерченные рельсами трамваев.

Здесь каждый взгляд сулит тебе успех.

А шубы побелевшие прохожих

И хлопьями спускающийся снег

Мешают мыслям становиться строже.

И крепости домов плывут в пургу.

Вздымаются из люков клубы пара.

И дворники отчаянно скребут

обманчивую сущность тротуара.

И времени остановился бег.

И дух гульбы над улицей витает.

Как женский смех, над целым миром снег.

На землю снег ложится и не тает.

***

Снова вёсны проходят мимо

так мучительно и напрасно.

Так мучительно и незримо

забирая из сердца ясность.

И меня не согреет лето.

Где ты?

Нет ответа.

И осталось немым вопросом:

«Где ты, осень?»

Даже зимы проходят мимо.

***

Когда в клубок, наматывая нить,

придёт весна, и я пойду за нею,

я попрошу, а если не сумею,

так эти строки смогут попросить

немного пепла и земли с могил,

воды, рассады и горшков цветочных,

немного славы, слов и рифм неточных,

немного боли и немного сил,

чтоб пробудившись, но ещё в плену

у сна, затравленного светом,

я сам бы мог сказать себе: «Не сетуй», -

и снять рукою с сердца пелену.

***

Пасмурно - незримая болезнь,

в небе созревавшая подспудно.

Пасмурно. С советами не лезь.

На душе и без тебя паскудно.

Пасмурно, бессонницею мчит

на тебя весна, зима и осень.

Пасмурно. Бессмысленных пловчих

медленной водою в омут сносит.

Пасмурно. Листком календаря

день проходит. Капелькой из крана.

Пасмурно. Обидой одаря,

паутина мыслей недотканна.

Пасмурно, и день похож на день.

Пасмурно. Подчёркивая это

по параболе, свою напомнив тень,

падает чужая сигарета.

***

Вновь повторится и рассвет и лето,

черешен вкус, и сад в ознобе света.

Вновь поплывут по небу облака

за горизонт из озера лакать.

И солнце путь свой проторит на запад,

трав луговых распространится запах.

Наступит вечер, и утихнет ветер.

И луч луны вечерний мир осветит.

Замолкнут птицы. И наступит ночь.

Такая же, как некогда. Точь-в-точь.

***

Леса желтеют прямо на глазах.

Стоит октябрь в осенней позолоте.

И чья-то боль и голос жадной плоти

растворены у осени в пазах.

А на поверку только жёлтый свет

и чуть в тени уют бездонных окон.

И где-то рядом Афанасий Фет

глядит на мир своим тяжёлым оком.

***

Снова снега сугробы

выползают на свет.

Видно будет до гроба

суета из сует,

до последнего вздоха,

до доски. До доски

не удастся мне сдохнуть

от хандры и тоски.

Снова вечер и ветер

и звереет мороз.

Тем, кто это заметит,

не до слёз. Не до слёз

тем, кто помнит всё это,

не до сна. Не до сна!

И гуляет по свету

ледяная весна.

На века заморозит,

до костей. До костей?

И снежинок обозы

поманят из гостей

в переулки, где слышно,

как хрустит снегопад,

и фонарики вишни

метят ночь невпопад.

Где морозом (морозом!)

разогрет-разогрет

я, как листик мимозы,

раскрываюсь на свет.

***

Мне этой ночью не до сна,

и потолок, как крылья птицы.

Меня преследует весна,

послав десант ко мне ломиться.

И тонкий лес, и ломкий лёд,

и горизонт, как цель погони.

И кто тебя ещё поймёт

за пол секунды до агонии.

***

Твой рассвет на губах на крови

был замешан. Моли о пощаде.

Красным заревом сурик залит

крыш и ржавые трубы ограды.

Жёлтый цвет задохнувшихся роз,

трав сухое хмельное броженье

будоражат, доводят до слёз

воспалённое воображенье.

Опустись в августовскую спесь

на постель из соломы и простынь

и пустыми ладонями взвесь

подступившую с севера осень.

***

Я, кажется, лечу

и, кажется, навечно.

Зажжённую свечу

обхаживает вечер.

Вечернему лучу

нагреют воздух стены.

И я опять учу

словарь твоей измены.

И голосом тоски

по телу и по свету

звучащие мазки

накладывает лето,

и жарку на жиру,

и голоса, и камни,

и душную жару

наложит на подрамник.

А падающий свет

весь бархат, а не глянец.

И мир ему в ответ

свой исполняет танец:

густой травы полёт,

сухой земли паренье.

И боль моя поёт,

теряя оперенье.

И паутинку нить,

влекущую к обидам,

разыскивая пить,

я потерял из виду.

И некогда убог,

Изранен и увечен

Я в августе, как бог,

Насыщен и беспечен.

И по частям, и весь

я медленно истаю,

и, сбросив тела вес,

куда-то улетаю,

подвластный лишь лучу –

не твоему веленью –

мимо окон лечу

бесплатною мишенью.

***

И снова август у дверей

звучит походкою своей,

и снова настежь у меня открыты двери.

И снова носит здесь и там

горячий воздух сор и хлам.

И я готов ему во всём поверить.

И снова август у стола

готовит овощной салат,

и снова вечер мягок и небросок.

И на обочины дорог,

и прямо к дому на порог

сухие тополя листы приносит осень.

Но лето не сдаёт права.

И снова застлана кровать.

И я не знаю, где опять ночую.

И духовидец и аскет

особый августовский свет

от трудных мыслей голову врачует.

О, безмятежный август сноб,

ты августейшей из особ

скажи, что я желаю с нею встречи.

Но не тяни, и не спеши,

и лёгким слогом опиши

её глаза, дыхание и плечи.

Нет, лучше я скажу тебе,

играет август на трубе,

и всё покрыто синеватой дымкой.

И где-то рядом и вокруг

твой лучший незнакомый друг

тебя сопровождает невидимкой.

***

Опять желтеет лес,

и сыплется листва.

И жизнь имеет вес

признания родства

со всеми, кто поймёт

твои движенья чувств.

И ночи напролёт

сильнее всех искусств,

ленива и полна,

сильней, чем долг и быт,

вздымается волна

желаний и обид.

Ты закруглён, как шар,

а, внешне, угловат.

Твоих желаний жар

достойней всяких плат,

которым неуспех

отсрочку дал в удел.

О, лучшее из всех

использованье тел,

и высшее из всех –

объятья без конца.

Осенний воздух тих.

И куст, как тень гонца,

бегущего не здесь,

а где-то в глубине.

Неслышимую весть

он намочил в вине,

а, может быть, в дожде,

которым ветер сшит.

И в теле без одежд,

тяжёлом, как самшит,

налитом, словно плод,

беспомощном, как мяч,

безвременья оплот

и внутренностей плач.

Осенняя трава –

земли осенней шерсть.

Наверное, права

у ней такие есть

расти, и не стареть,

и сеять семена.

Желанья – не стереть.

Не наша в том вина,

что тело жаждет ласк,

и сладкая тоска

поглаживает нас

у каждого соска,

кладёт ладонь на лоб

и гладит, где пришлось,

без правил и без проб,

до кончиков волос

проникнет, как укор

в квадратах разных рам,

из всех мельчайших пор

выкуривая срам,

раскуривая прах

листвы и, как предел,

неистребимый страх

сближения двух тел.

Парадоксы времени.

В день ничем не отличающийся от других

ветер гнал дожди и приближался вечер.

Дождь не различит ни близких, ни чужих.

время одиночества не лечит.

Серые дома, настольных ламп накал,

кто у вас в плену за стёртыми ступенями?

В реки мостовых упрямый дождь стекал

с фонарей через прорехи времени.

А в домах тех теснота вещей,

медленность вечерних развлечений.

И висел над городом ничей

отблеск небывалых воскресений.

Сквозь узлы и трещины, и тесноту пространств,

мыслей лабиринт, и непроглядность темени

головы прохожих донимал

смысл дождя и парадоксы времени.

Наших душ тоска, зачем ты нам дана?

Может компас ты, где все пророки немы?

Где любви и веры спущена струна,

властвует в надеждах наших время.

Над безгласностью любви, надежд и вер

сущность человечности витает.

Души, как обломки полых сфер,

моросящий вечер заметает.

***

Открытость наготы корявой,

штурмующий сердца десант,

дымов пожарищных отрава,

опавших листьев депрессант.

Повисшее так низко небо,

туман, приблизивший дома.

Ты в безысходности не требуй,

чтоб камень понесла сума.

Вернись домой, достань бумагу,

начни дневник и напиши,

что больше не подняться флагу

на корабле твоей души.

Затем оденься, чаша – минет.

Подальше от знакомых мест

туда, где над молчаньем стынет

далёкой церкви чёрный крест.

Иди сквозь чащу, в прелость листьев,

ногам покоя не давай.

Но не буди сердитым свистом

безумный клёкот чёрных стай.

И сам перед собой в ответе,

обнявшись с деревом вдвоём,

плыви на маленькой планете

сквозь мирозданья водоём.

***

Мне некуда деться со смятой постели.

За окнами дождь и шумящие ели.

За окнами ночь и гремящие капли,

и лампа стоит наподобие цапли.

Обычная ночь за стеною квартиры.

За стёклами тьма и пустые сортиры,

помойки, бульвары, случайный прохожий,

как будто ему деться некуда тоже.

Обычная ночь. Дождь он тоже не новость.

Банальная длинная тянется повесть.

И лампа не гаснет у смятой постели.

И капли стучат по ветвям еле-еле.

Такая вот ночь. Просто некуда деться

от этой постели, от тела, от сердца,

от мыслей, от лампы, от капель, от ночи.

А просто лежать и мечтать нету мочи.

Обычная ночь. Но как будто некстати.

Как катер, кровать по полуночи катит.

Ни встать, ни спросить, ни отпить, ни отпеться.

И сыплет дождём, как горошками перца.

***

Пусть северный ветер

гнёт мачты и реи.

Я знаю на свете

нет средства вернее

сбежать от тоски,

подгибающей ноги,

чем ветер, рождающий

чувство дороги.

Пусть душно и чинно

и жажда наживы.

Пусть спились мужчины,

а женщины лживы.

Но вечер не вечен,

истаяли свечи.

А утром нас ветер

сзывает на вече.

Пусть северный ветер

все свечи затушит,

и листья по свету

несутся, как души.

Ты ветру доверься.

Не бойся навета.

Пусть носит по свету.

***

Снова слякоть и шорох колёс

и машины несутся на крыльях,

обдавая коросту берёз

и ограды коричневой пылью.

Вытри губы и выплюнь песок.

Посмотри. Это мчится эпоха,

то к стволу приставляя висок,

то считая, что делать так плохо.

Посмотри и послушай, как льда

под ногами крошатся осколки.

Это снова везут поезда

на последней без номера полке

груз ещё не убитых надежд

и ещё не сложившихся мнений.

И находится нужный падеж

и склонение для песнопений.

Это оттепель. Это разбег

по асфальтовой вспаханной грядке.

Это мокрый свалявшийся снег

на линованной детской тетрадке.

Сборник

«Мыслитель».

***

Заживём и снова заживём,

сделаем отчаянную милость.

С душами, сожжёнными живьём,

словно ничего и не случилось.

Переждём все беды. На рожон

без нужды, без крайней не полезем.

Мальчик пораженьем поражён

помощью неведомою грезит.

Под одеждой шрамы не видны.

За улыбкой не поймёшь, что больно.

На бескрайних пастбищах страны

то-то подлецам сейчас привольно

***

Ты книгу взял – простой случайный миг –

и вспоминаешь сотни разных книг,

которые ты медленно листаешь,

в открытую страницу, как в окно,

глядишь, густое толокно

глазами ненасытными глотаешь.

Читать. Что это? Быть или не быть?

Куда-то мчаться и куда-то плыть,

так, узнавая по словам предметы,

как по теням черты своих друзей

узнал когда-то странник Одиссей,

не заплатив Харону ни монеты.

Уютный мир, листы бумажных книг,

где некто ты, какой-то твой двойник

уже блуждает по иной планиде,

где сон, где сонм, где страсть в котле кипит,

и познаёт растерянность обид

в наипростейшем и вернейшем виде.

Пусть цифры и возвышенный язык,

пусть сотни тысячи и миллионы книг,

веками сохранявшееся слово,

вернётся в мир пустых, ненужных слов

и потрясёт величием основ,

открывшихся, чтобы исчезнуть снова.

***

Вторые смыслы, планы и пласты.

Вокруг лежит громада мирозданья.

А за окном деревья и кусты,

прохожие, автомобили, зданья.

А на столе не сосчитать страниц

исписанных в паденье и паренье.

И невозможно не склониться ниц

перед простой судьбой стихотворенья.

Откуда-то из недр моей больной души,

откуда-то из мглы и тьмы первоосновы

незрячее, в крови рождаться не спешит,

но рвётся и томит неведомое слово.

Я вам скажу, что речь – не бога дар.

Она вначале лепет и смятенье.

А после ночь, безвременье, пожар,

сращение звучания и тени.

***

Он дочитал, поставил в мыслях точку

и от стола на кресло пересел.

И с чувством гордости, его обнявшим прочно,

он осознал, что побеждён предел.

Он ощутил, что разорвался круг,

вокруг него сжимавшийся теснее.

Он помнит всё. Он видит мир вокруг.

И мысль становится яснее и яснее.

***

Я прислушался к речи,

которой пропахла Москва.

И в тот памятный вечер

меня отпустила тоска.

Я прислушался к ветру,

но услышал лишь шорох колёс.

И от тополя ветку

мне бензиновый ветер принёс.

Вы мне больше не верьте,

я бензином, как ложью пропах.

И отчаянно вертит

мною жизнь на пере и губах.

И толкает плечами.

Что отнимет, что так ей отдам.

И ночами, ночами,

я шепчу по слогам, по скла-дам:

не картечью, а речью

иногда побеждают в бою.

Жизнь свою человечью

отвоюй. Отвоюй. Отвоюй.

И, как косточки вишен,

вниз сорвавшийся мокрый салют,

по балконам и крышам

капли жёсткие с грохотом бьют.

***

Вот снова общежитие, дом семь.

Меня уже заждалися совсем.

Девицами я радостно встречаем.

Я ем печенье, запиваю чаем.

Кто в кресле, кто на стуле, на скамье

в патриархальной городской семье.

И мне уютно, я признаюсь право,

здесь в пережитках крепостного права.

Достану я заветную тетрадь.

Читай поэт. Спокойно время трать.

Здесь не спешат. Здесь также как погода,

проходят дни, и месяцы, и годы.

Работают. Проводят вечера.

Здесь так всегда. И завтра. И вчера.

А ты поэт читай себе, работай.

Как и они, трудись поэт до пота.

А всё другое прогоняй ты прочь.

Тебе ничем им больше не помочь.

Так не молчи душой своей нагою.

И в такт стихам отстукивай ногою.

***

Я иду по Москве.

Я опять на Калининский вышел.

Я такой же, как все.

Стёкла, стены и плоские крыши.

Так привычна мазня,

этот воздух продымлено синий.

Этот шумный сквозняк

проводов и троллейбусных линий.

И без злости притом

он меня своим колером метит.

Что мне этот притон,

человеку из всех лихолетий.

Человеку из всех,

незаметному отпрыску века.

Бьётся о стены смех,

как отсчёт, мимолётная веха.

Город мерно шумит,

выпуская из сот новосёлов.

Но к себе, как магнит,

вдруг притянет вас взгляд невесёлый.

Что он делает здесь?

Как он выжил и вышел наружу?

Это города месть

за ещё не погибшую душу.

Это полный провал

государственной тризны по духу.

Словно взгляд наподдал

государству по правому уху.

Бей, ломай и круши

наши души, калечь наше тело.

В недоступной глуши

птица песню на ветке пропела.

Где-то умер старик.

Но гуляет по парку мальчишка.

Жизнь его, как дневник

в прочной банке с завинченной крышкой.

Но гуляет сентябрь

кистью смелой по липам и клёнам.

Но гуляет слюнтяй

по Москве у горы у Поклонной.

Но шумит хоровод

кольцевых белым бредом собачьим.

И от детских забот

где-то девочка искренне плачет.

***

Душой поэты и умом философы,

не вам ли думать: быть или не быть?

Но вечными опутавшись вопросами

житейский океан не переплыть.

И даже с мачт последних лет открытий

дальнейший путь не очень обозрим,

когда тебя проливами событий

несёт сквозь мглу неведомый Гольфстрим.

А женщины, одни, в духовном сумраке

идут туда, где свет в окне горит,

красивые к богатым, ну а умные

уходят к тем, кто много говорит.

Их корабли направлены туда,

где, говорят, спокойная вода.

***

На реке огибают буи

теплоходы. И музыка хлещет.

Ну а я собираю свои

от росы отсыревшие вещи.

Прожит день. Значит, я ещё жив.

Приближается медленно вечер.

И воды неприветливый жир

брызги музыки по миру мечет.

И, прописанный в карточный дом

со своим неказистым богатством,

ощущаю руками и ртом

непричастность к плывущему братству.

***

Мне вскоре уезжать,

и, может, не вернусь.

При виде витража

охватывает грусть.

Как хочется пожить

не годы, а века,

как эти витражи,

как эти облака.

Кружится голова,

и ничего взамен.

Ещё одна глава

из Книги перемен.

А в памяти – гряда

и на вершинах лёд.

Кого-то навсегда

уносит самолёт.

***

Как будто в горле ком.

Что ждёт нас впереди?

И с лёгким холодком

отчаянья в груди,

как некогда в маки,

мы с факелом в руке.

Большие маяки

исчезли вдалеке.

Как совы в ночь глядим

и ждём Минервы зов.

Струится чёрный дым

из трещин и пазов.

Налаживаем связь.

Как можешь, так держись.

Захлёстывает грязь.

Заматывает жизнь.

Затягивает жуть.

И выброшен послед.

И некогда взглянуть

тому, что сделал вслед.

***

К сожалению, мне сообщить больше будет нельзя.

К сожалению, там бесполезно роптать о невзгодах.

Нас туда позовут, подвернётся под ноги стезя.

Плоскость станет лучом, точкой луч и мгновением годы.

Отсечёт, оборвёт, что ещё досказать не успел.

Там, где раньше был рот, только кость да металл от коронок.

Там, где раньше был мозг – пустота, там, где мысли – пробел.

Там, где были тела – только доски гнилые коробок.

Как сказать, что болит, если мысль не живёт без людей?

Как понять, если слов понимания рядом не слышишь?

Раскрывается ночь чёрным парусом древних ладей

и сквозь поры растений в лицо мне отчаянно дышит.

Распускается ночь. Растворяется в тьме без конца,

расправляет углы, уплотняет бескрайние тучи.

И бескровным лицом, на котором не видно лица,

наклоняясь над ухом, чему-то всё учит и учит.

Молитва.

Бог – это человечество в своём развитии.

(Из собственных мыслей.)

В том одиночестве, где нет уже надежды,

где нас уж нет, существовавших прежде,

ты лишь один могучий, как всегда,

горящий дух и тёмная вода.

Ты помнящий и зрящий все пути,

дай мне к творящей мудрости прийти.

Дай униженье и не дай свободы.

Дай страсти боль, а ожиданью – годы.

Зубам дай камень, а губам дай медь

над одром умирающих греметь.

Дай с маленьким фонариком горящим

мне заблудиться в бесконечной чаще.

Дай не проснуться от кошмаров сна,

когда вокруг блаженствует весна.

Дай мне пропеть испуганною птицей

на проволочной койке в психбольнице.

И в беспросветной глупости людской

дай захлебнуться приторной тоской.

Дай мне пребыть беспомощным калекой

без глаз, без ног, без званья человека.

Но не оставь в беспамятства бреду,

когда к тебе, отчаявшись, бреду.

***

Когда глядишь, испытываешь страх.

Когда живёшь, не замечаешь страха.

Фемида на верёвочных весах

отмеривает пригорошни праха.

А здесь, где дни рождений сочтены,

да, здесь, где не успеешь оглянуться

как жизнь прошла, в том нет большой вины

над мыслью о бессмертьи улыбнуться.

***

Чего уже проще,

ну, может, сложней, чем не жить,

растёт себе роща,

и нет между нами межи.

И нет между нами

ни слов, ни любви, ни вражды.

Я, может быть, камень,

а в роще и камни важны,

и залежи хлама,

канавы, коряги, кусты.

Я просто на память

срываю себе бересты.

***

Я на даче чужой. Я в чужой не знакомой деревне.

Древний лес за окном под языческой, жёлтой луной.

К деревянной избе подобрались вплотную деревья.

И кусты всё никак не хотят пообщаться со мной.

Где-то рядом река. Сверху тучи. И травы намокли.

Роют землю шмели, и скулит их учуявший пёс.

Я хожу босиком. Я гляжу на заборы и окна.

В эту блажь, в эту тишь, в эту глушь всех нас отпуск занёс.

Восемь вёрст от шоссе, хоть сейчас всё считают на метры.

А паромщик то пьяный, то где-нибудь просто храпит.

То пригонят грозу, то опять успокоятся ветры,

и какой-то секрет лес в своих коридорах хранит.

Лес молчит. Он вещун. Он не знает обиды.

Он закон над собой. Он кормилец. Он просто живёт.

И хоть леших и ведьм я в лесу том ни разу не видел,

но не раз от подарков его мне сводило живот.

Я дурак, отпускник, городской, неприкаянный житель,

то читаю, то сплю, то брожу по дорогам, то ем.

Мы ночуем в сарае, на сене ленивы и сыты,

и я даже скажу, что почти опустились совсем.

Да какое кому до проблем наших собственно дело.

День проходит за днём, тает лето, и ночь коротка.

И приходит в себя, наливается чувствами тело,

И совсем недалёко шумит на порогах река.

***

место

где бродит ум

среди холмов

застроенных домами

где речка убрана в трубу

и некуда пойти

но всё же ходят

и некуда бежать

точнее есть куда

но там не принимают

где притолока служит потолком

и командир командует полком

здесь три недели дождь и восемь раз на дню

здесь по привычке потчуют родню

здесь прошлое окаменев изъято

из обращения и нет к нему возврата

но прошлое и засыпая мстит

***

Я думаю, город тот проклял Мазох.

и город застыл, словно кисти мазок,

и город заснул, стал, как каменный дым.

И я в нём родился и был молодым.

Я думаю, город он проклял за то,

что все очень важно там носят пальто,

за воздух дворов, городскую тюрьму

и что-то ещё, что и сам не пойму.

Но можно ли жить в этом городе стен,

фамильных надгробий, житейских систем?

Отмерено время и выверен вес,

И плотно притёртая крышка небес.

Старинные камни – вот города плоть.

Сюда иногда забредает Господь.

Заходит в квартиры. Заходит в костёл.

А после в лесу догорает костёр.

Огню ли, кресту ли, стиху поклонись.

В вонючем болоте рождается жизнь.

Сама ли иль кто-то ладони простёр?

А после стремится уйти на простор.

А что же Мазох? И его ль в том вина,

что осень пьянит, как бутылка вина.

Снобизм и забитость, гремучая смесь.

И смешаны в женщинах нежность и спесь.

И смешаны в разуме глупость и ум.

И дождь моросит, тороплив и угрюм.

И выбрав эпоху, как видно, не ту

случайный прохожий бредёт в темноту.

***

Мы растворилися в Москве,

как у художника в мазке

черты пейзажа и героя.

Так скрыто дерево горою

Мы не герои на листе.

Нас не распяли на кресте.

И не о нас напишут лживо.

Мы просто есть. Мы просто живы.

Не носим белых мы хламид.

Но очертанья пирамид

нам не дают во сне покоя.

И иногда из уст в уста,

и это, видно, не спроста,

от нас услышите такое!

***

Переверни песочные часы,

и время сразу станет на весы.

Как будто ногу ты проденешь в стремя

и понесёшься, догоняя время.

Но, что оно, прохожего спроси.

Потрёт он место, где растут усы,

наморщит лоб, слегка почешет темя

и вам оставит ваш вопрос по теме.

А в колбе из прозрачного стекла

струя песка тем временем текла.

Кто умирал. А кто вязал носок.

И мысль моя сознанье рассекла:

нет времени. Лишь сыпется песок.

И пульсом отзывается висок.

***

Меня в себе огромный спрячет лес.

Мои слова с песком сравняет море.

И жизнь меня моим стихам проспорит

и выдать долг не сможет. Наотрез.

И я живу в своих стихах и без,

когда слова не высекает горе.

И ритму мира бешенного вторя

жизнь отпускает времени в обрез.

Бегунью догоняю на бегу.

Но не могу и сам остановиться.

И я скажу и, видно, не солгу:

Я так хотел и с ней и с миром слиться.

Но распознать по нашим жёстким лицам

грядущее никак я не могу.

***

Прощаю всех и говорю: «Прости».

Огня и жертвы снова просит осень.

Уходит день и медленно уносит

меня с тобой, как зёрнышки в горсти.

На улице ночной я снова слышу звук

своих шагов, он здесь никем не чаян.

Он, как на взморье перекличка чаек,

как ветра шум и в стёкла капель стук.

Книга

«Вызов».

***

Ответа не дождусь и напишу опять

уверенный, что там их рвут не распечатав

мои стихи и сны, и преспокойно спят

в ведро благословив конвертик непочатый.

А я пишу опять в тетради блокнот

и складываю всё в огромную корзину.

Я рассчитал на много лет вперёд

жестокую безжалостную зиму.

***

Что делать, что думать, когда за окном снегопад,

пустеют кварталы, и женщины просятся в прозу,

пастозна пурга, а огни, как предвестник наркоза,

рядами висят и горят кое-где невпопад?

Что делать? Что думать? Зима свой проводит парад.

Судачит мороз, и на выгонах звери пируют.

Ты жизни не этой желал, представлял ты иную.

Пока не отняли, так будь же и этой ты рад.

Что думать, что делать? Ты книгу открой наугад.

Ты книгу открой и гляди, как в пустые страницы.

Ты книгу открой и лежи, если просто не спится,

а мысли и строки никак не слагаются в лад.

Когда нелегальна любовь, беспощаден мороз,

отложен роман и на страсти наложено вето

не стоит мечтать или ждать терпеливо ответа

от серой стены и случайно нахлынувших слёз.

***

Вот сорванный листок календаря,

и день исчез, пришедший ниоткуда.

И взгляды встречных женщин говорят

о самых неожиданных причудах,

безвременьи томленья и любви,

бессмыслице бессмертья и спасенья,

отчаяньи, скорей листок сорви,

которое приносит воскресенье.

***

В час, когда спят все уставшие,

ночью не уснули влюблённые.

Нет, ничего, что их руки расстались,

души друг к другу летят окрылённые.

Ночью я шагаю по городу снежному.

Снег. Тает снег на ресницах.

Нежность. Разве был я когда-нибудь нежным?

Но как узнать, что тебе сейчас снится.

Я не влюблён. Это ночью всё проще и сонно.

В тёмном подъезде двое влюблённых. Мне грустно.

Я не влюблён, никогда я не буду влюблённым.

Но на губах твои губы внезапно почувствовал.

Снег идёт. Над чужими окнами кружится.

Где же твоё? Я никак отыскать не могу.

Всё бы отдал, чтобы вместе с тобою почувствовать

этот туман, фонари, близость рук, тихий город в снегу.

Чьи-то сны сквозь меня пронеслись чуть касаясь.

Чья-то нежность во мне свой оставила след.

Лишь бы ночь не прошла и навечно со мною осталась.

Но кончается ночь и приходит рассвет.

***

Мне просто хочется, чтоб ты была со мной

и мы, обнявшись, в полумрак летели

на самом краешке не убранной постели

такой обычной и такой земной.

Струится ночь, повисла тишина.

Страшится день ещё войти в подъезды.

На чёрном небе высыпали звёзды,

и музыка морозная слышна.

***

Куда ни пойду, везде натыкаюсь на твои зубочистки.

Нет спичек на кухне, зато гигиена в почёте.

И утром и вечером душ. И всё для того,

чтоб, засунув в карман свою руку,

найти там огрызки от яблок, конечно твоих.

Под диваном их тоже… Читать телефонную книгу,

хрустеть сухарём и пускать свои газы в пространство

(всё это к себе). И пожав сам себе свою руку

пойти навестить своё отражение в зеркале.

Или нанять напрокат чужие страницы,

позаимствовав мысли из книг, а рифмы не знаю и где,

сидеть, дожидаясь пока ты придёшь, приготовишь мне ужин

в то время как я сочиняю стихотворенье.

Не это ли жизнью зовут окружающие? И если не это,

то, что же она позабыла про нас? Или мы о ней позабыли,

когда, не шутя, нас она била по рёбрам?

***

Что я делаю здесь с этой женщиной в этой квартире?

Что я здесь позабыл среди мебели, стен и белья?

Бьётся кровь у виска. На часах моих только четыре,

и от долгой бессонницы веки немного болят.

Гулкий ком тишины. За окном полновластная стужа.

За окном фонари для бездонных просторов горят.

Что я делаю здесь, если я ей сегодня не нужен,

и о том же безмолвно мне вещи мои говорят?

Что я делаю здесь, словно дойная в стойле корова,

притащив в этом дом книги, потные деньги и плоть?

Я лежу на тахте ради женщины пищи и крова.

Продолжают часы на руке шестернями молоть

чепуху так привычную сердцу и сложенным брюкам,

подслащённую злость, заменитель вселенской тоски.

Что мне утром сказать озверевшей от глупости суке,

подбирая с ковра жертвы тонкого мщенья носки?

Молча выпить воды. На скрипучей присесть табуретке,

и лицо обратив на фонарный не греющий свет,

так смотреть на кривые обычные ветки,

словно в них и заложен на эти вопросы ответ.

***

Там нет любви, где нет самосожженья.

Там нет воды, где сухо дно ручья.

Гора непокорённая – ничья,

а покоренью свойственно движенье.

Где нет взаимности – монашеский приют,

и дым костра засасывает в небо.

Где нет отчаянья, там человек и не был.

Кипит в котле. Сомнительный уют.

Монолог малоизвестного поэта.

Я думаю, меня поймут.

(Вместо эпиграфа.)

Послать бы всех куда-нибудь подальше.

За злость, за жадность, за привычку к фальши.

А самому куда-нибудь поглубже,

где бабы водку, будто воду глушат,

где бабы спят вповалку с мужиками

и где слова тяжёлые, как камни.

И я такой. А, может, и похлеще.

Люблю смотреть, как ливень в стёкла хлещет.

Люблю ходить по городу я гордо.

Хоть сыт давно я этим всем по горло.

Хоть не на что мне жаловаться горько,

и не меня ссылали в город Горький.

Так почему, зачем, и в чём причина,

что на мужчину снизошла кручина

и поселилась в тапочках и гетрах

на собственных его квадратных метрах?

Расчёсывает спутанные пряди.

Так почему я несказанно рад ей?

Так почему её не посылаю

к собачьему отчаянному лаю,

кошачьему изнеженному вою,

а оставляю жить вдвоём с собою?

***

Начинаются белые ночи,

начинаются ночи без сна.

Это тело горячее хочет

получить, что сулила весна.

Это годы прошедшие мимо,

как цветной карандаш и пастель,

разукрасили ночь и незримо

опускают её на постель.

Не смыкает глаза до рассвета

беспокойная душная ночь

и лежит до бесстыдства раздета,

словно чья-то жена или дочь.

Это значит, что попросту надо

под смолкающий шёпот куртин

осознать, как большую награду,

появление этих картин.

Это значит, что очень непросто

под листвы умолкающий шум

отвечать на простые вопросы,

что невольно приходят на ум.

Это значит, что жизнь не изгладит

эти белые ночи и тишь,

где на простыни вышитой гладью

ты опять почему-то не спишь.

***

Твои черты, как жемчуг нижет,

не кончится сума.

О, как всё выдержать и выжить

и не сойти с ума.

Тебя разглядывать бесстыже,

вот пища для ума.

О, как всё выдержать и выжить

и не сойти с ума.

Не добежит на быстрых лыжах

бесснежная зима.

О, как всё выдержать и выжить

и не сойти с ума.

Шептал я про себя: прости же,

я вовсе без ума.

О, как всё выдержать и выжить

и не сойти с ума.

***

Я уйду, как отлив, обнажая неровное дно.

И обвисших сетей будет редкое сохнуть рядно.

Расступлюсь, как вода расступалась на божеский жест.

Мне не нужно наград за уход с облюбованных мест.

Отойду, отступлю и просохну весь в рыбьей крови.

Только ты не плыви сквозь меня, не плыви, не плыви.

***

Я не буду звонить.

Я забуду и адрес и голос.

Оборвалася нить.

Выход есть. Но не начата повесть.

Шире взглядом раскинь,

и с собой, если можешь, не ссорься.

Продолжается жизнь

эпопеей пера Голсуорси.

Не причалил паром,

где мы жили, боялись, вершили.

Мы воскреснем вдвоём,

но воскреснем на разных вершинах.

Звонко лает щенок.

И от всех запираясь ключами,

так уж нам суждено,

то и делаем, что обещаем.

***

Не пробиться к тебе, не приехать.

и трубку не снять.

Что осталось? Расставить все вехи,

и рукопись смять.

Начать опять с начала,

и чувства избыть.

На людном перроне вокзала,

что было, забыть.

И в поезд, как в повесть, по пояс,

а после нырнуть и прочесть

на лицах уставшую совесть,

а в мыслях – задетую честь.

***

Я прожил эту жизнь на земле без тебя, улыбаясь и плача,

для тебя и для всех, как танцующий бог невесом.

Если сыгран финал и цветы унесли, разве значит,

что душевная боль завершается пулей в висок.

Я пока ещё жив. Я пока ещё жив, в самом деле.

И хоть ты не со мной, но во мне, как и прежде жива

эта стрижка, и голос, и руки, и в худеньком теле,

как незримого лука натянутая тетива.

***

Что-то не то.

Что-то не так.

Снова метро,

потный пятак.

Снова в толпе.

Тем и горды.

Снова не петь

в недрах орды.

Снова бегу

невесть куда.

Поручень груб.

Мысли – руда.

Снова стоят.

То же сюжет.

Всё это я

видел уже.

Замкнутость тел.

Избранность поз.

Как и хотел,

мысли – в разброс.

Память о ней.

Поезд, как весть.

Те, кто нужней,

ездят не здесь.

Думать о ком

близким твоим?

Лица с икон.

Едем. Стоим.

Диктор сказал…

Таймер засёк.

Люди. Вокзал.

Вышел. И всё.

Агасфер.

Я Колумб. Я гляжу в океан.

Сонмы звёзд, словно крыша над миром,

словно гроздь угольков не остылых

и огней из неведомых стран.

Их набрать бы, хоть малость, хоть в горсть.

Я, как гость, опоздавший в передней.

Я добрался на праздник последним

и одежду повесил на гвоздь.

Зелье здесь подмешали в еду,

лучшим женщинам дали отраву.

Я оставлю им женщин и славу

и по шатким ступеням взойду

на корабль под названьем Земля.

За борт вышвырну прежние перья.

Обретая спокойно доверье

к парусам и рулю корабля,

отплыву. Перед богом я чист.

Клевета недостойна ответа.

Только снасти и слёзы от ветра,

крик матросов и боцмана свист.

***

Навсегда, я шепчу. Навсегда!

Ты не слышишь, и в этом всё дело.

Тополиный, густой снегопад

всё покроет периною белой.

И твой номер, никак не забыть,

наберу, не бросая монеты.

Что мне делать? Что думать? Как быть,

если там мне никто не ответит?

ЛИДЕР.

Почти поэма.

«Как бежали лыжи…»

С. Кирсанов.

Жилой квартал. Автобусный маршрут.

И сосны подступают к повороту.

Здесь все обычно надевают лыжи.

Надели их и мы.

И вот пока что неуверенно скользим,

Уходим в лес.

И с этого момента

Я буду впереди всё время видеть

Спину старика.

Высокий и худой,

Слегка сутулый.

Я пропустил его вперёд.

Стараюсь не отстать.

Свернули влево. Сзади стадион.

Проходим просеки, дорожки, повороты.

Всё дальше музыка. И пары на катке

Нисколько не томят воображенье.

Я чуть задумался, и он ушёл вперёд.

О чём я думал? О себе, о ней,

О том, что с ней оборваны все связи.

Стараюсь делать шире шаг,

Гляжу лишь на лыжню

И вижу только лыж своих носки.

Подтягиваюсь.

Шоссе. Асфальт. Солёный мокрый снег.

Снимаем лыжи, лезем по сугробам,

И мы за городской чертой…

Он снова впереди. Я вижу

Всё ту же спину старика.

Что там вдали нас ждёт?

За полем лес,

За лесом снова поле,

И дальше лее опять.

Холодный ветер бьёт под капюшон.

Расходятся и сходятся лыжни,

И лыжников становится всё меньше.

Он всё бежит, а я не отстаю.

Зачем бежим? Откуда и куда?

Есть много и других нелепейших вопросов.

Не успеваю думать.

Накатана лыжня,

Ноль градусов,

Огромная отдача,

Не помогает мазь.

Нет, всё-таки догнал.

Бегу, почти не отстаю.

Бегу не отстаю.

Любовь! Любовь? Нет, лучше и не думать.

Чернеет зимний лес.

Здесь негде жить и некогда влюбляться.

Но надо согласиться, лес прекрасен.

Прекрасен бег. И неокрепшим телом

Преодолев не первый километр

Бегу и задыхаюсь, но бегу.

Всё сожжено внутри. Вокруг морское дно.

Деревья – водоросли, волны в поднебесье.

Какая-то железная дорога,

И вдоль неё лыжня.

И мы бежим, расталкивая воду.

Мечты. Идиллия. Она,

И я учу её бежать на лыжах.

Лес словно сказка, никого вокруг.

И я её люблю.

Опять отстал. Я собираю силы,

Гляжу лишь на лыжню,

Ещё, ещё немного,

Бегу и сокращаю расстоянье,

Я не гляжу вперёд, тянусь, скольжу,

Выигрываю миллиметры, взмок,

Держу дыханье,

И вот почти что наступил на пятки!

Но мы пришли, пора в обратный путь.

Опять отстал, на этот раз серьёзно.

Попробуй не отчаяться, когда

В твоей груди живёт опустошённость,

Когда тошнит от мысли, что она

Задумалась о ком-то, о другом.

А ноги всё бегут.

Он сжалится, я верю, подождёт.

Какая сила заложила в нём

Огромное невнятное стремленье?

И вот бежит! Откуда эта прыть?

Бегу.

Так что любовь? Награда? Наказанье?

Желание быть понятым преступно?

Желанье жить заслуживает кары?

Желанье сблизиться лишь повод для игры?

Беспомощность влюблённого

Предмет для ухищрений

Или бесцельной мести?

Пускай бесцельная,

Но как внутри болит.

Беспомощность влюблённого –

Беспомощность творца.

А вот и он. Он ждёт

И с лыж счищает снег налипший.

Не постоишь, на теле стынет пот.

Холодный ветер сковывает спину.

Дорога под уклон, и мы несёмся.

Качает нас земля,

Укачивает. Ноги сведены,

Парим и плавные проходим повороты.

Нет, не сюда! Я помню этот путь.

Меняемся местами.

Лыжнёй по полю ухожу под мост

(и под шоссе).

Вдоль колеи по чёрному от гари снегу

Бегу, он отстаёт, бегу, но так,

Чтоб не терять его из виду.

Бегу и знаю, мне не убежать.

А я бегу, спина моя маячит,

И будущая сзади остаётся боль.